Вильям Козлов - Поцелуй сатаны Страница 28

В погожий день красные муравьи были энергичными, подвижными, а в пасмурный — вялыми, медлительными. Задолго до дождя закрывали отверстия сосновыми сухими иголками, глянцевитыми листьями брусничника и прятались внутри муравейника. Несколько раз Алиса сверху клала красный кленовый лист, и всякий раз муравьи его уносили прочь. Почему-то этот лист был им не по нраву, а вот березовые листья, похожие на пятачки, примерив несколько раз в разных местах, оставляли на куче. Спокойно ей в березовой роще, мерный лесной шум успокаивает, по мху и опавшим прошлогодним листьям прыгают юркие солнечные зайчики, небо в неровном просвете закудрявившихся пышной зеленью берез кажется не синим, а фиолетовым. Нет-нет, да и пролетит чайка, ворона или сорока. На обочине лесной тропинки голубыми огоньками горят подснежники. Они здесь крупные, бархатистые на ощупь, розоватые ножки в светлых волосиках. Жалко даже рвать. Растут семьями, голубые лепестки раскрывают навстречу солнцу, а к вечеру плотно закрываются, так что не видно желтых пестиков и тычинок.

Николай и Геннадий стучат молотками: вдоль забора они на столбах устанавливают кроличьи клетки, а Чебуран, которого Гена наконец нашел в Новгороде, перекладывает в бане печку. Смешной такой маленький человек, ростом почти с нее, Алису. Круглое смуглое лицо опухло, мутноватые глаза с красными прожилками то ли серого, то ли водянисто-голубого цвета, волосы темные, коротко подстрижены, спускаются на загорелый невысокий лоб. Характер у него легкий, покладистый, он все время улыбается. Зубы желтоватые, крупные. Голос сильно пьющего человека — сиплый, бесцветный. Николай сказал, что Колян — его звали так, Коляндриком, Чебураном и Чебурашкой — уже много лет нигде постоянно не работает, привык иметь дело с шабашниками. Геннадий его после шабашки и пригрел у себя. К деньгам Коляндрик равнодушен, особенно теперь, когда на них водки не купишь. Гена на выходные дни доставал ему что-нибудь выпить, иногда заваривал брагу в десятилитровой стеклянной посудине. И тут Коляндрик не жадничал, сколько нальют, на том и спасибо. В Новгороде он, как и предполагал Геннадий, встретил старых дружков, вернувшихся после выгодной шабашки, и широко и надолго загулял с ними…

При первом же знакомстве Алиса сразу почувствовала, что Чебуран совершенно равнодушен к женскому полу, наверное, поэтому у них сразу установились ровные товарищеские отношения. Он не пялился на нее, в отличие от Геннадия, когда она загорала на раскладушке. Все, что бы она ни попросила, Чебуран беспрекословно выполнял. Он как раз относился к тому разряду людей, которые рождены выполнять приказы других, тут не надо над чем-то ломать голову, чего-то придумывать. Любую работу он делал медленно, но обстоятельно. Единственное, чего он сторонился, — это стряпни. Мог рыбу почистить, картошку, печь затопить, но вот стоять у горячей плиты с кастрюлями — это было не по нему.

Глядя на муравьев, скопом тащивших на вершину конусной кучи ночную бабочку, Алиса подумала, что Коляндрик — это ярко выраженный рабочий муравей… Без разведчиков и солдат он как без рук. Не говоря уж о матке. Ему нужно точно указать направление, место, объект, над которым нужно трудиться. А вот Николая и Геннадия не сравнишь с муравьями. Мураши — это колония, сообщество, а эти двое — личности, индивидуальности. Непохожие один на другого. Алиса вспомнила про Никиту Лапина. Алка Ляхова звала его Лапой. Алисе не нравилось это сентиментальное прозвище. Лапа, Лапушка — какое-то сюсюканье! Никита высокий, как Николай, симпатичный, с серыми мечтательными глазами и девичьими розовыми щеками, на них даже трехдневная щетина не заметна. С Лапиным она познакомилась на третий или четвертый день после того, как вернулась из Ленинакана. Тогда ей и свет был не мил, как-то сразу стало ясно, что в университет она не вернется. После всего того, что она пережила в разрушенном страшным землетрясением городе, чего наслышалась от оставшихся в живых, мирные лекции в университете, семинары и сессии — все это показалось таким ненужным. К тому же все сместилось: даже профессора не знали, что говорить на лекциях, а тех, кто продолжал по старинке читать, никто не слушал. Вообще, студенты не ходили на такие лекции. В общежитии она провалялась на койке трое суток, потом поднялась, захватила с собой немудреные пожитки и ушла. Где-то подспудно билась мысль, что на одну стипендию она все равно не проживет: родственников у нее больше нет. Может, и есть где-нибудь, но она их не знает, даже адресов нет. Была мысль поступить куда-нибудь на работу. Она могла бы работать санитаркой, даже медсестрой, но постоянно видеть несчастные лица людей, у которых тоже все в этой жизни неблагополучно, было невыносимо, так же, как и рассказывать каждому, что случилось там, в Армении. Еще две ночи она переночевала в общежитии, а потом подвернулся Никита. Собственно, с него и началась ее довольно странная жизнь в огромном городе без работы, постоянного угла, прописки…

Это было уже в первом часу ночи, перед самым восьмым марта. Они вдвоем остались в трамвае, который, по-видимому, шел в парк, потому что пассажиры в него не входили. Он сидел впереди, привалившись к замороженному окну. Длинные темно-русые волосы выбивались из-под рыжей ондатровой шапки, на нем — модная черная куртка и мягкие нейлоновые сапоги на толстой подошве. Он ни разу не обернулся, не посмотрел на нее, хотя она и встретилась с его равнодушным взглядом, когда садилась в трамвай, идущий от Некрасовского рынка на Охту.

Конечная остановка, молодая в вязанной шапочке с помпоном вагоновожатая вышла из своей застекленной кабины, весело посмотрела на них:

— Вы тут решили заночевать, молодые люди? Выходите, я двери закрываю.

Они молча вышли из трамвая. Уличные фонари освещали десятка два столпившихся на запасных путях разноцветных трамваев, тусклый желтый свет скупо сочился из затянутых пушистым инеем окон, двери были закрыты. Переночевать было где у Алисы, но она не хотела туда идти. На улице Жуковского в коммуналке жил ее знакомый еще по Ленинакану, шофер «Автотрансагенства» Жора Мамедов. Она вместе с ним возвращалась в поезде из разрушенного города. У Жоры погибли два брата и сестра. Жора и посоветовал ей уйти из общежития, подруги уже косо на нее посматривали: приходит пьяная, а по ночам всех будит своими криками… Начали они пить с Жорой сразу по приезде из Ленинакана, но Мамедов быстро себя взял в руки, у него очень хорошая работа и терять ее из-за пьянки он не собирался. Жора уехал в очередной долгий рейс, ключи от комнаты отдал Алисе, которая у него с месяц прожила, но встреча с Никитой Лапиным заставила ее быстро забыть про Жору. Он был грубоватым, необразованным человеком и с ним можно было только пить и молчать, когда он открывал свой широкий рот, набитый золотыми зубами, Алисе становилось тошно и скучно. И Жора по ночам, особенно после выпивки, сильно храпел. Волосатый, кареглазый, кривоногий, он скоро стал вызывать у девушки отвращение. Даже общая беда не сблизила их. Лишь от того, что негде было ночевать, она еще какое-то время приходила к нему. Он молча выставлял бутылку красного портвейна, потом швырял ее на широкий диван и начинал грубо раздевать. Ее раздражали его колючие черные усики, густая поросль волос на впалой груди, но делать было нечего: за выпивку и место под одеялом нужно было расплачиваться… Мамедов обзывал ее сосулькой, фригидной бабой..

От Никиты не пахло алкоголем, однако серые глаза его были блестящими, а зрачки сильно расширенными. Лицо правильное, крупный нос, рельефный подбородок, слова Никита произносил чуть медлительно, округло. И вообще, вид у него был интеллигентный. Позже выяснилось, что они несколько раз встречались в университете, просто не обратили друг на друга внимания. Вернее, она, Алиса, не смотрела в его сторону, а Никита ее запомнил: такие глаза, как у нее, редко встречаются. Про глаза Алиса от многих слышала, ей уже это надоело. Как будто кроме красивых глаз, у нее больше нет никаких достоинств! Если на то пошло, у коров, ланей, оленей куда более красивые глаза…

А там, на конечной трамвайной остановке, они молча стояли под уличным фонарем и откровенно разглядывали друг друга.

— Куда это мы заехали? — наконец заговорил Никита, будто пробуждаясь ото сна. — Где мы?

— Не знаю, — пожала плечами Алиса. Дул холодный порывистый ветер, и ей было зябко в своей коричневой куртке на искусственном меху.

— Вот, черт, занесло… — пробормотал юноша, оглядываясь. — Тут и тачку не схватишь.

— Надо идти на остановку, — сказала Алиса.

— Идти куда — то надо, — согласился он.

Ей понравилось, что парень не стал сходу «клеить» ее, говорить пошлости. У него было лицо ошеломленного человека. Позже он признался, что не помнил, как сел в трамвай, сколько ездил по маршруту, привалившись к замороженному окну. Но Алиса ведь видела, что он посмотрел на нее, когда она вошла в вагон. И вполне осмысленно. Правда, ей бросилось в глаза, что красивое лицо у него странное, какое-то отсутствующее.