Франсуаза Саган - Смятая постель Страница 28

– Ты что же думаешь? – сказала она. – Я буду молчать и участвовать в этой комедии? Эдуар как-никак мой любовник. Между нами не может быть никакого обмана, – добавила она совершенно искренне.

Напевая, она вышла из номера, а Бэзил отправился искать Никола, но не нашел его. Зато Эдуар, у которого было время, пока он ехал в машине, как следует войти в роль, появился в гостинице с нарочито усталым видом, озабоченный и деятельный, как положено настоящему журналисту.

– Да, да, – разглагольствовал он позже у камелька, – им очень понравилось начало моей статьи. Я целый час провел с их корреспондентом Вильямсом. Фотографии вполне годятся, и «Шоу-Шоу» предполагает заказать мне еще одну статью по выходе фильма…

Они сидели в маленькой гостиной, и Тони д'Альбре – поутру она отметила одновременное отсутствие Бэзила и Беатрис и весь день посвятила прогулке, полезной как здоровью, так и ее похвальной скромности, которую она так любила демонстрировать, – так вот, Тони д'Альбре ликовала.

– Как жаль, что вы не хотите показать нам вашу статью, дорогой Эдуар. Покажите, ну что вам стоит.

– Предпочитаю сделать вам сюрприз, – отвечал Эдуар.

– Я не люблю сюрпризов, – сказала Беатрис ровным голосом, в котором слышалась угроза, – и нахожу более… приличным… да, приличным, если ты покажешь нам эту статью перед выходом в свет.

Этот неожиданный, почти нелепый упрек в неприличии был предвестником бури: в хорошем настроении Беатрис была сама естественность, о неведомой ей от природы нравственности она начинала говорить только тогда, когда это хорошее настроение улетучивалось. Тони удивленно подняла брови. В отличие от большинства женщин измена любовнику оживляла в душе Беатрис нежность к обманутому и, может быть, даже уважение к нему. И совсем не из снисхождения или сострадания и меньше всего от стыда – понятие еще более далекое от Беатрис, чем приличие, – а лишь из одной благодарности. Именно благодарность, о чем не знала даже Тони, сжимала сердце Беатрис, когда она видела, что ее мужчина возвращается, спокойно насвистывая и не зная, что на целый день она позабыла о нем в объятиях другого; благодарность за его слепоту, доверие и занятость, которые позволили ей не торопясь и без всяких драм предаться шальному наслаждению. Поэтому Тони не могла понять раздражительности Беатрис в этот вечер.

– А тебе, Тони, – продолжала Беатрис, – тебе не кажется легкомысленным решение Эдуара?

У Эдуара был такой загнанный вид, что Никола чуть было не рассмеялся и не вмешался в разговор: в конце концов, несправедливо, если Эдуара, с его талантом, обаянием и искренностью, будут поносить, бранить и обвинять бог знает в чем.

– Я хочу дождаться конца съемок, – вяло сообщил Эдуар. – Я смотрю на все свежим взглядом, у меня свое восприятие фильма, и статья может невольно повлиять на Рауля.

– Не преувеличивай! – сказала Беатрис. – Какой там свежий взгляд, другое восприятие? Оставь эти глупости! Что касается Рауля, то повлиять на него невозможно, это его единственная сильная сторона.

Не зная, комплимент это или нет, Рауль все же торжествующе хохотнул и слегка поклонился. Беатрис повернулась к нему:

– Кстати, Рауль, ты действительно видел снимки, которые сделал наш милый Бэзил? Они в самом деле хороши? Мы достойно представили французское кино? Или похожи на вышедших из моды паяцев?

– Какая муха тебя укусила? – встревоженно воскликнула Тони. И замахала руками, как делала довольно часто, руки у нее были короткие, и она становилась очень похожа на пингвина. – Из-за чего ты разнервничалась? Если там в «Шоу-Шоу» статьей довольны…

– Я не разнервничалась, мне просто хочется прочесть начало статьи, вот и все, – сказала Беатрис сурово.

И пристально посмотрела на Эдуара, который совершенно растерялся. Эдуар и мысли не допускал, что Бэзил может его предать, но сам он так привык к своей роли журналиста, что всерьез почувствовал себя виноватым за то, что не написал эту статью. А ведь он пытался ради пущей достоверности написать ее и вынужден был признать, что репортер из него никакой. Все его впечатления о съемках сводились к воспоминаниям влюбленного мужчины. Первая неделя показалась ему прекрасной, вторая достойной сожаления, третья ужасной, но его ощущения отражали лишь смену настроения Беатрис. Роль Рауля в съемках он мог охарактеризовать двумя фразами: Рауль снимает Беатрис, он оставил ее в покое. Оценить игру Беатрис он тоже не мог. Всегда и везде она была для него сплошным крупным планом. Две последние недели, как, впрочем, и предыдущая, были для него нескончаемой мучительной чередой крупных планов, срежиссированных режиссером-маньяком, им самим. Он не помнил ни одного смешного происшествия, ни одной шутки, которую слышал на съемочной площадке. Он не помнил ничего из того, что на самом деле происходило, и в который уже раз отдавал себе отчет в том, что реальность происходящего, его подлинность ничего для него не значат; в жизни значимы для него только фантазии и эмоции. И вряд ли читатели «Шоу-Шоу» – если фарс не был бы фарсом – заинтересовались бы тем, что Беатрис любит запах сена, терпеть не может омлет и в любую грязь носит остроносые лодочки; что она в удручающем панибратстве с техническим персоналом, а ее взгляды, жесты и полуобмороки перед камерой заставляют Эдуара терять голову от ревности. Как ни смешно и ни странно, но все десять дней он пыхтел над началом своей фиктивной статьи, но безрезультатно. Слова, его союзники, опора, надежные воины, побежали вдруг врассыпную, как взбунтовавшаяся пехота. Чтобы как-то отвлечься от своего жульничества и помириться со своим войском, Эдуар углубился в длинную бредовую поэму, которую никак не мог закончить.

– В любом случае статья не появится раньше чем через полгода.

– Если статья вообще появится, – сказала Беатрис так вкрадчиво, что все застыли, а Никола шагнул к дверям, и даже Тони, обычно совершенно нечувствительная к общей атмосфере, поставила стакан на стол.

– Что ты имеешь в виду? – спросила она.

Но Беатрис уже подошла к окаменевшему Эдуару, взяла его под руку и увела из комнаты.

– Нам нужно поговорить, – сказала она, обернувшись на пороге, – нам с мсье Малиграсом нужно серьезно поговорить.

Только Беатрис умела так эффектно уйти со сцены, обеспечив себе успех и в зрительном зале, и в жизни.

Снаружи была почти ночь, почти мороз, и небо над двориком гостиницы было густо-синим. Беатрис повернулась к Эдуару, взяла его за лацканы пиджака и посмотрела ему в лицо. Эдуар понял, что она все знает. Масштаб катастрофы, ее неожиданность раздавили его. Он смотрел на Беатрис, бессильно опустив руки, слышал, как кровь стучит у него в висках. Такой ужас он испытывал только раз в своей жизни, когда директор колледжа застал его в часовне с сигарой. Вместе с тем он заметил, что нижняя губа Беатрис немного припухла, и невольно подумал, кто бы мог ее укусить.

– Значит, ты мне врешь, – сказал голос Беатрис за много километров от него.

Он не ответил, и она легонько встряхнула его. Тогда он покорно кивнул головой. И тут же стал думать, воспользуется ли Беатрис этим предлогом, чтобы оставить его?..

– Да, – сказал он, – я тебе врал. И что теперь?

Она прижалась к нему, обвила его шею руками и уткнулась в плечо, впервые выражая покорность, женскую покорность.

– Господи! – сказала она почти шепотом. – Господи! Какое счастье! Значит, у тебя есть воображение…

И, подняв голову, страстно поцеловала Эдуара; совершенно ошеломленный, пошатываясь от счастья, он подумал, что никогда, никогда в жизни не привыкнет к ней, а значит, никогда, никогда в жизни не разлюбит ее.

– Ты не представляешь себе, – говорил голос Беатрис, заглушенный пиджаком, – каково это жить с человеком без тени воображения. Я бы предпочла жить с прохвостом, даже с сутенером. Эти меряют все деньгами, а человек без фантазии – скукой. Он живет за счет твоего горения и днем и ночью и смертельно злится, если ты не украсишь его бесцветную жизнь. Но в тебе, мой дорогой, – добавила она, поднимая голову и целуя его в шею почти с почтением, – в тебе нет ничего от сутенера.

Беатрис рассмеялась. Эдуар сцепил руки у нее за спиной и посмотрел вверх, в темно-синее небо, которое только что было полно драматизма, а теперь дышало деревенским безмятежным покоем. И тоже засмеялся, подумав, что она впервые от всего сердца восхищается им и для этого ему пришлось ее обмануть.

На следующий день ему была предоставлена возможность позабыть о всех своих угрызениях. Беатрис находилась в прекрасном настроении, в опасно прекрасном настроении, и в семь часов, после конца съемок, дала себе волю. Рабочие складывали аппаратуру во дворе фермы, Рауль, ее партнер Сирил, Никола, Бэзил и Эдуар сидели на каменных ступеньках крыльца и пили белое вино. Беатрис, подмигнув и улыбнувшись Бэзилу, успокоила его, хотя тот никак не мог простить себе своего давешнего предательства (у Эдуара не было времени поставить его в известность о последствиях данного поступка).