Борис Алмазов - Охваченные членством Страница 27

Он начал считать про себя, опять-таки как рекомендовалось в брошюре, и досчитал уже до пятидесяти семи, когда в дверь позвонили. Стараясь не позабыть сосчитанное и находясь в полуобморочном состоянии, он машинально открыл дверь. Ведь в хрущевке, для того чтобы это сделать, даже не нужно перемещаться. Протянул руку — и пожалуйста. За распахнутой дверью, вся усыпанная блестками дождинок, сияя глазами из-под очков, делавших их еще больше, в краске смущения стояла лань!

— Я передумала! — прошептала она. — Я передумала! Я пришла!

«Остановись, мгновенье! Ты прекрасно!» — сказал бы в эту минуту Фауст. Но не забывайте, что именно после этого он и рухнул в ад. Падение в театрах сопровождается грохотом, пламенем и прочими эффектами. Здесь же каждый может придумать финал по своему вкусу и самостоятельно. Но я не стану вас мучить. Все состоялось. И Витюша тянет лямку семейной жизни, как и все мы — его доброжелатели. Лань — на пенсии, помогает снохе нянчить внуков. Для этого самоотверженно ездит ежедневно через весь город на метро, так как молодые живут от них, слава богу, отдельно. Обе мамы-одиночки давно взирают на эту идиллию с небес. Мораль такая: детей рожайте! Много! Разных! Тогда хлопот, необходимых для человеческого счастья, будет столько, что никому вы судьбу не переедете своей родительской любовью.

Шутка гения

Мы с Володькой Лаптевым, по прозвищу «Едреный Лапоть», сидели на кухне и пили чай. Иногда заходила его жена и раздраженно гремела посудой.

— Вот...— говорил Лапоть, — двадцать три года живем в законном браке, каждый день выпиваю — казалось бы, давно пора с этим примириться... Нет, все ругает меня: «Алкоголик! Пьяница»...

— А ты и есть алкоголик! Истинная правда! И пьяница, — едва не срываясь на крик, подхватывала Люба. — Чтоб ты прокис! Алкаш несчастный...

— Мяу.

Люба хлопала дверью.

— Еще не отчаялась, — констатировал Лапоть, — еще думает меня исправить и спасти. Думает, это так — затянувшаяся шутка гения.

Он наливал чай на блюдечко и с нескрываемым отвращением пил его.

— Между прочим, я ее до замужества предупреждал, что у меня отягощенная наследственность — мой дедушка был фотографом в Сызрани. А фотограф — это почти художник. А художник — это всегда богема. Если бы ты знал, каких титанических усилий мне стоит преодоление тяги к художественной богемной жизни...

— Как не стыдно! — кричала из комнаты Люба. -— Светлая голова! Ведущий инженер и алкаш...

— Пр-пр-производственную тему не будем трогать. Производство — это святое! Руки прочь! Но па-саран! Крепи производственную дисциплину любой ценой и даже до самопожертвования.

Два месяца назад, в пятницу, имея в сердце горение о выполнении задач трудовым коллективом и всем производством в целом, взяли секретнейшие чертежи, имея в виду поработать дома в выходные и тем самым обеспечить трудящимся квартальную премию.

С такими кристальными намерениями, как два Павлика Морозова, я и мой коллега, Рудольф Палыч, вышли из проходной НИИ в районе Исааквевской площади. И тут же встретили бухгалтера, что у нас работал, да лет пять назад на пенсию пошел. Мы его имя, отчество, естесссно, призабыли, но тело опознали. Он неожиданно так обрадовался, что повлек нас под красный свет, поперек площади, нарушая правила дорожного движения, в «щель». «Щель», как ты понимаешь, — буфет при «Астории», где можно и культурной обстановке, стоя, пригубить рюмочку. И ничего в этом плохого нет. Вне рабочего времени. На отдыхе. Тем более с секретными чертежами.

Но бухгалтер так увлекательно нам о чем-то рассказывал, о чем — я сейчас не помню, что из «щели» мы вышли часов в одиннадцать. Как раз у ресторана стояла лошадь, и на нее грузили бачки с отходами из ресторана. Естесссно, не на нее, а на телегу.

И Рудольф Палыч, который еще не ослабел тогда, заметил между прочим, что вот, мол, гусары по Невскому на тройках катались, а нам нельзя. Тогда пенсионер, который совершенно раздухарился, достает червонец и к вознице... Тот легко сосчитал, что оштрафуют его не более чем на пятерку, а пятерка в остатке. Тем более, может, и не оштрафуют. Все равно ведь, что везти: бачки с отходами или нас. Мы на фуру влезли и, проявив чудеса акробатики, с нее даже не упали. И даже стройно пели и пили шампанское, пока лошадка, ну, не галопом, но вполне приличной трусцой ехала посредине проспекта.

Тут у меня некоторый провал в памяти. Куда делся пенсионер — я не помню. А помню, что стоим мы на перроне Московского вокзала. Удивительное дело у нас в Питере летом. Полночь, а солнце светит. И перрон совершенно пустынный. И мы с Рудольф Палычем, как статуя непокоренным, с чертежами особой секретности. Но он уже слабел и обвисал, как боец, потерявший много крови за родину, за Сталина! И проводница на нас так пристально и странно смотрит. И пауза затягивается. И чтобы скрасить неловкость, я просто так, ничего в виду не имея, спрашиваю:

— Свободные места есть?

Она:

— Заходите.

Мы оказались вынуждены, как воспитанные люди, ей в просьбе не отказать. И только вошли — поехали. И в районе Тосно, когда уже ничего нельзя исправить, потому что у них первая остановка — Бологое, мы обнаруживаем в кармане плаща бутылку коньяка. Как она тут оказалась? Естессно, мы ее выпили. И заходит проводница, а Рудольф Палыч совсем ослабел и голову склонил, а у него характерная деталь внешности и особая примета — такая плешка аккуратная посредине головы. Я все смотрел и удивлялся — надо же, какая плешь культурная... Будто циркулем обведена. А проводница, вероятно имея в виду получить за билеты, спрашивает:

— А что это ваш друг молчит все время?

А я, зная, что у нас на двоих восемнадцать копеек, провожу отвлекающий маневр и говорю:

— А он по-русски не понимает. Он — литовский пастор. Видите, какая у него тонзура. Лучше принеси-ка нам, доченька, бутылочку коньячку...

Она к нам очень уважительно отнеслась, и я даже не ожидал, что она так орать будет, когда нас в Москве в милицию уводили. Вообще я заметил, что женщины совершенно непредсказуемы и неадекватны... Но в милиции мне было уже легче, потому что Рудольф Палыч отдохнул и мог к месту слово вставить. Очень убедительно.

А вообще отнеслись к нам хорошо. У меня-то в Москве кроме Генерального секретаря нашей партии дорогого Леонида Ильича Брежнева никого знакомых нет, а Рудольф Палыч очень кстати вспомнил, что у него в Москве есть приятель, которому он много лет назад одалживал деньги, а назад не взял. Он сразу из милиции ему позвонил. Тот, думая, что мы в Ленинграде и звоним ему по междугородному, очень обрадовался. Рудольф Палыч только заикнулся:

— А помнишь, за тобой должок?

Друг московский, очень хороший человек, как выяснилось позже, сразу неосмотрительно говорит:

— Готов отдать в любую секунду. И даже с процентами...

— Ну так нас сейчас к тебе на « воронке » привезут. Готовь купюры!

Но он очень хороший человек. Он даже вида не подал, что мы его шокировали. К полудню он недостающую сумму собрал. Но дружба, я тебе скажу, великая сила... Разумеется, каждый друг, какой вносил свою лепту, приходил с бутылкой, так что настроение у нашего москвича скоро приподнялось... Если бы не это, вообще была бы катастрофа, потому что чертежи мы потеряли... Нашли только к вечеру, в воскресенье. Ты понимаешь, через что пришлось пройти! Но к восьми в понедельник мы, как штык, в родном коллективе! На производстве!

— Алкоголики чертовы! Жалко, что вас в Москве не посадили! — кипела, вернувшись на кухню, Люба.

— За что? — моргая оловянными глазками, спросил Лапоть.

— За пьянку! За то, что жизнь мою загубил!

— Мы все — потерянное поколение! — заметил Лапоть. — И все в этом мире относительно.

— Что тебе, козлу, «относительно»? Заслуженный изобретатель республики, а пьешь как свинья! «Относительно» ...

— Все относительно, Люба, — настаивал Лапоть. — Вот три волоса на голове — это мало или много? А в супе?

Жертва фашизма

Когда жена исчезает из дома надолго, например на дачу на все лето или едет к маме в какой-нибудь Крыжополь Сумской области, мужика тянет на подвиги! Тем более если по натуре он боец и женить его на себе женщине удалось только с помощью общественности в лице парткома.

То есть когда бывшая девушка шла в партком или в профсоюз, заявляла об утрате иллюзий и о своей беременности. Тогда на автора этой неприятности начинали влиять, но поскольку никаких юридических форм воздействия на не желающего жениться мужчину нет, то, если стоять насмерть и не дорожить коммунистической моралью, хрен кто чего сделает. Но Палыч в свое время оказал слабину и женился!

Факт сам по себе ерундовый, но отягощенный тем, что и беременности-то не было! Просто Палыч его теперешней супруге, как она решила, очень подходил в смысле зарплаты и т. п. Поскольку был он не только работящий, но и предприимчивый, так что скоро из общежития переехали они в однокомнатную квартиру на первом этаже одного из новых тогда еще жилищных кооперативов, а еще через чуть-чуть Палыч, на зависть всем соседям, купил «Москвича».