Джонатан Кэрролл - Деревянное море Страница 27

— Понятно. — Он поднял глаза к небу. Я тоже задрал голову вверх. И вдруг увидел над собой не синее венское небо, а белый канделябр на потолке. Я сразу стал искать глазами Джорджа. Он должен быть в этой комнате, где бы она ни находилась. Я не сомневался, стоит мне его увидеть…

На огромной кровати, на белом с золотом покрывале сидел Олд-вертью, живехонький. В этом не было никаких сомнений. Как и все вокруг, пес был обездвижен — в сидячей позе. Но глаза у него были открыты и внимательно смотрели на мир. Я не мог не улыбнуться при виде этого старого сукина сына. Он мне стал еще ближе теперь, после того как мы столько вместе пережили. И вот он снова передо мной, найденный на этот раз моим лучшим другом. Где же он был все эти годы? Где Джордж его отыскал? Мне ужасно хотелось подойти и погладить его по бессмертной голове, но все по порядку — сначала Джордж. Где он?

Комната была просторная и стильная, вроде той, которую занимали мы со Сьюзен, но еще роскошней. Я всю ее обошел в поисках хоть каких-нибудь признаков жизни — книги на тумбочке у кровати, открытого чемодана, бумажника или паспорта на столе. Ничего. Ни малейшего следа чьего-либо присутствия, и менее всего — Джорджа Дейлмвуда. Если бы не Олд-вертью на кровати, можно было бы подумать, что в этой комнате давно никого не было. В ней пахло старыми чемоданами и накрахмаленными простынями, чувствовался также аромат освежителя воздуха.

Я прошел в ванную, но там вид был еще более нежилой. Никаких тебе косметичек рядом с ванной. Стаканы для воды перевернуты вверх дном и выставлены в ряд на полке над раковиной. Ни зубных щеток, ни пасты, ни бритвенных принадлежностей. Я по наитию пощупал полотенца. Все до одного оказались сухими. Каждое было аккуратно сложено и ровно повешено на хромированном змеевике.

Я опустил крышку унитаза и уселся сверху, потом оперся локтями о колени и подпер подбородок ладонями. По какой-то совершенно непонятной причине у меня заболели десны, и это лишний раз мне напомнило, каким старым и изношенным стало мое тело. Глядя сквозь дверной проем на пса, я пытался во всем разобраться. На первый взгляд номер был пустым, наверное, Джордж где-нибудь с Флооном. Оба ждут нашего возвращения. Но тогда почему Астопел перенес меня именно сюда? Какой в этом смысл, если тут нет Джорджа? Вид комнаты, каким он мне открывался из ванной, включал в себя также и ноги Астопела, вышагивавшие взад-вперед по ковру у входной двери. Он ни слова не произнес, после того как мы здесь материализовались, но это поразило меня только сейчас. Я снова принялся трогать свои обожженные брови.

Его ноги замерли.

— Ну, вы готовы? Моя рука замерла.

— Что вы имеете в виду?

— Вам здесь еще что-нибудь надо?

— Да — увидеть Джорджа. — Мой срывающийся голос отразился от стены.

За этим последовала долгая пауза.

— Не могли бы вы подойти ко мне на секунду, мистер Маккейб? — проговорил Астопел серьезно и терпеливо, как отец, втолковывающий что-то своему отпрыску — чтобы до того дошло.

— Боже мой! — сказал я себе, стенам, раковине и тишине этого пустого помещения. Пол ванной был выложен чередовавшимися рядами сверкающих черных и белых плиток. Если долго глядеть на такой рисунок, у любого в глазах зарябит. Я зажмурился и сжал ладони в кулаки.

Мне вдруг стало ясно, что происходит, и я принялся тянуть время. Я сжал кулаки так, что у меня чуть не затряслись руки. Вернувшись в комнату, я тем самым подтвержу то, что мне уже известно. Когда это произойдет, я перемещусь совсем в другой мир. Мать Магды любила повторять, что жизнь коротка, зато широка. Для меня она стала настолько широкой, насколько мог вместить этот человеческий мозг. Но все же я встал и вышел из ванной, потому что мне следовало увидеть это своими глазами.

Астопел стоял ко мне спиной и смотрел в окно, отведя рукой в сторону золотистую штору. Над его головой окна здания напротив отражали ослепительные солнечные лучи. Я отвел глаза от этого сияния и посмотрел на пса. Как ни трудно было в это поверить, но он улыбался. Чему? Тому, что мы встретились? Потому что так все обернулось? Может, он радовался, что я наконец многое понял?

— Это ваших рук дело? — спросил я у спины Астопела, мысленно командуя ему повернуться и встретиться со мной взглядом. Он не повернулся.

— Нет, мистер Маккейб. Я здесь затем, чтобы демонстрировать вам всякие вещи, ни во что не вмешиваясь.

— Но ведь это Джордж, верно? Этот пес и есть Джордж.

— Верно.

— Можете сказать, почему так вышло?

— Они с мистером Флооном недавно испытывали изобретенный ими новый препарат. Результат перед вами. — Занавеску он отпустил, но не обернулся. — Вам это что-нибудь прояснило?

Деревянное море

Проснулся я в постели рядом с Магдой. Сквозь окно в комнату широким потоком лился свет, из чего я заключил, что сейчас раннее утро. Спальня наша выходила на восток, и Магда, которая всегда просыпалась ни свет ни заря, любила повторять, что солнечный свет в нашем доме вместо будильника. Она спала, повернувшись ко мне лицом, голова ее лежала на моей вытянутой руке. Она улыбалась. Моя жена часто улыбалась во сне. Во сне она часто меня целовала, а проснувшись, говорила, что ничего такого не помнит. Я находился дома с моей женой, которая была жива и улыбалась. Прошел еще один день. И теперь у меня их осталось пять.

Мое последнее воспоминание о другом месте (когда я стал вспоминать): я протягиваю руку, чтобы прикоснуться к Олд-вертью/Джорджу Дейлмвуду. Но в последний момент я заколебался — что-то испугало меня. Да, я, мистер Бесстрашный, боялся погладить собаку. Я спросил Астопела, можно ли мне погладить собаку.

Не потрудившись даже повернуться ко мне лицом, он ответил:

— Почему бы нет? — В его голосе слышалось скорее: «А мне плевать».

Я протянул руку, чтобы погладить пса, но остановился. Потом я почувствовал, как рука моя стала тяжелой. Потом я оказался в постели со своей женой, своей жизнью и всей этой дурацкой непонятицей.

Мне всегда нравилось валяться по утрам в постели, в полудреме, когда мысли еще не успели принять отчетливые очертания. Нравилось лежать рядом с Магдой Маккейб, видеть, как она улыбается во сне, вдыхать ее запах. От нее изумительно пахло — как ни от кого больше из живущих на земле. Я никогда не мог сполна насладиться этим ароматом. Даже обливаясь потом после десятимильной прогулки на велосипеде в середине августа, эта женщина пахла великолепно. Разве есть на свете более благодарное занятие, чем лежать рядом со спутницей жизни в своей утренней постели, когда мысли только еще начинают обретать четкость, а слепящий свет из окна ложится ровным теплым лоскутом на деревянный пол, туда, где еще с вечера валяются вперемешку твои и ее шлепанцы? Что может быть прекраснее, чем проснуться в свою собственную жизнь, которой ты вполне доволен, проснуться и увидеть рядом дорогого тебе человека? Чего еще можно желать, не стыдясь своих желаний?

Но в то утро я выскочил из постели, словно мною выстрелили из катапульты. Мне столько предстояло сделать, а я понятия не имел, как за это взяться. Даже с чего начать не представлял. А кроме того, я был зверски голоден. Просто ядерно, океанически голоден. Никогда в жизни я еще не чувствовал подобной пустоты в желудке. Было ли и это следствием того, что со мной произошло? Может, путешествия во времени отнимают больше энергии, чем повседневные заботы?

Я направился на кухню, одетый в одни только боксерские трусы, предполагая, что моя падчерица, как обычно, проваляется в постели еще несколько часов. Я думал об омлете с множеством кусочков бекона, холодном апельсиновом соке, который аж язык пощипывает, о кофе — таком горячем и крепком, чтобы глаза лезли на лоб. Я думал о горячих булочках с корицей, когда послышалась трель дверного звонка. Я посмотрел на свои часы, но их не оказалось на месте. Они обо всем подумали, кто б они ни были. Я всегда, перед тем как лечь, снимал свои часы. Наверняка, вернись я сейчас в спальню и посмотри на тумбочку у кровати, они оказались бы там. Те самые, которые захапал тогда Астопел. Часы, которые теперь были мне вроде и ни к чему, потому что время перестало быть дорогой из пункта А в пункт Б, а сделалось подобием парка аттракционов с горками, которые вытряхивают из тебя душу.

Звонок в дверь повторился. По моим прикидкам теперь было часов шесть утра. Даже в обычные времена я бы голову открутил любому, кто побеспокоил меня в такой час. Не задумываясь, прилично ли открывать двери в одном нижнем белье, я открыл е. дверь в одном нижнем белье. И взвыл.

— Нет, только тебя мне не хватало! Пожалуйста, сгинь!

— Прочь с дороги! — Фрэнни-младший — ни дать ни взять Моу Говард из «Трех придурков» — отодвинул меня в сторону, и его оранжевые ковбойские ботинки снова без приглашения вторглись в мое жилище. Он остановился в холле, глядя по сторонам и в то же время не сводя глаз с меня. Казалось, он ищет что-то или запоминает обстановку.