Михаил Чулаки - У Пяти углов Страница 28

Так с карикатурой и вернулся в старшинскую. А там все еще пыхтел Крамер над никому не нужной заметкой в стенгазету. Вот если бы написать про методы подбора авторов монографий! Но всем настолько хорошо известно, что стенгазета не имеет никакого отношения к институтской жизни: в жизни борьба за вакансии, за утверждение тем, за места для статей в сборниках — да мало ли, а в стенгазете — соцсоревнование и дальнейшие успехи, — что и шутить на эту тему банальность. Разве что в юморе кое-что проскакивает. И Вольт посоветовал — тоже, конечно, не всерьез:

— Все еще стараешься? Напиши жуткий детектив про похищение людей. Ингрида пыталась меня похитить.

Крамер с готовностью оторвался от своих писаний.

— А ты не дался? Напрасно, мастер. Когда похищают, надо поддаваться — как невесты на Кавказе. У Поливановой перспективы. Правда, не ты один такой идеалист: мою Татьяну звал к себе сам Милорадов, а она не пошла, говорит: «Там у них тихое людоедство». Здорово сказано, да?

Вольту отнюдь не польстило сравнение с крамеровской Татьяной. А тот ударился в откровенность, хотя никто его об этом не просил:

— Понимаешь, мастер, в женщине должна быть тайна. Квазииррациональное!

О, господи! Еще и квази — просто иррационального мало. А ведь сорок лет человеку — не восемнадцать.

— Ладно, ты извини, мне еще надо посмотреть мои склянки в термостате. Потом доскажешь про квази.

На самом деле — надо. И ведь термостат в лаборантской, но Веринька так задурила голову, что стоял рядом, чуть ли не прислонялся — и начисто забыл.

Заглянул заодно и в животник к Мафусаилу. Почтенный крыс преданно потерся лбом о палец своего благодетеля и занялся колбасным обрезком. Удивительное все-таки дело: хотя полностью переносить результаты эксперимента с Мафусаила на людей нельзя, кое-какие рекомендации бесспорны. Почему же здесь в лаборатории хотя бы, видя чудесное долголетие Мафусаила, никто не интересуется методикой, никто не пытается следовать? Долго жить хочется всем, но приложить ради этого усилия, изменить образ жизни — нет, сразу же масса отговорок, а за всем элементарная лень. Вот если бы можно было попросту проглотить таблетку — современный вариант эликсира молодости! — тогда бы стояли в очереди, выкрадывали пробирки из термостата.

Вольт уходил, а Мафусаил, оставив колбасный обрезок, встал лапами на сетку и смотрел вслед — он не за угощение, он любит бескорыстно.

Ну и зашел снова в лаборантскую, заглянул в термостат. Там все было нормально. Да с тех пор как перешли на разовые английские чашки Петри, не надо и заглядывать, беспокоиться. Ерундовая хитрость: крошечные рубчики, благодаря которым крышка не прилипает и культура в чашке свободно аэрируется. А в наших крышки легко прилипали, аэрации не было и культуры задыхались. Почему не сделать и на наших такого рубчика? Тайна совершенно мистическая, вроде Бермудского треугольника.

Уже закрывал термостат, когда появилась Красотка Инна.

— Здрасьте, Вольт Платоныч.

Только она так умеет — преувеличенно почтительно, а на самом деле насмешливо.

— Добрый день.

— А скажите пожалуйста, Вольт Платоныч, вы уважаете Евтушенко?

Никогда не знаешь, чего от нее ждать. Тем более странно, что не знает же Красотка про Женю Евтушенко, школьную любовь Вольта, не знает, что и сама чем-то похожа на Женю — во всяком случае, тот же тип.

— Да, я его люблю.

Как вы уклончиво! Я вас спросила: «Уважаете?» Зато я люблю и уважаю. Вот, была на его вечере, пробилась сквозь толпу, он мне книжку надписал.

Страсть к автографам всегда была Вольту непонятна. Если бы Красотка была давно знакома с Евтушенко, тогда бы приятно иметь книгу с его подписью — а так? Удостоверение, что Красотка Инна сумела пробиться сквозь толпу?

Но уж не стал произносить проповедь против автографов.

— Да, удачно.

— Ну вас, скучно вы говорите. Будто научный доклад. — (Вот не угадала: научные доклады Вольт всегда делает с увлечением!) — Правильно я сказала: «И вместо сердца пламенный прибор!»

Чего она злится? Уж не думает ли, что Вольт будет вокруг нее увиваться? И так вокруг достаточно таких — увивающихся.

Он пожал плечами и молча вышел. Но в коридоре не мог не улыбнуться.

А по пути домой встретился автобус с почти что счастливым номером: 77–49 — ведь семью семь и есть сорок девять! К тому же и седьмого маршрута.

Из-за автобусного ли номера, из-за воспоминаний ли о Жене Евтушенко, но подъехал Вольт к дому в таком легком настроении, что испортить его не смогли и уворованные снова из ящика газеты. Подумал мимоходом: «Поймать бы! Уж я бы…» — и тут же забыл.

Едва Вольт вошел в прихожую, из комнаты выглянула мама.

— А, ты… — Она была откровенно разочарована. — А я думала, Петюнчик. Он обещал прийти в семь.

— Ну, значит, часов в одиннадцать будет.

— Нет, на этот раз он обещал твердо. Мы с ним сходили в Манеж на выставку, ему очень понравилась моя работа! Вообще он меня очень ценит как художницу, это так приятно.

Тонких намеков мама делать не умеет, а вот такие толстые — пожалуйста: «Петюнчик меня очень ценит как художницу, а ты не ценишь!» Нельзя сказать, что Вольт совсем не ценит, профессионализм мамин он признает, но не объяснять же после такого намека: получилось бы, что он оправдывается. Поэтому он ничего не ответил. Но мама и не ждала ответа: она была счастлива приездом Петюнчика и торопилась поделиться:

— А после выставки он еще и отнес мою папку на выставком! Папку с работами. Это теперь — на зональную. Подумай, какой заботливый: я ему говорю, что здесь рядом, а он все равно: «Ну что ты, мамусенька, тебе вредно таскать тяжести!» Донес папку и пошел погулять, он же так любит ходить пешком по Ленинграду. Сказал, что обязательно вернется если не в шесть, то в семь.

— Ну вот, уже восемь минут восьмого.

— Вот сейчас может прийти. Я не ужинаю, жду его.

— Ну а я, на всякий случай, поужинаю.

В кухне Надя нарезала тонкими палочками картошку — ясно, чтобы все было готово для очередной излюбленной Персом яичницы.

— Приехал? Будешь сам ужинать или ждать Петю?

— Сам. Его ждать — придется сразу завтракать! Тогда садись. Я тебе сделала голубцы. Нине

Ефимовне тоже, наверное, голубцы? Или картошку из солидарности с Петей? Ты ей сколько раз говорил, что лучше ей поменьше картошки, а все равно ест… А своему любимому Пете она знаешь что сказала сегодня? «Вольт мне никогда не носит папку». Вот. Ты же все для нее делаешь!

— Ну и что? Сказала она математически точно: я никогда не ношу ее папку. Не вожу то есть.

— Чего возить, когда до ее любимого Союза два шага. Перейти площадь. Что ж тебе, ради этого приезжать с работы?

— Все это подстрочный комментарий. А папку я не вожу.

— Но зачем говорить? Таким тоном! Даже Петя ей возразил: «Волька работает днем, а я сейчас свободен».

— Ладно, чего мне докладывать.

Хотя Надя все говорит справедливо, Вольту не хотелось выслушивать: что-то нестерпимо банальное в таких коллизиях между невесткой и свекровью!

Послышался звонок, и матушка бегом прошлепала открывать. Но оказалось, что это не Перс, а та же Грушева, верхняя соседка. Вошла и сразу в кухню.

— Здрасьте, добрый вечер! Ой, я вам помешала ужинать? Я на минуту.

— Что вы, Элеонора Петровна, садитесь! Хотите индийского чаю?

Надя, как всегда, обрадовалась Грушевой, зато Вольт — не очень. Понадеялся, что Грушева откажется от чая, но та жеманно согласилась:

— Ну если индийского… Все равно я только на минуту. Я к Вольту Платонычу.

— Ну что вы, как можно так официально? — забеспокоилась матушка. — Вы же Волика знаете, можно сказать, с самого детства!

А Вольту как раз и понравилось, что официально: не хочет он с Грушевой никаких отношений, кроме официальных! Тем более что он не любит вспоминать свое детство, ему всегда неприятны люди, восклицающие со слащавой улыбкой: «Ах, я тебя знаю с пеленок! Я тебя носил на руках!»

Ничего, Ниночка Ефимовна. Я к нему с официальной, можно сказать, просьбой, а потому обращаюсь официально. Да и растут дети. Мы не замечаем, а они растут.

— Да-да, растут, — вздохнула матушка. Еще одна банальная мудрость.

— А мы стареем, да не умнеем. Вы знаете, как меня сегодня надули? Цыганка, девчонка! Продала банку меда за двадцать пять рублей, трехлитровую, а там оказался вовсе не мед. Какой-то густой сироп. Ну немного пахнет медом, правда.

— За двадцать пять?! Новыми?!

— Да сколько ж можно считать старыми, Ниночка Ефимовна. Можно уже привыкнуть за двадцать лет. Деньги новые, да я — дура старая.

Вольт предельно выразительно посмотрел на Надю, Та покраснела.

— И откуда ж она взялась у вас, Элеонора Петровна?

— Позвонила в квартиру. Наверное, прошлась по всей лестнице. А к вам не звонила?