Александр Бирюков - Длинные дни в середине лета Страница 27

Стоп! — крикнул он сам себе. — Теперь уж точно приехали. Нет у меня никаких оснований в чем-нибудь ее подозревать. Я сам все придумал. Шире шаг, ребята, мы шагать пешком не устаем, пускай планета маловата, мы только песенки поем-ем-ем!»

— А что тебе Жук сказал? — спросила Наташка, оборачиваясь.

— Жук? — опешил Юра. — Ах да, Жук. Ерунду. Я ожидал большего. Через две недели будет симпозиум в Ленинграде, там пара докладов будет по моей теме.

— Поедешь?

— Не знаю.

— Но ведь тебе это нужно.

— А как же ты одна с Обратно?

— Какая разница? Я и так с ним целыми днями одна. Тебе надолго ехать?

— Дней на пять..

— Продержусь. Обратно уже большой, я могу с ним в магазин ходить — другие-то ведь ходят. А Светку сегодня попрошу, чтобы приезжала помогать.

«Она действительно хочет, чтобы я поехал, — подумал Юра, — как будто ей даже нужно, чтобы я уехал. Может быть, за две недели я что-нибудь узнаю».

— Ладно, — сказал он, — тогда я, пожалуй, смотаюсь. Это ведь правда ненадолго. Жалко, что один доклад поставлен на второй день, а другой на четвертый. А то можно было бы и быстрее вернуться. Но программа уже утверждена.

(«Ну, я даю! Она ведь теперь будет уверена, что я раньше, чем через пять дней не вернусь. Лихо это у меня получилось. Наверное, могу детективы сочинять. А если правда уехать? То есть как будто уехать: Три ночи переночевать у ребят в общежитии, а на четвертый день вечером вернуться — второй доклад сорвался, докладчик отравился в ресторане котлетой, а вы чем тут занимаетесь? Впрочем, это бред, к ребятам в общежитие нельзя — пристанут с расспросами, сочувствием. На фиг все эти инсценировки. Но интересно будет понаблюдать эти две недели. А в последний момент скажу, что симпозиум перенесли из-за гриппа. Тоже будет интересно».)

— А знаешь, — сказала Наташка, — я от Трандофилова сегодня открытку получила. Он арбузовскую «Таню» собирается ставить. И, знаешь, кого мне предлагает играть?

— Таню.

— Ты представляешь? Эго же не роль, а сказка, мечта.

— В вашем театре?

— Ну и что? У нас эта пьеса разойдется, в ней действующих лиц немного.

— Но это же сентиментальная дребедень.

— Сельские труженики любят сантименты. А потом, это вовсе не дребедень. Это классика.

(«В общежитии появляться нельзя. Три ночи можно и на вокзалах прокантоваться. Там знакомых едва ли встретишь. Останется, правда, еще один вариант: кто-нибудь без приглашения является в гости. „А Юра на симпозиуме в Ленинграде!“ — говорит Наташка. „А я его сегодня в лаборатории видел“. Но это один шанс из ста — едва ли на их Смольную кто-нибудь без предупреждения поедет. Хотя могут и поехать: если в доме маленький ребенок, то родители по вечерам никуда не отлучаются. Ну и пусть являются! Пусть Наташка подумает, что у меня какая-нибудь баба появилась. Может, это на нее подействует».)

— Ты слышишь? Я говорю, что роль отличная.

— Не помню. Я этот спектакль сто лет назад по радио слышал.

— Бабанова великолепно Таню играла! — проявил эрудицию шофер.

— Не помню, — повторил Юра. — Ты можешь поверить, что я действительно не помню?

— Ты просто злишься, — сказала Наташка, — а я думала, что ты хоть на эту роль меня отпустишь.

— Ни на какую. Никуда я тебя не отпущу. Мы же договорились, и хватит об этом.

— Это улица Черняховского, — сказал шофер. — Вам куда?

— Можно здесь остановиться.

— Спасибо, — сказал Юра, он передал Обратно Наташке, которая уже выпорхнула из машины, звонко хлопнув дверцей, — на такси это стоит рубль.

— Что вы! Я деньги не беру.

— Возьми, — сказал Юра, — слышишь?

Он пожалел, что в этот момент у него не было металлического рубля — тяжелого кругляшка, который можно было бы швырнуть парню в лицо. Хотя в чем тот виноват? А в чем он сам виноват? Только в той ленинградской истории. Но разве он еще не расплатился за нее всеми своими сомнениями и мучениями?

— Спасибо большое, — сказал Юра и положил на сиденье смятую рублевку, — до свидания.

Савельевы, как и договаривались, были дома — в своей просторной обжитой двухкомнатной квартире, казавшейся роскошной по сравнению с их однокомнатной. Эти посещение, да и не только они, а вообще вся дружба с Савельевыми вызывали у Юры. ощущение зависти, тем более стыдной, что он предполагал, что Савельевы знают о ней. Но как не появиться этой зависти, если все, за что ни возьмись, у Савельевых лучше?

Ладно, оставим квартиру (хотя она не только двухкомнатная, но и гораздо более удобная: с просторной передней, большой кухней, высокими потолками, их кооператив — высшей категории, а у Васильевых — последней, наверное), оставим район (у Савельевых он куда ближе к центру, и репутация у него гораздо выше). Но оставим все это, возьмем Свету и Наташку. Они одноклассницы, одну школу кончили в одном году. Светка — кандидат наук, работает в Институте философии. Наташка четыре года поступала в театральное училище, окончила его посредственно, три года сидела без работы (таких актрисочек в Москве завались), пока ее не взяли в этот разъездной театрик. У Светы — статьи в толстых журналах и поездки за границу, у Наташки — дребезжащий автобус, на котором они ездят по Подмосковью, и пятнадцать строчек мелким шрифтом в «Вечерней Москве», которая однажды удостоила их балаган вниманием. Разница в зарплате соответствующая. У Светы Вера пошла в третий класс, у них — Обратно, который пока не знает ни одного слова, кроме этого, потому что ему еще и полгода нет, и, значит, все болезни, беспокойные ночи, ясли-садики еще впереди.

Конечно, эти доводы ничего не стоят. Наташка ничуть не глупее, не хуже, она даже красивее Светки, хотя модных шмоток у нее в десять раз меньше. Но что-то ведь и это значит?

Или взять Виктора и Юру. Виктор с первого захода поступил на филологический факультет МГУ, а Юре вернули документы в скромном Станкине — не прошел по конкурсу. Потом Виктор изучал классическую филологию, а Юра — курс молодого солдата, Виктор ходил на самые интересные спектакли и выставки, а Юра — на вахту через двенадцать часов по двенадцать (самое смешное, что Виктор окончил Университет лейтенантом, а Юра — все тем же ефрейтором, потому что бывшие солдаты военную подготовку в институте не проходили).

И дело тут не в том, что Виктор москвич, а Юра из Верхних Серег (поступил же парень из их класса сразу в физтех). И не в том, что служба в армии отняла три года (надо же кому-то служить? И очень ошибается тот, кто думает, что в армии служат только ни на что не способные дурачки). А в чем же дело?

Но продолжим сравнение. У Светки и Виктора родители москвичи, с одной стороны — врач и научный работник, с другой — какие-то театральные деятели. Тут и моральная, и материальная, и любая другая помощь. У Наташки мать алкоголичка, сходится и расходится с такими же пропойцами, встречаться с ней — одна мука. Помощи, конечно, никакой — лишь бы в покое оставила. И еще мысль, не передалось ли это по наследству Обратно (Наташка тоже от выпивки никогда не откажется). У Юры родители учителя. Помощи почти никакой — много ли они получают, а там еще два младших брата. Деньги на кооператив дали — заставили взять — все те же Савельевы, век с ними не расплатиться. Конечно, родителей не выбирают и мать — всегда мать. Но почему бы, черт побери, не наоборот?

Ладно, поехали дальше. Да, потом Юра поступил на химический факультет МГУ, даже солдатские льготы ему не пригодились, он и по общему конкурсу со своими пятерками прошел бы — а это кое-что значит, если перед этим три года в ушах только точки и тире, окончил (кстати, с отличием), его взяли в академический институт, и через год он выйдет на защиту. Все, кажется, прекрасно, и ни в чем он тут никому не уступает.

Это — если смотреть со стороны. Но на себя-то он со стороны смотреть не может. А внутри черт знает что творится. Очень странные, дерзкие даже мысли стали посещать скромного мэнээса: он перестал верить в науку. Нет, не в могуществе ее он начал сомневаться, не в ее постоянном движении и не в будущих ее открытиях. Роль ученого, а если выражаться еще более высоким стилем, роль личности в науке — вот, что стало занимать его. Он пришел к выводу, что наука перестала быть уделом избранных. И не только потому, что этих избранных не хватило бы, чтобы удовлетворить ее гигантский аппетит, а потому что ей эти избранные не очень и нужны. При сегодняшнем уровне знаний всякое открытие прогнозируется задолго до того, как оно станет реальностью. И само открытие — это не результат чьей-то смелой концепции, а лишь отдача на вложенные средства. Вопрос быть или не быть открытию решается не в голове одиночки, а в Министерстве финансов, которое выделит или не выделит ассигнования, достаточные для того, чтобы сотня муравьев попробовала тысячу тропинок и наконец нашла верную. Наука перестала быть откровением, она стала работой, столь же неодухотворенной и прозаической, как и любая другая.