Эдуард Тополь - Игра в кино (сборник) Страница 27

(Заседание совета закрывается)

Дополнение:

Члены худсовета подходят к счастливому автору, хлопают его по плечам, жмут ему руки, говорят новые комплименты и зовут в буфет отметить триумф. И тут сквозь их веселое и шумное кольцо маленьким тараном пробивается к автору кругленький Эсадзе и красиво, по-грузински становится на одно колено, говоря:

— Старик, я влюблен в твой сценарий! Я слышал, что его хотят переманить на «Мосфильм» и что есть другие режиссеры, которые его хотят! Я тебя на коленях прошу: подожди меня три месяца! Через три месяца я закончу в Тбилиси свою картину и сразу начну снимать твой сценарий! Клянусь, я сделаю гениальную картину, ты мне веришь? Прошу тебя, верь!

Да, это был мой день — 21 февраля 1973 года. Стенограф Н. Шарова тому свидетель.

Назавтра, получив гонорар, я вылетел в Баку к героям своей киноповести. Мурат — мальчишка, о котором столько говорили на худсовете — давно отслужил в армии и работал теперь вальцовщиком Сумгаитского трубопрокатного завода, а героиня сценария Соня — моя родная сестра Белла — преподавала музыку в детской музыкальной школе. Они жили под Баку, в Сумгаите, в пустой квартире на втором этаже заводского дома, и их дочке Асе было уже полтора года. Я притащил ей самую большую куклу, какую смог найти в московском «Детском мире». Эта кукла была метрового роста, она умела ходить, открывать рот и говорить по-русски «мама» — она была нашего, отечественного производства. Когда я поставил ее на пол и она пошла на Асю, топая прямыми ногами, щелкая пластмассовыми губами и говоря «ма-ма! ма-ма!», Ася разревелась от ужаса. А сестра сказала:

— Дурак! Где ты взял это чудовище! Если ты хочешь сделать ребенку подарок, спустись вниз, в радиомагазин и купи за двадцать рублей проигрыватель. А то она часами стоит в этом магазине и слушает музыку, а у нас на проигрыватель денег нет…

3

Медовый месяц

Режиссерский сценарий «Любви с первого взгляда» мы с Эсадзе писали под Ленинградом, в Репино, в Доме творчества кинематографистов. Это была легкая и упоительная работа. Стояла зима, Репино утопало в снегу, по утрам вокруг нашего коттеджа мы находили лосиные следы и мелкие строки беличьих пробежек. По этому снегу мы с Резо уходили гулять — далеко, к репинским «Пенатам», к скованному льдом Финскому заливу. Но мы не замечали ни мороза, ни снега, ни ледяных торосов. Два кавказца, окруженные питерскими снегами, мы увлеченно сочиняли пылкую и романтическую кавказскую любовь, соревнуясь в изобретении смешных реплик, эпизодов, сценок грузинского и азербайджанского быта. Резо тут же, на снежной тропе играл — за Мурата, за его родителей и соседей. Он делал это гениально! Это был театр и фильм одного актера, и я думаю, что именно так показывал своим актерам Михоэлс. Да, Резо был гением актерской и режиссерской импровизации — подхватив идею какой-нибудь крохотной жанровой сценки, он тут же нырял в нее, как голубь в теплый песок, и купался в ней, и извлекал из нее все новые и новые сияющие брызги юмора, колорита, страсти! Это было так здорово и так смешно, что я валился в снег от хохота и восхищения своим замечательным режиссером. Господи, если бы у меня была тогда видеокамера и если бы я снял на пленку то, что показывал мне Резо, — не нужно было бы никаких последующих съемок, это был бы мой самый лучший фильм! Никогда, никогда — ни до, ни после этого месяца работы с Резо Эсадзе я не был так счастлив от совместного творчества. Если кто-нибудь помнит гениальную сцену из фильма Глеба Панфилова «Начало», сцену, где Куравлев и Чурикова, позабыв обо всем мире, вдохновенно поют дуэтом за обеденным столом, кайфуя от каждой музыкальной фразы, пропетой друг другом, и подхватывая друг у друга мотив, и переливая его из голоса в голос, — вот так мы работали с Резо. И даже то, что Вета-Ветка-Веточка почему-то не звонила мне из Москвы, не омрачало моего настроения.

Режиссерская разработка сценария «Любви с первого взгляда» была написана на едином дыхании, как песня, которую мы с Резо влюбленно пропели дуэтом. И я не сомневался, что не зря я ждал Резо, не зря не отдал сценарий Вите Титову или другим претендентам: вдвоем с Резо мы сделаем замечательную картину!

Когда мы дописали последнюю сцену, Резо сказал:

— Спасибо, старик! Вот увидишь, я сниму гениальный фильм! Но я тебя прошу: никогда не приезжай на съемки. Гений на площадке должен быть один!

Я вздохнул и уехал в Москву, в свою комнату на улице Горького. Вета — без всякого телефонного звонка — появилась в ней только дней через десять. Она выглядела испуганной и жалкой, словно воробей, влетевший в вашу форточку с сорокаградусного московского мороза. Отогрев ее чаем с коньяком, я услышал совсем иную, куда более прозаическую историю любви с первого взгляда.

4

Лужина, Шендрикова, Теличкина, Русланова и Удовиченко

Да, жизнь, словно дразня нас, драматургов, выстраивает порой самые пошлые и банальные любовные треугольники. Конечно, мне льстило, что в меня влюблена эта девочка. Оглядывая свою жизнь, я даже не могу припомнить, кто еще одарил меня такой именно по-девичьи беззаветной и самозабвенной влюбленностью. И надо же было случиться, что именно в это время в нее, Вету, маленькую и на первый взгляд невзрачную фиалку, тоже кто-то влюбился. И — как! До исступления и даже — до преступления! Впрочем, и этому есть, наверное, объяснение. Как говорил Резо Эсадзе на худсовете, первая любовь пронизывает вас каким-то волшебным светом! И влюбленная девушка — пусть даже самая невзрачная — вдруг озаряется этим светом изнутри, словно лампа, с которой стерли пыль и которую включили. Чем сильнее она влюблена, тем ярче свет, сияющий из нее, и тем больше летит на этот свет мошкары.

Он, мой конкурент, влюбился в нее с первого взгляда и — по уши! А она, чтобы охладить его пыл, сказала ему, что сама влюблена, занята. Но это его не остановило. Он был молодым инструктором райкома партии — той самой партии, которой принадлежала власть в этой стране. Вся власть, над всеми! И, как армейский ефрейтор, который, как известно, самый главный начальник в армии, он — инструктор райкома партии — тоже считал, что его власть равна власти Брежнева и Андропова, вместе взятых. Поэтому он просто выследил Вету возле ее училища, уговорил сесть в райкомовскую черную «Волгу» и увез на какую-то подмосковную дачу, где трое суток держал взаперти и насиловал. А через две недели, когда выяснилось, что Вета беременна, он поехал к ее родителям и красиво — с цветами и вином — попросил у них руки их дочери.

А Вете сказал, что, если она ему откажет или сделает аборт, он с помощью своих друзей в КГБ и в прокуратуре посадит в тюрьму и ее отца, и меня — за нарушение паспортного режима…

Скажу вам честно, я не поверил ни одному ее слову! Женщина, уходя к другому, порой способна выдумать историю почище Шекспира! И вообще мне было 35 лет, и я к этому времени уже выслушал больше женских отказов, чем знал сюжетов по учебникам мировой драматургии. Но когда через несколько дней раздался телефонный звонок и мужской голос, представившись следователем милиции, велел мне зайти в районное отделение с паспортом, я понял, что это уже не романтическое кино о любви с первого взгляда, а суровая советская жизнь, где правят бал вовсе не Феликс Миронер, не Резо Эсадзе и даже не Фрижетта Гукасян, а рядовой инструктор райкома партии. В моем паспорте не было московской прописки, и за нарушение паспортного режима мне грозил — ну, не тюремный срок, конечно, но… Впрочем, при большом желании инструктор райкома и его друзья могли сделать что угодно.

Как сказал поэт, «любовная лодка разбилась о быт».

А тем временем фильм «Любовь с первого взгляда» только отплывал от бумажных берегов сценария — на «Ленфильме» начинались кинопробы.

И именно в эти дни я, заглянув зачем-то во ВГИК, наткнулся там на Ларису Удовиченко.

Однако — стоп! Прежде чем идти дальше по фабуле своей жизни, я должен сделать одно признание: я всегда столбенею перед незаурядной женской красотой. У меня отнимается речь, я теряю голос, разум и пульс. Впервые я испытал это, проживая абитуриентом во вгиковском общежитии на Яузе. Там, на пятом этаже, в южном конце коридора висит телефон-автомат, и как-то днем я пришел туда позвонить. И увидел нечто совершенно немыслимое, фантастическое, дух захватывающее и разум отшибающее, — двадцатилетнюю Ларису Лужину. Это стройное длинноногое чудо с валаамскими озерами глаз и распущенными, как у русалки, волосами еще не было известно стране по фильму «На семи ветрах», а совершенно запросто, буднично стояло у телефона-автомата в одном ситцевом халатике на фоне июльского заката, пламеневшего за окном. Но я — обмер. Мало того, что яростное, пробивающее даже ситцевый халатик солнце обнажало передо мной эту богиню юности, женственности и ветрености до каждой жилки на ее высокой шее и даже персиковой опушки ее подмышек, но плюс к этому я как-то враз, всем своим существом углядел и ощутил в ней еще и талант красоты. Впрочем, я не знаю, какими словами передать это чувство. Мне кажется, за годы учебы во ВГИКе и работы в кино я видел немало красивых женщин, но того особого качества, которое является ДАРОМ, ТАЛАНТОМ красоты, — нет, это крайне редкое сочетание. Лариса Лужина была первой, чей талант красоты зазвенел в моем пульсе, крови и поджилках так громко, что там уже не осталось места ни для каких земных помыслов. Я просто стоял и смотрел на нее, как африканский туземец на спустившуюся с небес нимфу. И, наверное, это было написано на моем лице таким крупным шрифтом, что Лариса, глянув на меня, расхохоталась от всей души. Много-много лет спустя я рассказал ей в ресторане Дома кино, как катился тогда за мной по лестнице ее смех — звонко подпрыгивая, словно тугой и яркий детский мяч…