Борис Минаев - Мужской день Страница 28

– Там тюрьма? – спросил я.

– Да какая тюрьма... – засмеялся дядька. И тут же задумался. – Пацаны, у вас нет десять копеек? На метро не хватает.

Я дал ему десять копеек и спросил:

– А что там?

– А кто его знает, – пожал он плечами и спрыгнул вниз.

Мы долго молчали, а потом Колупаев решительно сказал:

– Пойдем.

– Куда? – испугался я.

– Надо туда пролезть. Ведь он пролез!

Мы спустились в задний проход и стали там разговаривать.

– Он же пролез, – почему-то шепотом уговаривал меня Колупай. – Там есть двери, есть проходы. Обязательно есть!

– Я не могу... Я не хочу! Мне не хочется! Мне неинтересно! – отбивался я.

Но Колупаев не отпускал меня. Он вцепился в мой рукав и потащил прочь из нашего двора.

Так, в один прекрасный день, рухнула стена. Не в прямом, конечно, смысле. Оказалось, что эту стену можно даже перелезть.

Оказалось, что где-то она образует проход.

ПЛОХОЙ СОЛДАТ, или ВОЕННАЯ ТАЙНА

Да, что было, то было.

Было на нашей Большевистской улице несколько действительно интересных мест.

Например, в этом рассказике я опишу будку с часовым. Стояла эта будка у ворот серого красивого дома с большими окнами.

Дом был в шесть высоких этажей, окна с черными стальными решетками, а на концах решеток еще такие золотые шишечки. Ну то есть не дом, а дворец.

Туда каждый день приходило на работу, а вечером уходило с работы много-много офицеров. И вообще не просто так офицеров, а прямо полковников, майоров, капитанов и даже генералов с лампасами. Ну, генералы не входили, их привозили на машинах. Но вообще-то они иногда и приходили. Вот идет по улице генерал с лампасами, и лицо такое довольное: нет, думает, хорошо все-таки иногда прогуляться по Москве пешком, без машины!

Причем это были как будто свежевылупленные офицеры, в новенькой форме, с золотистыми погонами, умными сосредоточенными лицами, в таких интересных одинаковых коричневых ботинках и с коричневыми папочками в руках. Каждый (ну почти каждый) нес в руках коричневую папочку с документами. И солдаты за воротами были сытые, розовощекие и спокойные. Мы их видели, если въезжала машина с генералом, когда ворота открывали и закрывали. Они там что-то белили, подкрашивали, подмазывали, носили и подметали. Было их там гораздо меньше, чем офицеров и генералов, – ну, человек, наверно, десять.

Грузовичок приезжал туда военный – это явно с продуктами питания. Была у них там наверняка столовая, потому что шли из этого дома при попутном ветре всякие такие вкусные запахи типа суп-лапша и картошка, жаренная на сале.

Когда мы вечером выходили во двор и видели, как горят в темноте и сумраке окна серого здания, Колупаев начинал разглагольствовать.

– Ну что я вам скажу, товарищи, это у нас штаб. Для ракетного штаба маленький. Для самолетного тоже. Десантный не здесь. Ну, наверное, какая-то связь. Или стройбат.

– Сам ты стройбат, – обижался я за наш штаб. – Это вообще секретные войска, если хочешь знать.

– Хочу, – веселился Колупаев, – хочу знать. С чего ты взял, что здесь секретные войска? Какие секретные? Все войска в нашей стране давно известны.

– Подводные, – обижался я.

– Подводные – это ВМФ, военно-морской флот, – торжествующе гоготал Колупаев. – Ой, дурак! Ну ты дурак! Подводные!

Тут у нас начиналась легкая стычка, и все как-то более или менее приходило в норму. Слова Колупаева переставали казаться мне нестерпимо обидными. Просто уж очень я любил наш двор, нашу улицу и не мог вынести любого, даже малого унижения ее достоинства со стороны некоторых близких друзей.

Вообще, я любил нашу родину, нашу армию, наш народ, столицу нашей родины, Краснопресненский район столицы нашей родины, нашу Большевистскую улицу и даже этот дурацкий штаб засекреченных войск с сытыми солдатами, важными офицерами и толстыми генералами – я тоже почему-то любил, хотя совершенно ими не интересовался. Так уж я был почему-то устроен.

Как все это началось – я не помню.

Сначала, конечно, мы просто стояли на другой стороне улицы и считали звездочки на погонах. И наконец научились

отличать майора от подполковника до такой степени, что однажды заметили такую вещь. Вот у них обеденный перерыв, дверь в будке хлопает, хлопает, хлопает... а потом наступает мертвая тишина. Солнце. Воробьи скачут. Обед. И до такой степени становится тихо и спокойно, что часовой из будки даже показывает свой нос, а иногда даже выходит, чтобы сделать топ-топ и расправить руки на ширину плеч.

Так мы его впервые и увидели. А он нас.

У него была кобура. А в ней был пистолет. Это мы увидели с той стороны улицы. И кто-то, сейчас уже не помню кто, но не я – вдруг покраснел, напыжился и подошел к часовому первый. Самый первый. Имя это человека должно принадлежать истории, но я его совершенно не помню. И он сказал:

– Здравствуйте!

И часовой сказал:

– Привет!

И, наверно, даже улыбнулся.

И тогда этот забытый герой тоже улыбнулся, опять напыжился, покраснел и сказал другие слова:

– А можно в будку?

И часовой задумался.

Он думал долго, мы даже все устали молчать (и перебрались тем временем на другую сторону улицы). И наконец он сказал:

– Ну можно.

Так впервые мы попали в будку. И я, и Колупаев, и Женька Хромой, и другие ребята. И даже, по-моему, Сурен, хотя в тот момент у нас с ним были сложные отношения.

– Только недолго, – сказал часовой, и мы оглянулись.

Нас набилось в эту будку так много вместе с часовым, что разглядеть ее толком мы не смогли. Я совершенно не помню, что там было внутри, хотя вроде бы там висел какой-то рисунок с лицом бойца и какими-то буквами, но этот рисунок (плакат) от солнца совсем выгорел, и я с трудом различал курносые черты нарисованного солдата. Вроде бы там была пропускная железка на штырьке, которая вращалась туда-сюда, слегка задерживая входящих и выходящих офицеров, чтобы часовой мог по документу проверить их личность и отдать честь. И еще там вроде были некрашеные доски на полу, стертые от сапог и ботинок. Но я ничего не помню, я помню, что будка вся была в солнце, там было душно, жарко и страшно. Страшно, потому что каждый сантиметр этой будки был совершенно непохож на то, что где-либо я когда-либо видел. И воздух в ней был другой. Военный воздух, пахнущий сапогами, гимнастеркой, мужчинами, табаком, струганым деревом и машинным маслом.

Я вообще не любил чужого, другого, не своего. А тут я просто ошалел. Мы попали не просто в другой двор, или на другую улицу. Это был как пропускник на другую планету – войдешь, и все. И тебя нет. У меня даже голова от него заболела, от этого другого воздуха.

Но тут кто-то сказал такую вещь:

– Покажите, пожалуйста, пистолет.

Голова сразу перестала болеть. Действительно! Если часовой впустил нас в будку, то почему бы ему не показать нам пистолет! Как я об этом не подумал. А кто-то (тот самый неизвестный герой) – подумал.

Часовой тоже подумал и сказал:

– Хорошо.

Расстегнул кобуру и приподнял пистолет, не вынул, а именно приподнял, ровно на одну секунду. Потом задвинул обратно и аккуратно застегнул пуговку.

– Еще, – попросил Колупай.

– Хватит.

– Ну пожал-ста, пожал-ста, товарищ часовой, товарищ солдат, ну пожал-ста, – заныли мы хором.

– Знаете что, ребята, – лениво сказал он, – вы приходите завтра вот в это же время, только не просто так. Вы мне принесите значки, а я вам все, что хотите, покажу. Знаете, значки такие есть – отличник боевой подготовки, разряд по парашюту или хоть по бегу, или там ГТО, мне все равно. Вот такие значки мне нужны. Понятно?

– А если мы не найдем? – спросил Хромой.

– Тогда рубль, – просто ответил солдат и открыл дверь.

У Колупая был значок второго разряда по бегу, а у Хромого была целая коллекция значков, в которых что-то вроде было подходящее. Сурен сказал, что принесет рубль. У меня ничего не было. Неизвестного героя, наверное, взяли просто так, за идею. А меня, сказали, что не возьмут.

– Пошли вы... – сказал я.

Колупаев сказал, надавав мне щелбанов, что моя доля – двадцать пять копеек, что бесплатно меня пускать в будку просто неприлично, и ему будет обидно, и Хромому тоже, что мы пользуемся их добротой нагло и без зазрения совести. И со всех остальных тоже по двадцать пять.

На следующий день ничего не получилось, а потом мы ждали еще два или три дня, когда появится этот солдат, мы ужасно извелись, нанервничались и совершенно забросили все наши дела. Наконец, он появился в тот же мертвый обеденный час, вышел из будки, постоял на солнце, закрыв глаза, и незаметно мигнул нам...

Ствол был черный.

Приклад коричневый и ребристый. Потом раза два в жизни я видел пистолеты, один раз даже стрелял, но как они выглядят подробно, конечно, не мог запомнить. Но первое ощущение было странное. Я такую тщательно сделанную вещь ни разу в жизни еще не видел. Хотя я вообще тогда мало что видел, но ни с какими машинами, шкафами, тарелками, телевизорами, одеждой, даже женскими украшениями – в общем, ни с чем – я ее по тщательности сравнить не мог.