Лариса Райт - Когда осыпается яблонев цвет Страница 28

– Отстань! Сама не спит и другим не дает. – Противная Белоглазова укрылась одеялом с головой и отвернулась к стенке.

Как только из ее угла послышалось мерное сопение, Марта осторожно слезла с кровати (чудеса эквилибристики – так обмануть старую пружину, чтобы той не захотелось отчаянно скрипнуть и сдать вас врагу) и выскользнула из комнаты. В коридоре было холодно, где-то хлопала ставня, по полу тянуло сыростью и мерзлотой. В это время года весь детдом дружно мечтал о том, чтобы на улице поскорее стало не просто холодно, а очень холодно. Тогда наконец затопят, и можно будет опять спать в пижамах, а не в свитерах. Марта надевала на ночь не только зимний свитер с воротником под горло, но и шерстяные рейтузы. Носки только сегодня были хлопковые: теплые промокли, и она повесила их на батарею. А теперь стояла посреди коридора в одних тоненьких носочках и чувствовала, как пальцы пробирает холод, – тапки она надеть побоялась: стукнешь, шаркнешь – и никуда не попадешь. А попасть она собиралась к пианино. Конечно, порепетировать в ночи ей бы не удалось, но вместе с тем она испытывала отчаянное стремление оказаться рядом с инструментом. Само его присутствие должно было ободрить ее и настроить на правильный лад.

Так и случилось. Едва Марта села на табурет, подняла крышку и взглянула на ноты, в ее голове зазвучала мелодия, которую она повторяла одними губами. Ее пальцы парили над клавишами и ни разу не ошиблись, ее голос, которого не было слышно, не сбился и не сфальшивил. Груз, который томил ее долгие три дня, вдруг показался невесомым, волнения стали пустыми, уступая место уверенности и ощущению неизбежного триумфа. Девочка отошла от инструмента и опустилась на ковер актового зала. Ковер был старый и протертый, грел не слишком сильно, но почему-то казался гостеприимней кровати. Марта свернулась калачиком, натянув на себя чехол от инструмента. В нос ударил запах нафталина и старой древесины.

– Хорошее пианино, – пробормотала девочка в полусне.

Последнее, что она услышала перед тем, как окончательно провалиться в небытие, был нежный и ласковый голос. Девочка не видела его обладателя, но, даже не видя, она точно знала, что он принадлежит той самой пианистке из грез. Она склонилась над Мартой, поправила ей волосы и тихонько шепнула:

– Все будет хорошо.

И уже спящая и широко улыбающаяся во сне девочка откликнулась:

– Спасибо, мамочка.

Чистый, отлично звучащий, хоть и не поставленный профессионально голос Марты всех поразил. Потрясенные одноклассники удивленно молчали. Через несколько секунд после того, как девочка закончила выступление, кто-то решился поаплодировать. Сначала энтузиаста поддержали неохотно. То тут, то там раздавались разрозненные хлопки, но мгновения спустя хлопали все. Натка, конечно, громче всех, а Ритуля с каким-то особым значением. Дав Марте возможность насладиться успехом, учительница сказала:

– Молодец. Исполняешь великолепно. А сама песню сочинить сможешь?

Одноклассники смотрели на Марту, затаив дыхание: слабо – не слабо? И что же? Отступать назад после решительного скачка вперед, спасовать перед ними и перед обожаемой Ритулей, чтобы потом клясть себя на чем свет стоит, плакать в подушку и слушать разочарованную ругань Натки? Да ни за что!

– Я попробую.

И попробовала, и получилось, и хорошо получилось, даже очень хорошо. И тогда началось. Началось то, что на самом деле ничем хорошим не закончилось. А теперь отчаянная Натка предлагает ей рухнуть в прошлое, как будто не понимает, что Марта только и грезит о том, как бы окончательно из него выбраться.

– Я больше ничего сочинять не хочу. И ты это прекрасно знаешь. – Марта отодвинула свой так и не съеденный салат и сердито взглянула на подругу.

– Я знаю, что то, что было, быльем поросло, – философски заметила Натка.

– А сорняки остались.

– А ты их выдерни.

– Как это?

– Например, вот так. – Натка поднялась из-за столика, смяла свой пустой стакан из-под газировки и выбросила его в мусор. – Вот так просто. – Она с вызовом смотрела на Марту.

Принять вызов? Окунуться в воспоминания? Снова мучиться, чтобы через мучения попытаться в очередной раз побороть боль? Или не реагировать? Продолжать плыть по течению? И черт с ним, с этим конкурсом, с Парижем, с музыкой! Так? Так! Нет. Нет. Нет! Конечно, не так! Далеко не так. Совсем не так. А потому:

– Я попробую.

Вернувшись домой, Марта приняла снотворное и тут же рухнула в кровать. Она отчаянно боялась начать размышлять и в конце концов передумать. Она спала как младенец. Ей снился чудесный сон. Ее обожаемая пианистка сидела у инструмента, но не играла. Она тихонько качала на коленях белокурую розовощекую девочку и напевала ей в ушко: «Все будет хорошо».

На следующий день у Марты был выходной. Утром она проснулась, влезла в коробку с отложенными на Францию деньгами, поехала в магазин музыкальных инструментов и купила пианино. Марта сделала первый шаг.

13

Первые шаги в формировании отношений с новыми учениками всегда были одинаковыми. Надо было ступать так, чтобы заслужить три вещи: доверие, уважение и авторитет. Любовь из этого списка Маргарита Семеновна давно исключила. Романтические мечты о том, как весь класс обожает своего учителя, не может с ним расстаться и ежегодно собирается на его дне рождения, давно остались в прошлом. Конечно, среди учеников встречаются люди, с которыми складываются такие отношения, что проносятся потом через всю жизнь. Они перерастают в дружбу и заботу друг о друге. Подобные люди, что давно шли с ней по жизни плечом к плечу, в судьбе Маргариты присутствовали. Она ими дорожила, ценила их преданность, всегда с радостью с ними встречалась, но говорить о какой-то взаимной любви считала лишним. Любовь – это другое. Это семьи, дети, друзья детства, в конце концов. А она кто? Так, старая кошелка, неплохо изъясняющаяся на французском, с которой можно попить чайку, вспоминая былое. Pour quoi бы, как говорится, ne pas? [4]В общем, о любви и безоглядной преданности она не мечтала, а вот без уважения и доверия обходиться не научилась. Она никогда не считала, что ученик обязан уважать учителя только на том основании, что тот учитель. Маргарита была уверена: отношения получатся настоящими только тогда, когда обе стороны будут желать построить из них нечто по-настоящему ценное. А разве может ребенок, не узнав по-человечески учителя, априори предположить, что общение с этим человеком будет для него полезным и интересным? Не может. Ему это надо доказать. И не однажды, не единожды, а доказывать каждый день в течение всех лет обучения. Заслужить уважение легко, а потерять проще простого. Дети могут вознести на пьедестал, но не успеешь оглянуться, как твой монумент отправится на свалку, а на его место водрузят чужую скульптуру. Дети – тонко чувствующие существа, и прощать досадные промахи они не любят. Более того, с каждым годом мальчики и девочки становятся все взрослее, и ты уже не знаешь, кто из вас за кем наблюдает и делает выводы. Кажется, что теперь они не просто внемлют и впитывают, а ждут, затаив дыхание, ждут, когда ты оступишься, дашь слабину и тем самым позволишь взять над собой верх. А потом уже как повезет. Захотят – вернут вожжи, а нет – не обессудь, виновата сама. Не надо было позволять им сомневаться в том, кто в доме хозяин.

Раньше было проще. Раньше для детей школа была неоспоримым благом. Учитель – некто, сродни Богу, слово которого – закон. Аксиомы, не требующие доказательств. И в соответствии с этими аксиомами все двигались к светлому будущему и делали именно то, что «завещал великий Ленин»: учились, учились и учились. Теперь же все превратились в теоретиков, требующих практических подтверждений своих теорий. Одни кричат: «Школа – тюрьма!» – и приводят десятки аргументов своей правоты. Другие им противоречат: «Школа – наш второй дом» – и находят этому не меньшее количество доказательств. Самое интересное, что и те и другие по-своему правы. Идеальное определение школы – это второй дом для ребенка, обладающий рядом сопутствующих «тюремных» ограничений. Однако современное поколение все более яростно пытается скинуть оковы и смести абстрактный забор, ограничивающий их свободу. А задача Маргариты – не просто удержать их, а сделать так, чтобы им захотелось остаться за этим забором. Вот и гадай, как это сделать, если нового ты ничего не придумал, а подопытный материал изменился: стал менее теплым, менее душевным и гораздо более требовательным.

Маргарита Семеновна знала: в отношениях с новым классом велосипед она не изобретет, новых методов не сочинит. Значит, оставалась только одна-единственная возможность: усилить старые. Сделать уроки более интересными? Сработает только для трети класса. Организовать занимательные классные часы? Над этим стоит подумать. Внеклассная работа? Очень она им нужна – через год поступать. Но если не делать ничего – ничего и не выйдет. Так что по крупице, по капельке, а все-таки необходимо двигаться вперед. Ничего. Вода камень точит. И Маргарита уже начала обтачивать свой нелегкий и так неожиданно свалившийся на нее булыжник десятого «Б».