Василий Аксёнов - Весна в Ялани Страница 28

Да уж.

Выдернул упыря, проверил – целый, с головой, казнил его, чтобы он больше не разбойничал, не промышлял чужою кровью, и забыл про него тут же. Сколько за лето снимешь их с себя, в лес только сунься. Да и в деревне можешь подцепить: транспорт у них бесплатный – скот, собаки – довезут попутно, высадят в ограде, а о том, что услужили чужеедам, знать не будут. Такие правила в природе.

Через неделю, когда Ислень ещё не шла, не тронулась ещё и Кемь, а притоки её, разбуженные ручьями, побежавшими с сопок, уже вскрылись, поехал я снова в Ялань. И жил бы здесь, не уезжал бы никуда, если бы тут была работа. Но не по-нашему, как говорится, а как есть.

Не как сам хочешь, а как Бог велит.

Ладно хоть в городе устроился.

Устроил.

Помог матери по хозяйству. Дров наколол, воды из родника натаскал – на питьё и на управу. Потом подался на Бобровку.

Тут, на Половинке, затор из льдин перед мостом настроило высокий, ниже моста – вся низина вдоль дорожной насыпи и левобережная пойма Бобровки заполнены водой – небо повсюду отражается, как в зеркале; деревья стоят голубые; след самолёта внизу и вверху – симметрично.

Ни ветерка – застыло всё. Только не птицы – к заходу солнца лишь угомонятся. На смену им ночные явятся – те не такие шумные, конечно.

Схожу, думаю, на Песчанку, гляну, как там.

Зашёл домой, в болотные сапоги переобулся, предупредил мать, чтобы меня не потеряла. И отправился.

В одном месте только пришлось сапоги разворачивать – чтобы через Смородинный ручей, впадающий в Песчанку, перебраться. Ещё немного бы, и зачерпнул бы – воды так много.

Издали слышу, как шумит освободившаяся после многомесячного заключения речка. Из плена вырвалась – ликует.

И до любого бы коснись. Столько прожить и света белого не видеть. Только выглядывать лишь в полыньи. На шиверах незамерзающих. Через туман непроницаемый – что там увидишь?

Миновал молодой, но уже упирающийся вершинами в небо листвяг долговязый, с чёрными комлями от палов прошлых лет, пока не вырубленный почему-то. Подхожу. Яр. Галька и песок. Рыжие – от железа. В самом низу обрыва скальная плита, теперь водой, конечно, скрытая. Летом метра четыре высотой. Отвесный берег. Спуск к реке чуть выше по течению – ступенчатая тропка. Здесь перекат, на хариусов иногда рыбачу летом – от дома добежать сюда недолго, две стариковские версты, для молодого – рядом. Сейчас от кромки до воды полметра, может. Ещё прибудет, яр перехлестнёт, до Култыка вода заполнит согру, с этой стороны, с другой – до сопок, до Хребтов, тут до них больше километра, разольётся. Редко когда так не бывает – когда весна не дружная или когда за зиму снегу мало выпадет. Но редкий год так. Нынче не такой.

Лёд не идёт. Ни льдины на реке. Тот, что был здесь, сломало, унесло. Тот, что вверху, застрял, скорее всего, на повороте временно; прорвётся скоро.

Стал я на самый край неосторожно, даже и в мыслях не имея, что снизу яр могло подмыть. И повалился тут же вместе с кромкой; успел за прут таловый ухватиться, но вместе с ним в руке и рухнул, в воде лишь выпустил его – как, и не помню.

И летом-то течение здесь сильное, теперь уж вовсе. Утянуло меня моментально на дно, протащило по донному камешнику, снова вверх вынесло – глотнул я воздуху в пустые лёгкие. Тут же опять меня вниз повлекло. Уцепился за первое, что под руки попало. Оказался этим первым сук упавшей недавно, вчера или уже сегодня, берёзы. Едва по ней и выбрался. Наверх сначала, а потом – на берег.

Быстро сказал, но долго выбирался. Если б об этом только говорить, любую мелочь бы припомнил и обсказал бы. Но не об этом.

Был у меня в кармане куртки коробок спичек, спрятанный в целлофановый пакет и обмотанный вдобавок изолентой. Всегда держу – на всякий случай. Достал. Спички, как и должно быть по предосторожности, не намокли. Развёл костёр. Сушиться стал, раздевшись и разувшись. Чтобы не появиться дома мокрым и не расстроить этим мать.

Ладно, тепло, не минус двадцать. Только земля ещё, конечно, не прогрелась – ноги стынут, не простыть бы.

Возле костра стою и думаю:

Выплыть в таком потоке, быстром и глубоком, ещё в одежде и в болотных сапогах, – непросто. Чем угодно для меня могла закончиться моя беспечность, если бы – как будто специально ради этого, на моё счастье – в речку на днях берёза не упала и так упала, что её не унесло; берег её едва удерживал за корни, старался из последних сил. Не ради этого ли здесь она и выросла?.. После ходил туда, её уже там не было – где-то пополнила собой ближайший из заломов, которыми она, Песчанка, славится, из-за которых не сплавляются по ней на лодках, рыбачат вброд по шивере. Такая речка.

Плохо становится, мурашки по спине, только представлю. В глазах – вода непроницаемая, в теле – зябко… Это потом уж. Сразу-то я и испугаться не успел, всё – как мелькнуло.

Боишься до, боишься после, во время некогда бояться.

Мать мне, приду я только, скажет: ушёл ты, мол, я стала за тебя молиться…

Не знаю, сердце чё-то закипело и до сих пор ещё не успокоилось… Но слава Богу.

Не рассказал ей, что со мной случилось.

Назавтра вечером уехал в город. С утра мне – в сутки.

Отработал. Домой пришёл. Поспал часа четыре. Пообедал. Подался в рыболовный магазин. Блесну на щуку, думаю, куплю. Если там будет подходящая. Чтобы имелась, вдруг понадобится. Лето скоро. К лету не будет путней – разберут. Так рассуждаю. Ещё о чём-то думаю, иду. Обычно. Нельзя не думать ни о чём – не получается; иной раз мельком – но о чём-то.

Весна. Апрель.

В городе снега уже нет. Растаял. Нет его там, где бы его увидеть можно было. В тени-то где-нибудь ещё и сохранился. Чуть не везде уж и просохло. В кюветах сыро.

Лёд на Ислени. Белый. Ослепляет. Ещё бы красное широкой полосой – и флаг Российской Федерации.

Все ожидают, когда вскроется река. Пока подвижки даже не было. Издалека услышишь, когда будет. Словно даст трещину земля. Так ощутимо.

Иду.

Недалеко ещё от дому отошёл, квартала два – не езжу на автобусе по Елисейску, пешком хожу, – и на меня напал внезапно, словно откуда-то свалился, необъяснимый страх, неуправляемый. С чего-то?

Шёл только что и связно вроде рассуждал, сам понимал себя, по крайней мере. Вопрос, ответ, предположение. Нормально. А тут как будто мозги опрокинулись – ум из них выпал на асфальт. Не запинался я, не падал.

И со словами странное твориться начало вдруг, с теми, что в голове произносились, в мыслях, только что. В туман как будто стали от меня они скрываться, прятаться стали от меня, как от чумного разбегаться во все стороны – чего-то будто испугались. Чего вот только? Так внезапно.

Контуры слов как будто различаю, как силуэты вижу их, но разобрать, какое где, и подобрать сейчас мне нужное я не могу и не могу из них составить предложение.

Всё, что видел перед этим, то и вижу. Картинка та же. Но вот звук к ней, к этой картинке, вроде как от другой теперь идёт – не совпадают звук с изображением. Вижу одно, а слышу о другом.

Если с кем никогда такого не случалось, тот не поймёт, о чём я говорю. Со мной такое уже было – когда я был как будто похоронен…

Думаю так:

Улица. Женщина. Идёт. Автобус. Едет. Тополь. Пахнет.

Всё это есть, но по отдельности, и как предметы и явления, и как сказуемые, подлежащие, как существительное и глагол, будто никак между собой не связаны – распались связи.

Или вот так:

Твоё сознание – как шар, как глобус. Насыпает кто-то, или ты сам, на него сухой песок, песок ссыпается. Вот так же и слова в моём сознании. Сколько бы в памяти я их ни вызывал, но всё равно, если они и находились, не удержать мне было больше одного; одно держу, а остальные осыпаются.

И объяснить доходчивее не смогу. И испытать это кому-нибудь, чтобы понять, не пожелаю.

Вернулся домой. Лёг на тахту. Не держат ноги, подсекаются; перед глазами всё поплыло. Так – угоришь когда – бывает. Не угорал я, негде было.

Страшно. А вот чего боюсь, не открывается мне. Того, чего не вижу пока явно, но будто чувствую: рядом стоит и смотрит на меня. Что или кто? Тень от него на мне и свет как будто заслоняет. Он уже был со мною рядом – мне он знаком… по ощущению. Или оно? Или она?.. Не называется.

Так иногда взгляд чей-то пристальный затылком чувствуешь. Похоже.

Жена мне:

– Ваня, что с тобой? – обеспокоенно. Обед готовит. Дети играют в другой комнате.

В ответ, лежу, плечами пожимаю.

– Ты, что ли, – спрашивает, – выпил? – Ко мне подходит.

Нет, мол, мотаю головой.

– Ты, может, – спрашивает, – заболел?

Плечами жму: мол, сам не знаю.

– «Скорую» вызвать?

– Да зачем?

– Что-то хоть скажут, посоветуют.

– Нет. Отлежусь.

Лежу. Боюсь. И думаю картинками: дети, окно, весна, жена. Будто и слышу так – картинками.

Вызвала она, Светка, по мобильному телефону скорую. Не сразу. Вечером. Когда, наверное, я задремал.