Борис Носик - Пионерская Лолита (повести и рассказы) Страница 27

— Ничего не переменилось, — успокоил его Невпрус. — Хам — он и есть хам. Все как раньше.

— Ну, нет, — сказал Горный человек, — многое в жизни людей переменилось. Например, появились неизвестные мне предметы.

— Это да, — согласился Невпрус. — Появились новые игрушки. Впрочем, чаще всего несущественные. Пишущая машинка была уже в прошлом веке, велосипед и лыжи — старье. Вот горнолыжные крепления есть новые, это правда. «Саломон», например, 777. Но разве это так уж важно?

— А вот мне не у кого было спросить, что это за синенький такой светильник? Он стоит у стены, а люди сидят напротив. По многу часов подряд. Вероятно, они молятся? Или они гадают о будущем? Лишь то я понял, что это очень важное занятие. Однако что представляет собой этот синий огонек…

— А вы как думаете?

— Ну, полагаю, что это алтарь какого-то нового бога. Здесь ведь и раньше жили оташпараст, огнепоклонники, в этом самом горном крае…

— При чем тут край! — махнул рукой Невпрус. — Да сейчас весь мир горит этим голубым огоньком, по вечерам, иногда по утрам, а если учесть временные пояса, то практически круглые сутки — все континенты, острова, города, деревни. И только ваша оторванность от наших равнинных дел… У меня, впрочем, тоже… — сказал вдруг Невпрус гордо, — у меня, в моем доме — в каждом из моих временных домов, — у меня тоже никогда не было этого огонька. Он называется телевизор, или телик. Второе — название неофициальное и весьма ласковое, наподобие того, как бандит называет свой наган дружком…

— Вы дали мне понять, что огонек этот опасен для человеческой жизни? — спросил Горный человек.

— Нет, не то чтобы опасен для жизни. Однако губителен, да, вполне губителен для души. Это довольно миниатюрный стеклянный квадрат, на поверхности которого сменяют друг друга движущиеся картины, говорящие люди, поющие люди…

— Но это же великолепно! Сколь удивительно это проникновение человека в тайну магии. Но кто эти люди, которые читают проповедь?

— Как правило, специальные артисты. Иногда служащие специальных учреждений, как правило, руководящие лица…

— Они рассказывают легенды и сказки?

— Нет, пожалуй. Они толкуют о каких-то производственных, чаще всего никому на свете (в том числе им самим) не интересных делах. Хвалят учреждения, которым они служат. Иногда товары, которые им надо продать.

— Эти люди известны своей правдивостью?

— Ну, вряд ли. Так, пожалуй, не думают и сами зрители. Нет, зрители стараются не думать об их правдивости. Телевидение, так же как и кино (Боже мой, вы даже, наверно, еще и с кино не знакомы, мой корсар!), вообще не вызывает никаких ассоциаций с реальностью. Это просто картинки и какие-то истории, весьма, надо сказать, примитивные.

— О чем они?

— Чаще всего о шпионах. Или бандитах. О сыщиках и милиции, другими словами, полиции… В нашей стране…

— В Российской империи?

— Да, если хотите. Так вот, у нас часто говорят также о последних двух войнах.

— Но люди, которые выступают, — их мнение интересно?

— Нет, нет, не в том дело! Чаще всего они вообще не имеют никакого мнения. Они читают что-то по бумажке, иногда учат чужой текст наизусть. Однако и у тех, кто пишет тексты, у них тоже нет мнения.

— У кого же есть мнение?

— Это загадка. В обиходе сейчас фраза: «Есть мнение». Но не известно, чье это мнение. Однако мнение это является обязательным. Ибо других мнений нет. А раз нет других, все разделяют именно это непонятно чье мнение. Присоединяются к этому мнению. А иногда просто запоминают, не думая, какую-нибудь фразу, слово. Чтоб вставить их при случае. Боюсь, что вы не поняли. То, что говорят или показывают на стеклянной поверхности, называемой экраном, оно и вообще может быть лишено всякого интереса и содержания. Однако весь мир смотрит неотрывно.

— Отчего же? Это что, обряд? Или это является обязанностью гражданина?

— Ни то, ни другое. Это привычка. Она помогает заполнить время, убить его. Это занятие, замена любому занятию. Кроме того, это развлечение, и что соблазнительно — самое пассивное из развлечений. Более пассивное, чем игра в карты, скажем, в подкидного дурака. Занятие это не требует даже минимальных усилий ума, воли. Поверни рычажок и смотри. Занятие это дает иллюзию участия в жизни, приобщенности к культуре. Оно порабощает умственно, и тем оно тоже приятно большинству. Оно не требует от человека выбора. За тебя уже выбрали, что тебе смотреть, как тебе думать и как потом говорить об увиденном.

— Что ж тут соблазнительного?

— О нет, не говорите — в этом огромный соблазн освобождения от всех усилий. И к тому же максимум удобств. Телевиденье — одно из величайших удобств цивилизованных стран. Оно даже выше свободы. Если бы состоялись свободные выборы под двумя лозунгами — свобода или телевидение, то победило бы, конечно, телевидение.

— Значит, это все же скорей политика, чем магия?

— Нет, нет, — живо возразил Невпрус, — магия здесь все-таки присутствует, иначе этот голубой огонек не совершал бы столько чудес. Ну, например, он наделяет колдовской силой того, кто появляется на экране. Человек, попавший на экран телевизора хоть однажды, становится неизмеримо значительней того, чем он был раньше, и все только потому, что изображение это видят сразу миллионы людей. То есть он становится известен миллионам людей, а стало быть, знаменит. Это особенно важно, если его профессия требует известности. Он сразу становится знаменитым политиком, знаменитым писателем или знаменитым артистом, и вы без труда поймете, что это не то же самое, что просто политик, просто писатель… В странах более корыстных, чем наша, это приносит еще и богатство. Более того, человек отчего-то чувствует себя по-иному после такой демонстрации, даже если ему это и не принесло никакой утилитарной выгоды… Вы поняли, Гоч, что я имел в виду?

Горный человек откликнулся на эту аббревиатуру с такой же готовностью, с какой сам Невпрус примирился когда-то с новой кличкой, закрепляющей его национальную неполноценность:

— Кажется, я понял. Ведь так было и раньше — то же самое желание заявить о себе, выйти из ничтожества безвестности. Я помню, на Кавказе, у нас там был полковник в отставке, Мартынов Николай Соломонович… — Гоч покривился при этом воспоминании, точно от какого-то неудобства, потом продолжил: — Оно идет от страха смерти, это неукротимое желание распространить свое имя среди многолюдства, надежда оставить хотя бы внешний очерк лица, хоть слово. Эта надежда уцелеть, сохраниться…

Что ж, надо сказать, ваш Николай Соломонович преуспел в своем начинанье, мерзавцы вообще преуспевают и тем немало способствуют распространению безнравственности…

Невпрус взглянул на Гоча и увидел, что гость его совсем разомлел в тепле, распространяемом железным прутом-обогревателем, включенным в сеть. Глаза у него посоловели, утратили свой пронзительный ледниковой блеск.

«Он стосковался по теплу, — с жалостью подумал Невпрус и невольно поежился, вспомнив бутылочное сияние ледника под луной. — Он стосковался и по общению. Вообще — молодой парень, всегда один…»

— Жениться вам надо, — сказал Невпрус покровительственно. — Без этого трудно…

— А с этим? — Взгляд Гоча сверкнул надеждой.

— С этим… — Невпрус развел руками. — С этим — почти невозможно… Нет, нет, вы меня не слушайте, старого циника. Во-первых, я все-таки сказал «почти». А во-вторых, в браке бывают дети.

— Дети? — переспросил Гоч. — Да, конечно, и дети. С чего бы это? Но главное — конечно, тепло. Я видел: на ночь они уходят к себе. Потом гаснет свет. И людям там, наверно, тепло. Вместе.

— А одному как согреться… — задумчиво проговорил Невпрус.

— Что-то знакомое, — оживился Гоч.

— Вы должны знать, — сказал Невпрус. — Это Екклесиаст. Впрочем, вы, возможно, мусульманин? Или может, даже огнепоклонник? Так вот, друг мой, жениться вам здесь будет весьма непросто. Какой-никакой, а потребен выкуп. И тысячью рублей вам не обойтись. Тем более у вас ведь здесь никакой родни, так ведь? Где вы обитали в последнее время?

— И там. И там… — Рука Гоча рассеянно указывала то на один, то на другой ледник и хребет, а может, он отсылал собеседника еще дальше, за перевал.

— Вот если бы вам жениться на русской девушке. Если вы, конечно, не против русских женщин и девушек.

— Против? А почему? Чем отличаются русские женщины? И вообще русские? Разве не все нижние люди одинаковы?

— Может, и не вполне… — сказал задумчиво Невпрус. — Может быть. Хотя наши видовые и еще так называемые национальные различия обычно сильно преувеличивают.

— Они и впрямь существенны? — поинтересовался Гоч. — Скажем, русские женщины устроены по-другому? Или они по-другому чувствуют?

— Нет, нет. Все то же самое… Они несколько иначе воспитаны. Но они… они прекрасны, — сказал Невпрус. — Я всю жизнь… Всю свою жизнь…