Юрий Мамлеев - Другой Страница 28

Включили компьютер…

— Кто хочет печатать? — спросил Вадик.

— Я, я! Я — первая! — выкрикнула Лера и почему-то посмотрела на картину Зверева.

Лера расположилась, но сначала надо было составить текст. Взялась Алёна:

— Уважаемые защитники народа и его блага. С наслаждением сообщаю вам, что в районе Мытищ, примыкающем к Ярославскому шоссе, расположилась фабрика фальшивых лекарств, руководимая подпольными буржуями. С радостью открыли бы вам наши имена, но не можем по причине здравого смысла. Искренне ваши. Проверьте.

— Ну, это уже хороший сюр, — хохотнул Филипп, а за ним и остальные. — Но они нас не поймут. Надо помягче.

Помягче не получалось, слишком притягивал сюр, да еще со стен смотрела одна сюрреальность.

«Защитники народа» превратились в «уважаемых коллег», «защитников женщин и детей», а «подпольные буржуи» в «маньяков».

Чтоб прекратить веселье, Филипп продиктовал свой текст, сухой и почти бюрократический. На этом и сошлись. И тут же накрыли на стол.

— Все-таки ты зря влезла со своим сюром, Алёнка, — вдруг рассердилась Лера. — Дело-то серьезное. Пусть это капля, но все же направлена против дикого беспредела. Мой двоюродный брат только что вернулся из провинции; страшно взглянуть, говорит, как наваждение какое-то, экономическая чума. И людей так жалко, невыносимо…

— Да я же тоже как ты, — оправдывалась Алёна. — Но надо же вздохнуть немного, хоть на минуту, а без сюра тут не обойдешься.

— Мои милые юные дамы, — прервал Филипп. — Разрешите мне сказать несколько слов. Вы опять за свое, вы слишком чувствительны, а нельзя так болезненно переживать за то, что происходит в стране. Зачем доводить себя до сумасшествия. Это во-первых.

— Не мы доводим, нас доводят, — быстро проговорила Алёна.

— Во-вторых, не все так плохо, как кажется. Есть честные предприниматели, любящие свою страну, и везде есть такие, во всех сферах жизни. Я не буду приводить научные аргументы, это увело бы в сторону. Но они есть и очень основательные… А главное, выбраться из этой ямы, в которую нас загнали, можно только постепенно и с большой осторожностью. Страна в страшных тисках, и ей нужно спастись в целом, сохранить себя, а бедные и несчастные всегда были и будут… Россию надо спасать, а не спившихся бомжей.

Тут начался шум и волнение.

— Да не о бомжах же речь, а о большинстве народа, — возмутился Вадим. — Ясно, что страну надо хранить, сохранять от всех видимых и невидимых опасностей.

— О, Господи, элементарные социальные гарантии, хотя бы часть того, что есть в европейских странах, — вмешалась Лера, — И умерить аппетиты кровососов, криминала.

— И главное, жизненно важное, — чтобы увеличилась рождаемость, иначе здесь, на месте России, будет распад, — воскликнул Вадим.

— Хватит апокалипсиса, — прервал Филипп. — Еще поговорим о войнах и терроризме. Хватит!

Вадим вдруг заметил, что прямо перед ним на стене — портрет Достоевского. Он глянул в глаза Федора Михайловича и чуть-чуть успокоился хотя бы внешне.

— Филипп, — сказал он. — Дай Бог, чтобы твое мнение оказалось истинным. Без потрясений, тихо, как при Иване Калите, собирателе, постепенно вылезем. И с миром будет все в порядке, нас будут любить, и мы будем любить, по-детски говоря… Но, увы, альтернативный пейзаж кажется мне более точным.

— Какой же?

— А то, что ожидай крови, катаклизмов, бунта и даже ненависти к нам природы, войны, в общем злоба и лишения как всегда, но с возрастающей во много раз силой. Я имею в виду, конечно, весь мир, не только Россию. Плюс невообразимые, неожиданные сюрпризы. Передышки, конечно, тоже будут. Россия спасется, если сохранит свой великий дух…

— Точнее, вернет его, — вставил Филипп.

— Что ж, такой сценарий возможен, чего уж говорить.

Лера молчала. Молчал и Достоевский.

— В дальней перспективе — современная цивилизация, несомненно, рухнет. Сто, триста, четыреста лет — неважно. Тогда, когда карма будет близка к завершению и суд состоится, Россия, если сохранит себя, должна создать абсолютно новую, духовную цивилизацию. Вот мое мнение.

Разгоряченный спор мнений прервал резкий звонок в коридоре. Филипп вышел и, вернувшись, сказал:

— Тут одно деликатное дело. Есть у меня школьный приятель — Костя Лавров. Жена у него уехала к больной матери во Владимир, а он сам заболел. Заболел, лежит один. Маленький сын тоже во Владимире. Соседи ему помогают, приносят лекарства. У него сильная простуда, но соседи и так перегружены своими заботами. Давайте съездим к нему, если хотите.

— Само собой! Съездим!

— У меня сейчас машина на ходу. Закупим продуктов, посидим у него немного, а потом я всех развезу по домам.

— Мы с Лерой уберем в квартире, поди запущено там, — добавила Алёна.

На том и порешили: ехать немедленно.

глава 24

Тарас заскучал по причине суеты. Мир казался ему все подозрительней и подозрительней. Сомнение вызывало все: даже то, что на небе только одно солнце. «Должно быть еще другое, невидимое, тайное. Припрятанное на том свете. Но зато когда-нибудь как запылает, подмигнет», — рассуждал он на скамейке в парке за бутылкой пива. Особенно умственно раздражали его ученые, собаки и цветы.

«Эх, — скучал он, — знать бы до конца изнанку этого мира… Я бы ее всем показал. Мол, любуйтесь… Только не давитесь от смеха и уважайте обратную сторону истины. Вот так».

И Ротов задумался. Когда он задумывался, мыслей у него никаких не было, зато было в душе плавное течение того, что он не мог ни осознать, ни понять.

Но он никого и ничего не пугался. На все у него был один ответ: «тьмы мы не знаем».

Но на этот раз, на скамейке в Сокольническом парке, он решил на несколько часов изменить свою жизнь. Но как?…

«Мир словно болото. Ату его… Ату… кыш»!.. — только и приговаривал Тарас. И вдруг вспомнил: а не съездить ли мне к откровенно иным существам? Он даже соскочил со скамейки. — «Конечно, конечно… О чем же я думал столько времени?! Надо бежать к иным»…

И Ротов отряхнулся. «Пора, пора», — подбодрил себя. Поглядел в небо. Нет, там не было ничего небывалого. «Значит, вперед!»

Он так спешил к иным существам, что, влезая в пригородную электричку, растолкал мешкающих пассажиров, и одна старушка даже присела на пол от испуга.

— Куда вы так?!! — только и выкрикнула она.

— К иным, к иным, мать, — прогремел Ротов на весь вагон.

Вагон тогда присмирел. Через полтора часа он оказался у огромных ворот, за которыми расположился внушительных размеров деревянный дом. Кругом было одиноко: несколько домиков в стороне и только. Звякнул по мобильному, и вскоре калитка около ворот открылась. На Ротова осторожно глянул сам хозяин.

— Как твои? — сладко спросил Ротов

— Живут. Не разбегаются. Чего тебе не хватает, Тарас?

— Покажи мне их.

— Идем, идем.

И их понесло в глубь сада, к дому.

— Я тебе покажу, Тарас предварительных людей, которые еще готовятся… — медленно произнес хозяин 52 лет от роду, но похожий на старика из глубин веков.

— А разве готовых у тебя сейчас нет?

— Я готовых отправил. Один, правда, есть, почти готовый. Человек он был тепленький, веселый, прямо глядел в свое будущее.

— Ты меня только не пугай разворотом своим. Может, я сам не захочу готовых увидеть.

— Тебя напугаешь, Тарас. Не для страхов ты рожден на этом свете. Пускай другие пугаются.

И они вошли в дом. Дом деревянный, но непомерно большой, двухэтажный, с пыльными коридорчиками и переходами, навел почему-то Ротова на мысль о заброшенности бытия.

— Василич, где мы? — бормотнул он.

Но старикан уверенно провел его на грязную кухню, как будто там был рай. По пути мелькнул громоподобный молодой верзила. Руки его по мощи напоминали лошадиные ноги. Так, по крайней мере, решил Ротов.

— Кто это? — шепнул он на ушко Василичу.

— Психолог, — прозвучал ответ. — Кстати, мой племянник.

На кухне обнаружилась толстая женщина, видимо хозяйка стола, и нелеповатый мужик.

Они моментально исчезли при виде Василича, хотя он был не так угрюм, как обычно. Сели за стол. Еда оказалась простой, но вдоволь. Василич тут же проурчал:

— Я тебя всегда рад принять, потому что, Главный тебя любит.

— Ладно… Ты, Василич, мне прямо скажи: готового.

Василич хлебнул водки и расширил глаза, которые стали как некие фонари бездны.

— Готовый у нас один. Но готовых мы никому не показываем. Завтра мы отправляем его к Главному. Готовый у Главного, в его поместье, так сказать, или в потайном институте, как хочешь, постепенно становится иным существом, в чем и суть.

Ротов вздохнул и как-то выпучил глаза внутрь себя. Такая у него была особенность глядеть на себянутряного, внутреннего.

— Иных существ мало и доступа к ним нет, — сурово проговорил Василич, — многого ты хочешь. Курицей надо быть, а не человеком. А ты все лезешь и лезешь, куда не пускают…