Маргарет Этвуд - Беззумный Аддам Страница 28

Кроме того, что Зеб боялся заразиться, он еще не ориентировался в темных и беспросветных лабиринтах плебсвиллей: ему совершенно не хотелось пойти куда-нибудь с незнакомой бабой, как теленок на заклание, и оказаться в темном переулке, подозрительном мотельчике или сортире борделя, а потом выйти оттуда на носилках или в мешке для трупов. Впрочем, скорее всего, ему и этого не достанется. Его просто выкинут на ближайший пустырь, чтобы с ним разобрались крысы и грифы. Сейчас, когда службы охраны правопорядка, некогда принадлежавшие государству, все более и более приватизировались, никто не стал бы хоронить как следует бродягу вроде него — от этого никакой прибыли не предвиделось, как и от возможного задержания шпаны, пырнувшей его ножом за горсть мелочи. Они очень любили это слово, «задержание».

Его рост и пробивающиеся усы помогали слабо. Зеленый новичок, легкая добыча; хищник видит это с первого взгляда и тут же пикирует. Плебсвилль — это не школьный двор времен юности Зеба, где габариты противника что-то значили. «Здоровенная дубина громче падает», — не один юркий сопляк говорил ему эти слова. «Да, — обычно отвечал Зеб, — зато мелкие падают чаще». Быстрый выпад — даже не удар — и противник уже валяется на земле.

Но в темных дебрях плебсвиллей никакой перепалки перед дракой не будет. Ни взаимных ядовитых обзывательств, ни словесного фехтования — только стремительный удар ножом или даже пуля из устаревшего и запрещенного огнестрельного оружия. Если верить тому, что пишут в Сети, банда «белоглазых» была особенно жестокой. И «черных сомов». И «косых» тоже. И «текс-мексов» с их приемчиками, наследием войн наркомафии — штабеля голов и обрубки-торсы, прицепленные к навесам старомодных кинотеатров. Зеб решил, что площадки отдыха на шоссе для грузовиков, идущем на юг, наверняка контролируют «текс-мексы» — их территория совсем рядом.

Несмотря на осторожность — точнее, несмотря на то, что от страха он был готов наложить кирпичей, — он знал, что спасется, лишь если сумеет на ближайшее время затеряться в самом плохом районе города. Экстравагантная трата денег может привлечь внимание шакалов; у Зеба хватило сметки об этом догадаться. Оказавшись в Сан-Хосе, он держался незаметно, не ходил по барам и слился с фоном — представителями неимущего класса, которые кишели в самых нищих плебсвиллях, как крысы в помойном ведре, и грызлись между собой за найденные ошметки.

Какое-то время он работал в «Секрет-бургере», переворачивал на гриле бургеры из псевдомяса. Там был десятичасовой рабочий день и оплата ниже минимальной, приходилось носить форменную футболку и уродскую кепку, зато «Секрет-бургер» не слишком приглядывался к документам своих работников. Кроме того, компания защищала сотрудников, работающих на лотках, от уличных банд и откупалась от осведомителей, как официальных, так и неофициальных. Зебу было очень жалко работниц-женщин: им платили меньше, чем парням, заставляли носить обтягивающие футболки, и отбиваться им приходилось не только от покупателей, но и от собственного начальства. По-хорошему этим девушкам не помешали бы жесткие пластмассовые забрала для грудей.

Но жалость не помешала Зебу наконец лишиться невинности во плоти: он познал одну из «аппетитных котлеток» «Секрет-бургера». Ее звали Винетта; она была брюнетка с темными кругами вокруг больших голодных глаз. Наряду с красотой души — Зеб вынужден признать, что это эвфемизм, означающий ее хилые прелести, которые тем не менее околдовали его, и он нижайше извиняется, но такой уж путь уготовала Мать-Природа спермотоксикозным подросткам, и вообще он думал, что влюблен, так что вот — Винетта обладала огромным преимуществом в виде крохотной отдельной комнатушки.

У большинства работниц «Секрет-бургера» не было даже этого: они спали вповалку по десять человек на комнату в многоэтажных зданиях без лифта, или самовольно вселялись в бесхозные ветшающие дома, отобранные банком у владельцев за неплатеж по закладной, или приторговывали собой, чтобы прокормить ребенка, или родича-наркомана, или увешанного побрякушками сутенера. Но Винетта была осторожна и бережлива, не транжирила деньги и могла себе позволить капельку уединения. Она жила над лавочкой, где торговали спиртным — на вкус оно было как моча тролля, смешанная с растворителем, но Зебу особо выбирать не приходилось, поэтому он иногда брал там бутылочку, распить с Винеттой перед тем, как отправиться в койку: Винетта говорила, что это помогает ей расслабиться.

— И как — не хуже оказалось? — спрашивает Тоби.

— Что не хуже? Не хуже чего?

— Секс с Винеттой. Не хуже, чем отрубать головы аристократкам?

— Это как апельсины и яблоки, — говорит Зеб. — Нет смысла сравнивать.

— Ну попробуй.

— Ну ладно. С аристократками всегда было одинаково. Реальность — всегда разная. И раз уж ты спрашиваешь — и то, и другое бывает неплохо. Но и то, и другое может разочаровать.

Путь Снежного Человека

Простыня в цветочек

Ее будит солнечный свет, падающий через окно закутка. Пение птиц, голоса Детей Коростеля, блеяние париковец. Все очень мирно.

Она с усилием садится и пытается вспомнить, какой сегодня день. Праздник Цианофитов? «Благодарим Тебя, Господь, за создание Цианофитов, сих скромных сине-зеленых Водорослей, презренных многими, ибо именно через них миллионы лет назад — что в Твоих очах лишь миг — создалась наша насыщенная кислородом атмосфера, без коей мы не могли бы дышать и, воистину, без коей не могли бы существовать никакие другие Зооформы, столь разнообразные, столь прекрасные, столь поражающие своей новизной каждый раз, как мы их видим и через их существование прозреваем Твою Благодать…»

С другой стороны, возможно, что сегодня — память святой Джейн Гудолл. «Благодарим Тебя, Господь, за то, что Ты благословил жизнь святой Джейн Гудолл, бесстрашного друга Божьего Народа Джунглей; она сподвиглась перенести множество превратностей, а также укусов Насекомых, чтобы протянуть руку через пропасть, разделяющую Виды, и благодаря ее любви к нашим ближайшим родственникам Шимпанзе и совместным с ними трудам мы смогли понять всю ценность отстоящего большого пальца на руках и ногах, а также нашу собственную глубокую…»

Нашу собственную глубокую что? Тоби роется в памяти, ища продолжение. Ее память слабеет; надо бы все такие вещи записывать. Вести дневник, как она делала, когда жила в салоне красоты «НоваТы». Можно пойти еще дальше — записать обычаи и присказки уже несуществующих вертоградарей на будущее; для блага грядущих поколений, как когда-то любили говорить политики, клянча лишний голос. Если, конечно, в грядущем будут какие-то поколения; и если они будут уметь читать. Если вдуматься, это два очень больших вопроса. И даже если искусство чтения сохранится, неужели в будущем кого-то заинтересуют обычаи малоизвестной, потом объявленной вне закона, а потом разогнанной религиозной секты «зеленых»?

Может быть, действуя с твердой верой в такое будущее, помогаешь его осуществлению. Мудрость очень в духе вертоградарей. У Тоби нет бумаги, но можно попросить Зеба прихватить немного на очередной восторгательной вылазке. Конечно, при условии, что Зебу удастся найти бумагу, которая не отсырела и не изгрызена мышами на гнезда. И не съедена термитами. Да, и еще понадобятся карандаши. Или ручки. Или мелки для бумаги. Тогда можно будет начать.

Хотя сейчас Тоби трудно сосредоточиться на идее будущего. Она слишком погружена в настоящее: в настоящем есть Зеб, а в будущем его может и не оказаться.

Она жаждет наступления ночи. Ей хочется пропустить едва начатый день и с головой плюхнуться в ночь, как в пруд; пруд с отраженной в нем луной. Плавать в жидком лунном свете.

Но жить ради ночи — опасно. День становится несущественным. Можно утратить осторожность, упустить детали, сбиться с пути. В такие дни она обнаруживает, что стоит столбом посреди комнаты, с сандалией в руках, не понимая, как она сюда попала; или снаружи, под деревом, зачарованно глядя на трепещущую листву, и мысленно дает себе пинка: «Шевелись! Сейчас же! Давай, тебе же нужно…» Но что именно ей нужно сделать?

Это не только у нее, и причиной не только ее ночная жизнь. Тоби замечает, что и другие так же расслабились. Застывают непонятно с чего, прислушиваются, хотя никто ничего не говорил. Потом рывком — заметным усилием — возвращаются в осязаемую реальность. Начинают суетиться в саду, чинить забор, возиться с солнечной установкой или на строительстве… Очень соблазнительно — просто плыть по течению, как Дети Коростеля. У них нет праздников, нет календарей, нет дел, которые нужно выполнить к сроку. Нет долговременных целей.

Она хорошо помнит это ощущение подвешенности в вакууме — с той поры, когда несколько месяцев прожила в салоне красоты «НоваТы», ожидая, пока чума, убивающая весь остальной мир, пойдет на убыль. А потом — когда прекратились мольбы, плач, стук в дверь, когда никто уже не тащился к зданию и не падал замертво на газоне, просто ожидая Знака, что кто-то еще остался в живых. Момента, когда снова начнется осмысленное время.