Дэйв Эггерс - Душераздирающее творение ошеломляющего гения Страница 28

— Крис, привет!

Потом смотрят на меня и щурятся.

Они боятся. Они завидуют.

Мы жалки. Мы блистательны.

То ли от нас веет ничтожеством и убожеством, то ли энергией и новизной. Мы заходим, и в голове моей мельтешат варианты. Убожеством и ничтожеством? Или энергией и новизной? Убожеством/ничтожеством или энергией/новизной? Убожеством/ничтожеством? Энергией/новизной?

Мы не такие, как все. Мы трагичные, и мы живые.

Мы рассекаем толпу родителей и детей.

Жизнь обделила нас, но мы молоды и мужественны. Мы шествуем по коридорам и игровой площадке — рослые, мы просто лучимся. Мы сироты. Мы сироты и потому — знаменитости. Мы приехали сюда из-за границы по обмену, мы из другого мира, в котором еще бывают сироты. Из России? Из Румынии? Из необустроенного и экзотического мира. Мы яркие сверхновые звезды, порожденные стенающей черной дырой, новые солнца, которые изрыгнула тьма, бесконечная пустота, сворачивающая и пожирающая все вокруг, тьма, что поглотила бы всех, у кого нет той силы, которая есть у нас. Мы — диковины, интермедии, герои ток-шоу. Мы захватываем воображение. Потому-то Мэтью и хотел, чтобы мы с Бет погибли в авиакатастрофе. У него родители старые, плешивые, скучные, носят очки, они замшелые и блеклые, скукоженные, из них сыплется песок, их место в чулане, они умерли для мира… Как-то раз мы обедали у них — не так давно, приняли соседское приглашение, и было это еще перед тем, как Мэтью высказался насчет авиакатастрофы. И нас охватила смертельная скука в этом мертворожденном доме с дощатыми полами и голыми стенами — дочка даже играла нам на пианино, а папу распирало от гордости, — несчастный плешивый человек. У них не было телевизора, не было никаких игрушек, в этом гробу было нечем дышать…

А мы… мы выглядим великолепно! У нас есть стиль — он небрежный, ухарский, но все-таки интригующий и неповторимый. В нас есть новизна, а они свое уже отжили. Мы высшие существа, это же ясно, мы — королевы улья рядом с трутнями; все прочие, кто пришел на день открытых дверей, дряхлеют, их время миновало, от них веет тоской и безнадежностью. Они морщинисты и больше не завязывают легких связей, на которые из них всех способен только я. Для них такое в прошлом, отвратительна даже мысль, что они могут заниматься сексом. На пробежке вид у них будет идиотский. Если они попробуют тренировать футбольную команду, выставят на смех и себя, и сам спорт. Их поезд ушел. Это все ходячие трупы, особенно имбецил, который сейчас курит во дворе. А мы с Тофом — будущее, пугающе яркое будущее, будущее, пришедшее из Чикаго, — два парня, что явились издалека, их бросили и оставили умирать, они потерпели кораблекрушение, их все забыли, но все-таки, все-таки они здесь, они выплыли и стали еще отважней, они небриты и покрыты синяками, ну да, штаны их износились, а в желудках полным-полно соленой воды, но теперь они неостановимы и неумолимы, и готовы надрать дряблые задницы всей этой седовласой и сутулой родительской своре Беркли, что злобно таращится из-за очков с толстыми стеклами!

Неужели непонятно?

Мы проходим по классным комнатам. В классе Тофа развешаны детские работы по Африке. Работы Тофа на стене нет.

— А где твоя работа?

— Не знаю. По-моему, она не понравилась мисс Ричардсон.

— Хм-м.

Кто такая эта мисс Ричардсон? Должно быть, дремучая идиотка. Хочу, чтобы эту «мисс Ричардсон» немедленно привели и поставили передо мной!

Школа полна симпатичными, но чудаковатыми детьми, хрупкими, необычными. Именно такими мы с друзьями, учившиеся в бесплатных школах, представляли себе детей из частных школ — чуть-чуть слишком нежными; их индивидуальные чудачества не сглаживаются, а поощряются, в чем есть и плюсы, и минусы. Если эти детки воображают себя пиратами, их уговаривают ходить в школу в пиратских костюмах. Эти детки пишут компьютерные программы и коллекционируют военные журналы. Пухлые мальчики с большими головами и очень длинными волосами. Костлявые девочки в сандаликах и с цветочками в руках.

Через десять минут нам становится скучно. Основная цель моего визита не оправдалась.

Я хотел быть звездой.

Я думал, что меня ждет флирт. Я рассчитывал на симпатичных матерей-одиночек и флирт. У меня была цель — и я искренне считал эту цель вполне достижимой — познакомиться с привлекательной матерью-одиночкой, и чтобы Тоф подружился с ее сыном, и чтобы мы собирались все вместе, и тогда бы мы с матерью-одиночкой шли наверх тискаться, а дети тем временем играли бы во дворе. Я рассчитывал на многозначительные взгляды и осторожно озвученные предложения. Я полагал, что царство школ и родителей живет интригами и скрытыми пороками, что под покровом из благонамеренности, полных семей, родительских собраний и глубокомысленных вопросов о Гарриет Табман[62], адресованных учителю истории, всё просто ходит ходуном.

Почти все они уродины. Я оцениваю взглядом людей, столпившихся во дворе. Родители интересны лишь как представители берклевского типа. Они носят мешковатые штаны, крашенные вручную — то есть в самом деле самопал — и не расчесывают волосы. Большинству уже за сорок. Все мужчины низкорослые и бородатые. Многие женщины годятся мне в матери — настолько и выглядят. Я обескуражен отсутствием перспектив. По возрасту я ближе большинству их детей. Есть, впрочем, одна мамаша, с маленькой головой и очень длинными прямыми черными волосами, жесткими и непослушными, как лошадиный хвост. Она похожа на свою дочь — тот же овал лица, те же темные грустные глаза. Мне приходилось видеть ее раньше, когда я отвозил Тофа в школу, и я пытался угадать, одинока ли она, — по крайней мере, отец никогда не показывался.

— Сейчас я начну за ней ухаживать, — говорю я.

— Не надо, пожалуйста. Пожалуйста, — говорит Тоф. Он всерьез думает, что я смогу.

— Тебе что, совсем не нравится дочка? Получилось бы классно — ходили бы на свидания вчетвером!

— Пожалуйста. Пожалуйста, не надо.

Конечно, я не стану. У меня не хватит духа. Но он этого не понимает. Мы проходим по коридору, где стенки оклеены строительным картоном и школьными сочинениями. Я знакомлюсь с мисс Ричардсон, классной руководительницей Тофа — это высокая, суровая черная женщина со злыми выпученными глазами. Знакомлюсь с учителем физики — вылитый Билл Клинтон[63] и заикается. В классе Тофа есть девочка, которая в свои девять лет выше, чем ее родители, и весит больше, чем я. Я хочу, чтобы Тоф подружился с ней и сделал ее счастливой.

Женщина, стоящая рядом, смотрит на нас. Все на нас смотрят. Смотрят и ничего не понимают. Они размышляют, не учитель ли я; они не знают, куда меня поместить, а поскольку на лице у меня клочковатая растительность и на ногах — старые ботинки, им страшно, что я украду их детей и буду измываться над ними. Я явственно излучаю угрозу. У женщины, что на нас смотрит, длинные пепельные волосы и большие очки. Она в жаккардовой юбке до пола и сандалиях. Подается к нам, показывает пальцем на меня, а потом на Тофа и обратно, улыбается. Мы занимаем исходные позиции и читаем сценарий.

МАТЬ

Здравствуйте. Это ваш… сын?

БРАТ

Хм… нет.

МАТЬ

Брат?

БРАТ

Ага.

МАТЬ

(прищуривается, удостоверяясь)

Да, можно было бы сразу догадаться.

БРАТ

(понимая, что на самом деле это не так, потому что он взрослый и выглядит суровым, а его брат сияет) Ага, все так говорят.

МАТЬ

Нравится вам здесь?

БРАТ

Конечно. Конечно.

МАТЬ

Вы учитесь в Калифорнийском?

БРАТ

Нет-нет, я уже несколько лет назад отучился.

МАТЬ

Но живете вы где-то здесь?

БРАТ

Ну да, в нескольких милях к северу. Рядом с Олбэни.

МАТЬ

И вы живете со своими?

БРАТ

Нет, только мы вдвоем.

МАТЬ

А… где же ваши родители?

БРАТ

(размышляет, перебирает: «Не здесь»: «Не выдержали»: «Знаете, совершенно без понятия, если бы вы только знали, насколько я не в курсе. Вообще история совершенно идиотская. Вот представьте: где они сейчас — никакого понятия, ни малейшего; мы с вами тут разговариваем, а куда они подевались — просто ума не приложу. Очень странное ощущение, честное слово. Не хотите поговорить об этом? У вас есть несколько свободных часов в запасе?»):

Видите ли, они умерли несколько лет назад.

МАТЬ

(хватает БРАТА за руку)

Ох, простите пожалуйста.

БРАТ

Что вы, не надо извиняться.

(Ему хочется добавить — и иногда он добавляет: «Вы ведь тут ни при чем». Он любит эту реплику, особенно с таким продолжением: «А может, и при чем».)