Александр Кабаков - Камера хранения. Мещанская книга Страница 28

Такого гражданина – не скажешь же «товарища», хотя и на «господина» как-то не решишься – в детстве я часто встречал у метро «Маяковская», он сворачивал к служебному входу в филармонию. Седые кудри выбивались из-под серого берета, на трость он не только не опирался, но и вообще нес ее подмышкой, вперед костяной рукояткой в виде очаровательной кошачьей головы…

А однажды я открыл на звонок – с категорической надписью «Крутить!» – дверь квартиры на Фучика, где мы тогда жили, и увидел… его! В берете. С тростью, зажатой подмышкой. Он оказался настройщиком, лучшим настройщиком в центре, и пришел привести в порядок теткино фортепиано.

К его трости тоже был прикреплен металлический четырехугольник с гравированной монограммой. Он поставил трость в угол и, на ходу доставая из карманов широкого пиджака ключ для натягивания струн и камертон, прямо прошел в гостиную. Там стоял небольшой, так называемый кабинетный рояль, черный его лак был сильно исцарапан.

В той квартире имелось четыре комнаты, одна из них считалась гостиной, хотя ночью в ней стелили на полу две постели. А еще одна была занята так называемым подселенцем, посторонним человеком, которого определил в семейную квартиру ЖЭК… Еще в квартире была кухня с полностью сгнившим полом, но не было ванны.

В темноте прихожей я сумел разобрать монограмму. Это были сплетенные нерусские буквы LR…

Между тем из большой спальни вышла тетка, со вчера мучившаяся там мигренью.

– Здравствуйте, Федор Степанович, – сказала она, одной рукой придерживая мокрое полотенце на голове, а другую протягивая маэстро.

Федор Степанович, инициалы которого были почему-то LR, поклонился и руку поцеловал.

Позже я заметил, что настройщики всегда выглядят и ведут себя художественней, чем музыканты. А инициалы, в конце концов, могут быть всякие.

Часть вторая

Подрывные вещи

Русский гольф

Лет примерно за пятьдесят-шестьдесят до того, как на наших непоправимо разбитых шоссе стали появляться англоязычные указатели поворота на ближайший гольф-клуб типа Govnischevo Country Golf Club,

и за полвека до того, как пацаны, недавно возившие в жигулевской «восьмерке» бейсбольную биту, начали возить в Bentley Continental мешок клюшек для гольфа,

аристократическая эта игра была известна в СССР.

Вернее, ее название было знакомо определенной категории нашего населения – лопоухим мальчикам, не умевшим драться и после обычных уроков спешившим с большими папками для нот и скрипичным футляром в музыкальную школу – надо было спешить, чтобы миновать обычную жизнь двора как можно быстрее…

Такого, как теперь сказали бы, ботана можно было определить и без папки с тисненым словом Notes. Приметой этих маминых сынков – давно исчезнувшее из обихода определение – были особого покроя брюки, в которые их одевали эти самые мамы, чьими сынками несчастных мальчишек дразнили.

Сверху, от пояса и почти до колена, это были обычные брюки, вполне мужские. А потом они вдруг заканчивались манжетой, вроде как на рукаве рубашки, манжета под коленом застегивалась на пуговицу, так что штанина завершалась как бы пузырем, оставляя неприкрытой икру. В холодное время года, соответственно, возникала необходимость в – страшно даже произнести, потому что могут услышать нормальные мальчишки, – чулках или как минимум в высоких носках…

Так вот, эти брюки с манжетой под коленом, а заодно и носки высотою до колена назывались тогда в нашей своенравной стране гольфами.

Происхождение этой почти униформы будущих ойстрахов – в отдельных случаях бывали отклонения в сторону ботвинников с шахматными досками под мышкой – действительно связано с английской игрой, требующей неколхозных полей и вообще чуждого России пейзажа. Матери будущих виртуозов и гроссмейстеров успели до войны насмотреться довольно широко распространенных в тогдашнем социалистическом быту немецких и латвийских журналов мод. В них обязательно был раздел, так и называвшийся – Golf. На рисунках, натуралистических, с тенями и оттенками, были изображены господа и дамы в слегка укороченных шароварах, заправленных, для удобства перемещения по игровому полю, в носки с цветным рисунком в ромб (как выяснилось недавно, рисунок такой называется argil). Костюм обычно включал трикотажную безрукавку с таким же рисунком и кепку из той же ткани, что и шаровары. В руках эти счастливые люди держали тонкие, неизвестного назначения палки с расплющенными крючками на конце… Golf, неведомый Golf!

Картинки эти, увиденные особым, загадочным русским способом, и породили брюки и носки, называвшиеся «гольф», проклятие интеллигентного детства, пришедшегося на конец сороковых и начало пятидесятых. Закончилась война; отменили карточки; понемногу возвращались врачи, уже не убийцы; в каждом поселке открылась музыкальная школа… Женщины – во всяком случае, те, кому повезло не остаться вдовами, – принялись на свой вкус украшать жизнь, не оставив в стороне от этого процесса и сыновей…

У меня были такие штаны, черт бы их взял.

И носки, обычные коричневые носки «в резинку», но заканчивающиеся под коленом. Там их стягивало кольцо из ленты, в которую были вплетены тонкие резинки. Резинки эти постоянно вылезали наружу, что давало возможность делать из них маленькие рогатки. Петли, которые делались на двух концах такой резинки, надевались на пальцы, разведенные рогулькой V (еще не знали мы, что так разводил пальцы Черчилль, сообщая о победе, Victory, мы ничего не знали, да и матери наши тоже)… Стреляла такая рогатка согнутыми кусочками проволоки, полученной из скрепок. Когда проволока попадала в шею или в лоб, было очень больно. Говорили, что несколько лет назад одному мальчишке выбили глаз, но более конкретных сведений о драме не имелось… Впрочем, сейчас не об этом речь, а об эластичном кольце, которое надевалось под колено поверх носка-гольфа, а верхний край носка заворачивался книзу так, что скрывал эту подвязку.

Поняв, что я никогда не буду таким, как большинство, что я обречен тащиться на какую-нибудь музыку в то время, как мальчишки будут заниматься чем-нибудь интересным – драться до крови, курить за сараем или играть в пристенок, я решил, раз уж так, попасть в первые среди изгоев, в элиту маргиналов. Конечно, не только эти слова, но и сами эти мысли и чувства были непостижимы, но нечто в этом роде где-то глубоко крутилось, дергало маленькую и слабую душу.

И я решил, что мне нужны белые носки-гольфы.

Я увидел такие на одном малом. Это было на Рижском взморье, конечно, в Дзинтари. Он прошел мимо, даже не пытаясь вырвать руки из рук родителей, хотя ему было на вид не меньше, чем мне, а я уже давно завоевал право ходить самостоятельно, просто между матерью и отцом. На нем были не то что брюки-гольф, а вообще короткие, которые теперь называются шортами и носятся в наших городах вполне взрослыми мужчинами на службу. А тогда это был просто вызов общественному мнению его ровесников, да, пожалуй, и их родителей. Я представил себе, как его лупят во дворе из-за этих трусов, нахально сшитых из «взрослого» материала, тонкой шерсти, из которой шьют мужские костюмы… Но и эта воображаемая картина не уменьшила мою зависть: я не мог оторвать взгляд от его носков. Это были белые гольфы! И дело было не только в цвете, так выгодно отличающем их от моих коричневых «в резинку». Белые носки заканчивались не обычным отворотом поверх эластичной подвязки – их держал белый же шнурок, обвивавший ногу под коленом, а на концах этого шнурка были белые кисточки, подпрыгивавшие при ходьбе!

Мать, вообще поощрявшая мои желания такого рода, пыталась, уж не помню как, добыть белые гольфы для меня. Однако усилия ее были безуспешны. Возможно, владельцу вожделенных носков привезли их из-за границы, возможно, что и он сам приехал оттуда…

Мне кажется, что я хотел белые гольфы с кисточками все лето. Наверное, на самом деле страсть обуревала меня недели две. Самое ужасное, что за это время я видел еще нескольких обладателей дивных носков!..

И я поступил так, как впоследствии поступал в разных обстоятельствах, куда более серьезных. Более того: теперь я понимаю, что решение относительно носков было первым проявлением жизненной стратегии.

Мать действовала под моим общим и технологическим руководством.

Мы поехали в Ригу и там, в магазине «Нитки, пуговицы», чудесным образом обнаруженном в незнакомом городе, купили коричневый шнурок и примерно того же цвета толстые нитки.

Из ниток были сделаны кисточки, все это вместе укреплено на носке, так что, когда его край отгибался поверх резиновой подвязки, снаружи как раз оказывался шнурок и свисали подпрыгивавшие при ходьбе кисточки…

Возможно, с тех пор я люблю коричневый цвет.

А не так давно я узнал, что носки до колена, с отворотами и кисточками, входят в национальный шотландский костюм с мужской юбкой-килтом. То есть не то что узнал, а просто увидел.