Игорь Свинаренко - Записки одессита Страница 28

– На хера ты меня оскорбил?

– А что такое?

Я смотрю на этого, хлипкий такой завмаг, понимая, что бить его нельзя. Но что-то ж надо делать. И тогда я ему даю пощечину. Потом другую.

– Если ты дернешься, я тебя убью.

– Я все понял. – Это мне говорит, закрыв лицо руками. Он сел на кушетку возле туалета и от унижения заплакал. Он в сто раз богаче меня, а вот сидит и плачет! Не скрою, это было приятно. А неподалеку за этим же столом сидит волчара, тоже побитый, с горя все масло сожрал. И люди вынуждены жрать икру без масла. И он говорит соседу по столу:

– Слышь, у тебя есть две копейки? Позвонить надо. Мне он был не интересен, мы же уже разобрались с

ним. А Фролов не может успокоиться:

– Что, блядь, отмазку ищешь, чтобы уйти?

И тут же берет со стола яблоко и сжимает его так, что яблоко все вылезает у него между пальцами.

Волчара сидит, молчит. И тут в зал заходит новый гость, тоже вроде завмаг, тоже в белом костюме, как Моня, – улыбается, он же шел на теплую вечеринку, все ж по идее свои. И тут же волчара встает и совершенно вне контекста берет этого нового гостя одной рукой за жопу, другой за воротник и дает ему пинка под зад. Никто ничего не понимает. Но Фролов говорит волчаре:

– Мы тебя предупреждали. Ты нарвался.

– А в чем дело? Вам-то что?

– Пошли.

Мы возвращаемся в туалет. А там сидит тот, плачет на кушетке. Я говорю:

– Виталик, не трогай его, – понимая, что бить тот не умеет. И волчаре сказал: – Пацан, ну что ты?

После чего слева ударил его по бороде, а справа прямым. Я рассек ему подбородок посередине, сразу. Так как я ударил его очень резко и быстро, он понял, что драться не нужно: если драка, то я его убью просто по пьянке. Он сообразил про нас: эти ребята, понятно, сядут на 15 лет, но сейчас-то убьют. В этом проблема. И что он стал делать? Он расстегнул пиджак, распахнул его и стал мотать бородой – так, что на белую рубашку ^туда-сюда просто тек ручеек крови. Он по эллипсу обливал рубашку) кровью и быстро залил ею всю грудь себе. Я не понял, чего он хочет, и говорю: – Ну все, забыли, нет вопросов. Но тут он так стал боком выскакивать в коридор, а там стоит сержант милицейский – я, еще когда мы шли в туалет, через стеклянную стенку приметил под рестораном газик ПМГ. И вот волчара выскакивает к этому менту, открывает пиджак, а там все в крови, и говорит:

– Вот, на меня напали хулиганы, арестуйте их немедленно! – и сует какую-то корочку. На что ему сержант отвечает:

– Вы пьяны.

– Вы не понимаете, что происходит! Наберите такой-то номер!

– Я не буду набирать. Вы пьяны!

И тут я достаю свои документы, тычу менту и начинаю проникновенным голосом рассказывать:

– Я такой-то и такой-то, кандидат наук, вот у меня командировочное удостоверение, еду в в/ч по оборонной программе (а я работал действительно тогда с министерством обороны), вот мой старший научный сотрудник, а этот человек на нас напал, он пьян. И сержант говорит нам тихо:

– Пацаны, валите отсюда.

Мы заходим в гардероб, одеваемся, оглядываясь на ПМГ – она стоит прямо у ресторана, – отваливаем и едем к моей подруге Маргоше. И там осознаем, что за фигня приключилась: на вечеринку собралась куча девушек, ни одну из них не трахнули, а мужиков всех перемолотили. Причем из трех избитых двое были на нашей совести. К тому же Моня, как нам объяснила Маргоша, был жених именинницы, а волчара – майор КГБ. Я понял, почему сержант в ресторане был с ним так неласков: как раз тогда кэгэбэшника менты бросили под поезд, и отношения между двумя конторами совсем испортились. А жена этого майора, стюардесса международных линий, позвонила Маргоше и сказала про меня:

– Егор жестоко пожалеет, что он моего мужа избил.

А Маргоша была тогда на выезде, уже документы собрала. И я решаю: надо уходить. И спрятаться так, чтобы даже Маргоша не знала, где я, – на случай если ее возьмут за одно место и начнут давить. Она же знает все мои явки… И мы выходим на улицу: февраль, полвторого ночи, денег – два рубля на двоих… Ехать нам в Москве некуда, нет таких мест… Я делаю слабую попытку, звоню одной подруге, которую давно не видел, – ее муж был кинорежиссер, причем так себе, а отец его – какой-то начальник на Мосфильме: мафиозная девка, Никиту знала и всех. Попытка и правда слабая, после долгой разлуки, да еще в два часа ночи…

– Надь, – говорю, – можно я к тебе приеду переночевать? С товарищем? У нас с ним тут такие дела, что у тебя могут быть проблемы с комитетом.

Она молчит три секунды и говорит:

– Ты чего, с ума сошел? Ты мне два года не звонил… И потом, я не одна.

Я повесил трубку и думаю: блядь, куда ехать? Некуда… Короче, я подумал: а позвоню-ка я Лиде.

– А нельзя ли к тебе приехать? С товарищем причем?

– Ты пидорас! Пошел на хуй!

– Я предупреждаю, что у тебя могут быть сложности с КГБ. – И в этот момент я ощутил себя серьезным диссидентом уровня Сахарова…

– А, так? Тогда пошли они на хуй! У меня там все схвачено. Приезжай!

Мне было очень страшно, а она такая смелая… Может, потому, что тогда она уже знала, а я еще нет, что майор был не совсем кэгэбэшный, а пожарный. (Жена же его была стюардессой вполне себе международных по теперешним понятиям авиалиний – летала в Армению.)

Приехали к Лиде в полтретьего. Проспались, а утром она говорит:

– Пацаны, отслужить придется.

– А что такое?

– Слушай, сейчас приехала одна итальянка клевая в Москву, и я должна ее развлекать, я ж ответственная за всю Италию. Вы в этом поучаствуете, причем будете башлять.

Настоящая фарцовщица… Так мы добрались до денег, которые Фролов копил на покупку «Жигулей», мы распороли подкладку, в которую они были зашиты, и я ему потом три года отдавал долг, мы впополам пошли тогда по тратам. Короче, вечером мы приезжаем в очень клевый ресторан – в Дом композитора. Садимся за стол: я с Фроловым, Лида, еще какая-то экстравагантная девка, которая перед перестройкой стала очень известной в России; звали ее Света Виккерс, помню, она была в какой-то странной шляпе – и эта итальянка, Жанетт. Ей было тогда под сороковку, она постарше меня, но красивая, sexy. И вся в бриллиантах, в которых я тогда не разбирался.

Лида в тот вечер вела себя как последняя скотина. Она заказала много всего и после, когда мы уходила, сказала Фролову:

– Купи икры черной двести грамм.

И это она сказала человеку, который бе– ден как мышь и долго собирал деньги на машину со всех своих потрепанных родственников!

Приносят икру, а это 800 долларов. Ну, то есть рублей… А я в половине, я в доле всего, что покупается!

Мы сидели рядом с Жанетт, выпивали… И я почувствовал, что у меня с этой толстоватой теткой, с которой мы даже поговорить не можем – языков же не знаем, ни я, ни она, – возникает то, что называется chemistry – я этот термин после в Штатах узнал.

Короче, мы сидим, гуляем, а после едем на квартиру то ли к Лиде, то ли к Свете, то ли кофе выпить, то ли перекусить… И начинается вот эта история в моей жизни с того, что мы с Жанетт идем в ванную и с ней там ебемся. Ну, не сразу идем, не откровенно, есть же приличия, – мы сперва сели, кофе пьем. Потом я пошел в туалет или руки помыть… Потом она пришла. Не могла она не прийти! Ну, что тут рассказывать? Нельзя было разойтись нам просто так… Когда я с ней зашел в ванную, я понял, что Жанетт очень большая, что у нее нет талии, у нее сиськи безразмерные, но она была одна из самых сладких женщин моей жизни. Такое было со мной всего раза три за всю жизнь. И она в тот вечер была совершенно фантастическая! Несмотря на то что я стал все неправильно делать: ну естественно, где там в советской ванной развернуться? Я ее трахал, трахал и чувствую, что сейчас произойдет все, оно и произошло; про Монику Левински тогда никто не слышал, для меня это было открытие, хотя я был опытный довольно пацан. Я еще хотел ее трахать, силы были, но народ стал колотиться в дверь с какими-то гнусными репликами – эти суки прожженные, которые торговали шмотками… Выходим из ванной… И эти фарцовщики смотрят на нас. Конечно, они понимали, что мы там ебались, само собой, но глаза у них особенные, такие, будто они понимают, что мы приобщились к чему-то такому, чего они не знали, это было очевидно.

Я проводил тогда Жанетт до гостиницы «Украина», где она жила. Мы целовались с ней на ступеньках так, будто я – ебаный Ромео, а она – fucking Джульетта. Все было так красиво, будто не было ни минета, ни ебли этой в дешевой советской ванной… Я проводил ее, и утром она улетела. И через пару месяцев стала слать мне посылки какие-то; она была очень серьезная девушка…

Мне Лида потом рассказала:

– Эта тетка очень серьезная, она секретарь президента «FIAT», живет в городишке Иврия, знает семь языков и влюбилась в тебя дико. Тебе надо с ней поддерживать отношения…

Что интересно, я испугался. Не того, что вот у меня история с итальянкой, а я человек семейный, второй раз уже. А того я испугался, что КГБ возьмет меня за жопу. Я откручивался от этого, увиливал… И эта история вроде как умерла.