Владимир Маканин - Две сестры и Кандинский Страница 28

Ольга молчит.

— Оль. Ну засмейся. Смешно же… Хотя бы флейтисткой.

Ольга молчит. Вот так простенько выглядит для других твоя неудача. Не выронить кисточку. Все мы криворукие.

Сестра Инна бранит! Рассуждает! опять, мол, у тебя был распадающийся мужчина. Так, мол, или иначе, женщина — один из осколков.

Отгоняя невеселую осколочную мысль, Ольга просит:

— Расскажи лучше про Питер.

— Про нашу последнюю вылазку — хочешь?.. Ну, во-первых, наша группа пополнилась… В автобусе нас теперь десятка два сумасшедших москвичей… Если уточнять, москвичек. По-страшному влюблены в Питер. Эй, Угрюмцев!.. Колян! Ты хочешь послушать?.. Про нас — про московских женщин, влюбленных в Питер?

— В-вот еще!

— А п-п-почему?

— Ты не д-дразнись.

— Я же шутя… Угрюмцев!

Инна подходит. Забирает у него из рук кисточку, повторяя:

— Я же шутя…

И рассказывает:

— Вот… В группе все малость сумасшедшие. Каждая со своей чудинкой. Колян!.. В группе и заики есть. И не такие еле-еле заики, как ты. Н-н-н-н-н-настоящие!.. Но самой колоритной в этот раз была старушка.

— Старушка? — удивляется Ольга. — Тоже ездит в Питер?

— Еще как ездит!.. Вся на эмоциях. Сухонькая. Бабуся нам вдруг призналась — она хочет остаться в любимом городе навсегда, но не знает, как это сделать. Она хочет. Это сильнее ее. Поэтому ездит в Питер, как можно чаще. У нее надежда — вдруг, мол, она умрет в экскурсионной поездке… И тогда ее в Питере же и похоронят. Все равно где и как, но в Питере.

Юнец корчит рожу: — Дать д-дуба в д-дороге?

— А ей в радость!.. Бабусе все равно. Лишь бы остаться в великом городе.

— Верните к-к-кисточку.

Но Инна кисть не отдает, удерживая тем самым общее к себе внимание: — Слушаем дальше. Я старушку не понимала. Подсмеивалась… Но вот однажды… Мы кружили где-то в пригородах Питера. В экскурсионном автобусе… И наткнулись на настоящие руины. Живого места нет! Все порушилось. Вековая пыль!.. Однако вдруг… Рядом… Среди руин… Забытый памятник. Обелиск… Остроконечный и высокий. Тоже тронутый временем, но какой мощный!.. Что там написано?.. А очень просто. НАМ, БРАТЬЯМ ОРЛОВЫМ… И все. Ни тебе — когда памятник. Ни — за что памятник. Просто — НАМ… Усталыми дорожными сонными глазами это прочиталось внезапно и радостно. Как удар. Ничего ведь вокруг. Ни души. Даже воронье не летает. И только острие обелиска прямо в небо… И так пронзительно было это простецкое НАМ!.. И знаешь, Оля… Это ведь я тебе как приманку… Знаешь, сестричка моя… На какой-то миг я бабульку эту сумасшедшую поняла и тоже захотела умереть там. В великом городе. В неродном, в общем-то, мне городе… Не знаю, о чем там думали остальные…

— А я знаю, — перебила, усмехнувшись, Ольга.

— Ну?

— Во-первых, тишина. Стопроцентная прочувствованная тишина руин… Нет свидетелей. Никого… Зато сколько, извини, бабья!.. Так и вижу… Вылезли из микроавтобуса, оправили замятые юбки и стояли в кружок — балдели от крутого мужского общества.

— От к-крутых м-мертвяков.

— А я, Оль, и спорить не стану. Да. Да. Да. Стояли и балдели.

Голос и глаза Инны еще полны счастьем тех отсиявших минут:

— Стояли задрав головы. На обелиск. На надпись. И да, да, Оля, все мы думали одно: «Какие были мужчины!..» Мы распрямились. Как будто скрюченные вылезли из автобуса сделать гимнастику. Десятка полтора. Все женщины… И с первым же движением! Все вдруг распрямились.

Ольга словно бы тоже что-то припомнила: — А Орловых было только четверо?.. нет, пятеро.

— И все пятеро в той земле. Они и сейчас там. В той самой земле, на которой мы стояли. Ах, что это были за люди!

Коля: — Людей полным-п-полно и здесь. Верните к-к-кисточку.

— Да, — не теряет Инна провисающую нить. — Да, да, да, я тоже делаюсь сумасшедшей. Кто-то мне о неразделенной любви, а я — о Петербурге… Кто-то мне о пляжном счастье, о завтраках на яхте, а я — о братьях Орловых. О тех далеких мужчинах… Что же это такое? Бред?.. Мне, Оля, скоро будут сниться кавалергарды. И даже их лошади.

Коля вновь тянется рукой к своей кисточке: — К-конь очень сексуален.

— Я сказала — лошади.

— Некоторых к-коней и ф-фотографировать неловко. Если сбоку. Я как-то подслушал разговор. И-и-интимный… Девушки говорили, что им на коня с-смотреть хочется, но с-с-страшновато.

Звонок в дверь. Инна открывает — и впускает Батю.

Отец Максима, он же Батя, — стареющий, но все еще сильный, крупный мужчина.

— Извините… Здравствуйте, здравствуйте!.. Я — отец Максима.

У него хорошая, широкая улыбка.

Но, конечно, сам он — полная здесь неожиданность. О нем и думать не думали. Не ждали.

— Здравствуйте, дорогие мои. Еще раз здравствуйте!.. Я — отец Максима.

Инна в замешательстве бросает взгляд на Ольгу — что делать, сестренка? Что делать и как теперь быть?

Ольга пожимает плечами — как хочешь.

Наконец Инна жестом руки приглашает гостя пройти — просим! Усаживает его в кресло.

Батя не видит сына.

— А что Максим? Со своими гениями?.. А ведь я к вам прямо из аэропорта. Аэропорт так разросся… И какие же в Москве стали расстояния! Уу-ух… Только в такси и перевел дух. Вообще-то я москвич. У меня небольшая квартирка на Арбате… Но уже шесть лет, как я…

— Знаем, знаем! — дружелюбно и наконец-то запросто подхватывает Инна.

Теперь она сама гонит вперед, погоняет вроде бы родственную встречу: — И что у вас квартира, знаем. И что на Арбате… И что вы шесть лет как пенсионер. И что все эти шесть лет навещали друзей-сибиряков…

— Максим все выболтал, разумеется.

— Он красиво выболтал!

— Понимаю и это. Он умеет.

— Мало сказать!.. Максим в восторге от вашей нынешней жизни. Просто взахлеб… Он завидует! И так уважительно о вас!.. Батя сказал… Батя решил…

Батя смеется: — Вообще-то я — Сергей Сергеич… Но для моего сына, как и для всех вас — для всего вашего чудесного, умного, но немного торопливого поколения слово «отец» слишком обычно… м-м… да… Слишком скромно и вяло. Слишком немодно. То ли дело — Ба-атя!

Быстро находит глазом Ольгу.

— А вот и вы!.. Вы — Ольга, верно?.. Ну-ну!.. Мы с вами говорили по телефону. Это и есть вы. Не сомневаюсь… Я ведь угадал?

Ольга, до этого молчавшая, произносит коротко: — Угадали.

— Максимка дал ваш портрет в словах. Нарисовал… А у стариков, Ольга, свой глаз по жизни. Опытный глаз. Как теперь говорят, намыленный… Бывает, что и неприметного угадаешь сразу. Вычислишь его и на тусклый свет… Тем более такую красавицу!

Переводит глаза на Инну. Замедленно угадывает:

— А вы… А вы, значит, у нас…

Ольга успевает: — Моя сестра Инна.

— Две сестры… Две сестры — это ведь прекрасно.

Инна с улыбкой: — Жаль, немодно.

— Ну и замечательно, что немодно.

Звонок.

Инна вновь спешит к двери.

В дверях таксист. Он вносит в К-студию здоровенный чемодан. Идет, не спрашивая. С ним уже расплатились. Ставит ношу прямо на пол возле Бати.

И, кивнув, уходит.

Батя: — Это подарки…

Инна качает головой: — Ай-ай. Как вы рисково… С таким заманчивым допотопным чемоданом!.. Сразу видно, что вы из Сибири.

Батя: — Он не мог убежать. Я же его предупредил — подарки невесте.

— И что?

— И он сказал — да.

— Аэропортовский таксист сказал — да. Какая замечательная гарантия!

— Знаете, Инна… У меня нет ярких достоинств. Похвастать особо нечем. Но зато есть такое свойство — понимать по голосу. Это от природы. Это с детства… Какая-нибудь стиснутая нотка выдаст. В его честном голосе. Звук. Звучание… Мелочь, пустяк вроде бы… а я уже знаю, убежит этот человек или нет с чужим добром. С моим чемоданом.

— Но ведь бывают сомнительные случаи. Бывают и хитрецы. На голос нас и ловят.

— Конечно.

— И что тогда?

— И тогда я иду с моим чемоданом рядом.

Общий и уже легкий смех.

Батя ловко, умело распаковал чемодан. Несуетливо вынимает сильными руками одно, потом другое.

И очень естественно (с высоты возраста и седин) переходит на «ты»:

— Для начала — небольшой недорогой альбом. Но там две качественные репродукции твоего Кандинского. Я, Ольга, даже не слышал о таком художнике, сказать честно. Максим мне написал… О твоем увлечении.

— Это не увлечение. Это моя специальность.

— Тем более. Альбом — подарок Буяновых. Чудесная семья… Тихий такой, скромняга человек, шепчущий голос, а фамилия Буянов… Он из Хабаровска. Такой вот, Ольга, далекий город.

Батя запнулся. Заглядывает в маленькую бумажку для памяти:

— Нет в альбоме, к сожалению… Малевича… Но зато парочка Кандинских… Парочка — это не мое, а его, Буянова, выражение. Он филолог. Он иногда разговаривает чудно, шепотом. Прошептал мне — это, мол, личный его подарок невесте.