Грэм Джойс - Как бы волшебная сказка Страница 28

Среди деревьев за домом вилась тропа. Я решила провести лошадь там, поскольку, если идти берегом, меня заметят – и в первую очередь сексуально озабоченная богиня, смывавшая с себя пот соития, – и рассчитывала, что смогу под деревьями пройти до дальнего конца озера. Это было нетрудно, хотя лесная тропа все время поднималась, пока я не нашла, где она снова стала спускаться, и вскоре мы оказались на той тропе, по которой прискакали сюда. Когда я убедилась, что никто меня не преследует, я вскочила на лошадь и пустила ее рысью.

Кобыла была превосходна. Великолепно слушалась меня. Будто читала мои мысли. Стоило только подумать, чтобы перейти на рысь, и она тут же исполняла мое желание, на галоп – пускалась галопом. Я скакала два часа без остановки: легким галопом, рысью или ехала шагом. Я была уверена в правильности выбранной дороги, потому что всегда отлично ориентировалась, да к тому же узнавала детали местности – форму холмов, поляны, низину, ручей, перекрученное и склоненное ветром дерево, – запомнившиеся по ночной скачке. К тому же я знала, что мы двигались приблизительно на запад, и могла ориентироваться по солнцу, продолжавшему подниматься впереди меня на небе.

Спустя два часа я остановилась и дала лошади напиться из другого ручья. Спешилась и пустила ее пастись, пока солнце стояло, кипя в зените.

Когда лошадь отдохнула, я вновь вскочила на нее и продолжила путь, как мне казалось, по дорожке для верховой езды. Я все время высматривала заросший травой склон – мы поднимались по нему после того, как проскакали галопом по свежему зеленому лугу, и сейчас я искала склон, спускавшийся к тому лугу.

Но не могла найти его.

Я не боялась, потому что знала: все, что надо делать, – это двигаться, держа солнце за спиной, и в конце концов мне попадется ферма, деревня или городок, откуда смогу позвонить маме с папой. Они будут беситься от злости, но приедут и заберут меня. Однако я еще час или два тряслась на лошади или шла пешком, ведя ее в поводу, и не видела ни единого признака жилья.

Я свернула с дорожки, направила лошадь вверх по склону и с гребня холма смогла оглядеть окрестности. Всматриваясь в даль, я надеялась увидеть блеск вод Трента или Соара или что-нибудь, что могло указать на Дербишир, или Ноттингемшир, или Лестершир, или дорогу назад, в Чарнвудский лес. Местность была красивой, но незнакомой; красивой, но внушавшей дурное предчувствие. Я потерялась.

– Нет, не потерялась, потому что я нашел тебя.

Это был Йероу. В белой рубахе, он стоял у меня за спиной на утесе.

– Ты следил за мной…

– Я ведь не мог теперь оставить тебя одну, правда?

– Я хочу вернуться домой…

– И ты вернешься. Но не сейчас…

– Перестань мне лгать! Просто покажи дорогу, и я поеду! Просто выведи на дорогу, это все, что от тебя требуется, выведи…

– Твоя жизнь теперь вышла на другую дорогу, Тара…

Я спрыгнула с лошади, подбежала к нему и ударила хворостиной, которой подгоняла лошадь. Удар пришелся на подбородок, затронув и шею; он дернулся, но не сделал попытки защититься или ответить. Мгновенно на месте удара появилась кровавая полоса.

– Я заслужил это тем, что привез тебя сюда, – сказал он. – Понимаю.

Я заплакала, оттого что не знала, что делать, и была напугана.

Он привлек меня к себе и обнял:

– Не плачь, Тара, не плачь, потому что твои слезы – слезы неба…

– Просто выведи меня на дорогу! Пожалуйста! Выведи на нужную дорогу! Я хочу вернуться домой…

Он продолжал прижимать меня к себе:

– Я мог бы вывести тебя на дорогу, но все равно тебе понадобится шесть месяцев, чтобы вернуться домой. Я отвезу тебя обратно и расскажу, как мы здесь живем.

20

Нимми-Нимми-Нот, твое имя Том-Тит-Тот.

– Не часто увидишь, чтобы врач курил. В своем кабинете. – Это были первые слова, произнесенные Женевьевой с момента, когда Тара начала свой рассказ.

Андервуд сидел за столом и делал рабочие пометки по ходу дела прямо на компьютере. Тара прервала свой рассказ, чтобы сходить в туалет, и Женевьеве пришлось говорить через всю комнату, на расстоянии дюжины шагов.

– Заботитесь о ней, как мамочка? – сказал он, не поднимая головы.

– Разве?

Он еще несколько раз ударил по клавишам:

– Знаете, почему она захотела, чтобы вы присутствовали? И против моего желания?

– Доверяет мне?

– Доверие тут совершенно ни при чем. Ей нужны люди, чтобы населить ее питер-пэновский мир. Вы ее Венди[30].

– Вы так считаете?

– О да. Венди всех оберегает. Всех поддерживает. Присматривает за всеми. Заменяет мать пропавшим мальчикам и девочкам.

– У Тары уже есть мать.

– Да, от которой она сбежала. Но ей нужна надежная мать. Суррогатная. И вы прекрасная кандидатура на эту роль.

– Это должно меня беспокоить?

– Не вижу серьезного повода для беспокойства. Вы – Венди, потому что вам доверили присутствовать при записи стенограммы. Вы приемлемый посредник для семьи. Ведь вы жена брата? Это означает, что вы одновременно родня и не родня. Она умна, эта Тара.

– Это ваш диагноз?

– Я не обсуждаю пациентов ни с кем, кроме их близких родственников. Простите.

– Намекаете, чтобы я кое-чего не касалась?

– Я бы так сказал: только моей привычки курить.

– Знаете что? Вы обычный грубиян.

Андервуд поднял глаза от клавиатуры. Он выглядел довольным:

– Посмотрите на те дипломы в рамках на стене. Право быть грубым я заслужил упорным трудом. Я дипломированный дурак. – Он с удовольствием пыхнул сигарой. – Не желаете попробовать? Чудесная вонь от них.

– Господи, ну он и оригинал! – сказала Женевьева Питеру, вернувшись в «Старую кузницу»; они сидели за стаканом вина, наслаждаясь редким моментом, когда остались вдвоем, а дети или спали, или наверху блуждали в интернете.

– Мне он очень нравится, – ответил Питер. – Ты сказала ему, что у тебя степень магистра по психологии?

– Боже, нет, конечно! В любом случае психиатры не доверяют психологам. Я решила, пусть лучше определит мой психотип, а там посмотрим, что скажет. Идиотская Венди. Он пытался провоцировать меня. Почему-то.

– Так что он говорит? В итоге.

– Он избегает профессионального жаргона, что не может не радовать, но, полагаю, он скажет нам, что Тара патологическая нарциссистка и что ее история – тщательно продуманная компенсация неспособности исполнять повседневные обязанности взрослого человека. Он предположит, что внезапное потрясение, испытанное ею, когда она поняла, что беременна в свои пятнадцать лет, и поспешный аборт вкупе со страхом родительского осуждения вызвали кризис и задержку развития. Вместо того чтобы решительно справиться со всем этим, она сбежала… Он скажет нам, что для этих людей – патологических нарциссистов – характерно не иметь постоянной работы, не жениться или не выходить замуж, не растить детей, не обзаводиться домом, не иметь настоящих друзей или долгих отношений. Она где-то шаталась двадцать лет, в основном… Больше того, он даже может сказать, что она страдает психосоциальной низкорослостью, как некоторые дети – жертвы постоянного насилия, останавливающиеся в росте.

– Боже! Рад, что я всего-навсего гну подковы, чтобы заработать на жизнь.

– Она не единственный согнутый человек в мире, Питер.

– Знаю. Просто это звучит ужасно хреново.

– Да ладно. Всем хреново.

– Как по-твоему, почему она сейчас решила вернуться?

– Я думала над этим. Видишь, как она приветлива с нашими детьми? Думаю, ей хочется иметь собственных, а время уходит. Так что этим своим возвращением она перестраивается. Нужно отыграть назад, туда, где стоят защитным кругом повозки. Допускаю, что не все женщины хотят выдавать ребенка за ребенком, как я, но даже те женщины, кто испытывает отвращение при самой мысли о детях, подсознательно стремятся иметь их.

Питер и Женевьева хотели еще детей, но это было уже невозможно.

– Мне так ее жалко, – сказал Питер.

– Знаю, что жалеешь ее. Иди сюда. Дай я тебя обниму. Кстати, о жалости к подросткам. Как ты думаешь, с Джеком все в порядке?

– А что?

– Не знаю. Что-то он в последнее время выглядит не слишком.

– А, да он зол на меня, потому что я велел ему помочь этой старушке, через дорогу от нас. С ним все нормально. Кстати, то, что ты говоришь об этих, как их… нарциссистах?..

– Что?

– Не имеют постоянной работы, не женятся, не растят детей, не обзаводятся домом, не имеют настоящих друзей. Знаешь, это напоминает мне кое-кого еще.