Жаклин Митчард - Роковой круиз Страница 27

— Я обожала Вирджинию Вулф, — сказала Оливия, располагаясь рядом с Кэмми. — Я изумительно поспала! Я не привыкла к режиму, — добавила она, — теперь я опять смогу ночью спать на палубе.

Девушка почувствовала, что на нее накатывает приступ раздражения, но сумела взять себя в руки. Оливия привлекательна, а Мишель признал свою ошибку.

Кэмми все еще помнила его прикосновения. Она покраснела, и это не ускользнуло от внимания Оливии. Кэмми показалось, что ее крестная внезапно стала выше. Спина женщины выпрямилась, трансформировав ее осанку из ленивой в царственную.

— Непривычно видеть красивого мужчину раздетым среди дня, не правда ли? — улыбаясь, спросила Оливия.

В голове Кэмми мелькнуло: «Она думает, что я не знаю, и пытается вызвать меня на откровенность».

— Пожалуй, да, — ответила она и зевнула. — Похоже, здесь вообще не злоупотребляют одеждой. Зато ты, как всегда, на высоте, тетя Ливи.

— Стараюсь.

— Ну а что касается Вирджинии Вулф, то я... не в восторге. Это все так депрессивно. Я не понимаю, почему художник обязательно должен умереть. Он с самого начала обречен на смерть.

— Ну, в романе это метафора. Художник — жертва, он должен умереть, как Христос. Но это предвещает и ее собственную смерть, тебе не кажется? Она все это подробно описывала, еще и еще раз, по три часа не вставая из-за стола.

— И затем покончила с собой. Неужели ее совсем не радовала жизнь? Она так упорно работала. Я с трудом представляю, как сильно надо хотеть умереть, Чтобы набить карманы огромными булыжниками и...

— Должно быть, она утратила надежду, — произнесла Оливия. — Был один момент, когда Франко только поставили диагноз... Я думала, что не смогу жить без этого мужчины, который так долго обо мне заботился. Я не уверена, что Вирджиния Вулф знала, что будет знаменитой. Мне кажется, она думала, что ей никогда не встать вровень со своими талантливыми братьями и сестрой...

— Но их сейчас никто не знает.

— В этом и заключается ирония.

— М-м-м, — произнесла Кэмми.

— И она была серьезно больна. Депрессия — это болезнь. У меня такого никогда не было. Просто бывало очень-очень грустно.

— Ах, тетя Лив, — вежливо откликнулась Кэмми. Оливия казалась ей такой старой и такой одинокой. И то, что она выглядела моложе, ничего не меняло. Она была в возрасте, как Трейси и Холли. Сочувствие заставило девушку забыть об уязвленном самолюбии.

Оливия опять заговорила:

— Твоя мать как-то сказала мне, что жизнь хороша, даже если тебе не везет.

— Она научилась этому у Холли. Та все время повторяет эту фразу.

— Может, Холли и говорит так, но Трейси — это самый чистый и хороший человек, которого я когда-либо встречала, Камилла. Она много для меня сделала. Я много сделала для нее. Она может показаться суровой...

— Вот именно, суровой. Но я знаю, что она любит меня. Нас.

— Ты путаешь честность и черствость.

— Именно в этом я ее и обвинила. В черствости. Всего пару дней назад.

— Когда мы были молоды, твоя мать могла принять любой вызов. Она ездила верхом на самой бешеной лошади из конюшни моего дяди. Она быстрее всех выпивала самое большое количество рюмок бренди. Имей в виду, это было, когда мы еще учились в школе. Она была Майклом Джорданом в школе Святой Урсулы. Она дважды выигрывала чемпионат штата.

— Я ее вижу иначе, — призналась Кэмми. — Преподавать физкультуру в том же зале, в котором ты играла в баскетбол, когда тебе было семнадцать лет! Я не могу себе этого представить.

— Я тоже, но твоя мать... она как Полярная звезда, Кэмми. Чем мы только не увлекались! Вначале мы были рокерами. Потом мы стали металлистами. Через какое-то время, уже в колледже, мы отпустили волосы и ударились в политику. Но Трейси всегда оставалась верной себе. Спроси ее сегодня, чего она хочет, и твоя мать скажет то же самое, что говорила тогда.

— Что? — Кэмми заложила палец в книгу и напрягла мышцы ног, пытаясь не обращать внимания на карабкающегося на мачту Мишеля.

— Иметь счастливую семью, хорошего мужа и приносить пользу. Именно так она бы и сказала. Приносить пользу. — Оливия была довольна собой. Она сделала что-то хорошее. Она загладила возникшее между ними недоразумение.

— Чем я обязана этой лекции, тетя Лив? — поинтересовалась Кэмми.

— Да так, ничем. Франко, например, очень зависел от меня. А я чуть было не бросила все. Я хотела уйти, уехать, не видеть его больше. Все равно он зачастую даже не понимал, что я нахожусь рядом. — Какие бы то ни было посягательства на ее свободу угнетающе действовали на Оливию. Стремление людей иметь детей было для нее чем-то непостижимым. Будучи одновременно требовательными и скучными, они являлись воплощением худших человеческих качеств. В самом конце Франко был именно таким. Он просыпался, если она выпускала его руку — требовал свои четки.

Как будто отвечая на ее мысли, Кэмми спросила:

— Тебе очень-очень жаль, что у вас с Франко не было детей? Ты не могла, как мама, или это... очень личное?

— Боже мой! Конечно, могла. Просто не хотела. У Франко были взрослые сыновья от первого брака. Я редко с ними встречалась. Они жили в Риме со своими семьями.

— Разве ты не хотела познакомиться с ними поближе? Им, наверное, было столько же лет, сколько мне, когда вы поженились.

— В каком-то смысле хотела, но они были детьми своей матери.

— Ну...

— К тому же Франко хотел, чтобы я была его малышкой. Он называл меня piccola[36].

Кэмми это показалось неестественным. Если бы она увлекалась точными формулировками, то назвала бы это ненормальным. Вслух же она произнесла:

— Ты могла бы пользоваться услугами нянь. У тебя бы наверняка родился необычный ребенок, и ты бы отослала его в какую-нибудь швейцарскую школу-интернат.

— Я не люблю детей. Ты, Кэмми, мне нравишься. Но у меня все силы уходят на то, чтобы заботиться о себе, что уж говорить о ком-то еще.

«Хорошо, что у тебя нет детей! У них были бы серьезные проблемы», — эту мысль Кэмми предпочла оставить при себе. Подумав о том, как она обращается с собственной матерью, девушка почувствовала укол раскаяния.

— Я очень уважаю свою мать, хотя больше пошла в отца. Для меня она просто мама. Она учитель физкультуры, а не какой-нибудь чудо-врач, который спасает людей от рака. Ой, тетя Ливи, простите! Какая я все же тупая.

— Ничего, — ответили Оливия. — Но, Кэмми, не каждому дается яркая, как хвост кометы, жизнь. — Она озорно улыб-нулась. — Такое бывает только у некоторых из нас.

— И твоя все еще на взлете, да?

— Надеюсь, что да! — с чувством ответила Оливия.

— Ты на меня нагоняешь сон. Пойду полежу в гамаке. Тебе в нем было удобно? — не удержалась от легкого злорадства Кэмми.

— На спине не очень, — сказала Оливия.

«Еще бы», — подумала Кэмми и встала, прихватив полотенце.

Тишина и покой моря, солнце и освежающий морской бриз убаюкали ее, и она крепко уснула. Через несколько часов ее разбудил Мишель.

— Ты бы перевернулась. Этот бок уже испекся. Хочешь съездить со мной в город?

Кэмми вскочила и натянула свои шорты с надписью «Мауи».

— Если это британская территория, можно мне не надевать рубашку? Или здесь с этим строго?

— Мне нравится и так, но, наверное, лучше надень. Как минимум для защиты от солнца, — ответил Мишель.

— Как вы это выносите? Здесь всегда так?

— В основном. Но бывают мерзкие туманные дни. Дождь и штормы. Грязь. Да и можно устать от... ты знаешь эту поговорку. .. от очередного дерьмового дня в раю.

Кэмми надела скромные джинсовые шорты и коттоновую рубашку, которая завязывалась под грудью.

Они провели два часа, блуждая по узким улочкам небольшого городка. В конце первого часа Кэмми с комичным великодушием разрешила взять себя за руку.

Мишелю было двадцать пять лет, но, держа за руку эту девушку-подростка, он испытывал такое чувство, словно ему достался выигрышный лотерейный билет.

— Я хочу тебе что-нибудь подарить. — Мишель сорвал свисающий со стены цветок бугенвиллеи и заправил его в волосы Кэмми. — Теперь ты похожа на туземную девушку. Тебе нужна побрякушка.

— Это отстой.

— На память обо мне.

— Ладно, как хочешь, — согласилась Кэмми, сделав вид, что уступает ему.

— Мне хочется.

Мишель выбрал ожерелье из крошечных рыжих ракушек, перемежающихся с бусинками гематита. Оно стоило недешево, и это означало, что зимой ему придется посидеть какое-то время на тостах с бобами. Но от вида ракушек, ласкающих впадинку у нее на горле, чуть повыше крестика, который она никогда не снимала, его бросило в дрожь.

— Я никогда его не снимаю. Мне его подарили на крещение, — сказала Кэмми, притрагиваясь к крестику. — Он приносит мне удачу. Это ожерелье я тоже никогда не буду снимать.

— Его нельзя носить постоянно. Ракушки поцарапаются, и ожерелье можно будет выбросить. А если за ним ухаживать, оно прослужит тебе всю жизнь, — пояснила хозяйка магазинчика.