Алексей Рыбин - Фирма Страница 28

В лице Бояна Алжир получил того самого "ученика", каким должен обладать любой известный художник. Художник с большой буквы, не обязательно живописец, график или скульптор. Алжир именовал себя Художником, не обладая никаким талантом, не имея ни малейшего отношения к искусству. Он был Художником, как сам говорил, "по жизни". Хотя именно в те дни, когда он познакомился с Бояном, Алжир хвастался, что "разрабатывает тему" авангардной живописи.

Мастерская – комнатка в расселенной коммуналке на последнем этаже предназначенного к сносу дома, без горячей воды, но с не отключенным еще электричеством – была завалена холстами с образцами этой самой "живописи".

Толик удивленно разглядывал полотна, где были изображены человеческие фигуры, здания и животные, словно нарисованные пятилетним ребенком. Разница между детсадовской живописью и тем, что Алжир называл "авангардом", была лишь в размере полотен. Те "картины", что лежали в мастерской Алжира, имели поистине гигантские габариты.

– Впечатляет? – спрашивал Алжир нового ученика.

– Да, в общем…

– Нравится?

– Ну, вроде ничего… Нормально.

– "Нормально"! Сказал тоже… Это круто! Ты пока не въезжаешь еще. Потом врубишься. Самая крутая вещь сейчас – живопись.

– А что здесь такого крутого?

– Знаешь, как иностранцы покупают? Только подноси!

– Да ты чо?

– Сам ты – "чо". Я тебе говорю – врубиться нужно. Поживи, посмотри работы… А я уезжаю. Следи тут за порядком. Посторонних не пускай.

– А кто у тебя посторонний, кто нет?

– Разберешься.

Алжир запихивал вещи в спортивную сумку – мыло, зубную щетку, носки, рубашки.

– А ты куда едешь-то?

– На съемки.

– Куда?!

– Ну, елы-палы, на съемки, говорю тебе… Ты остаешься за хозяина. Я с тобой свяжусь. Буду прилетать сюда…

– Прилетать?

– Ну да. Все оплачивает фирма. Мы будем в Москве, потом в Ялте. Так что живи пока. Набирайся ума. Да, тут может Петрович придти.

– Кто?

– Петрович. Он сам тебе все объяснит. Пока!

Алжир хлопнул Толика по плечу, выскочил на лестницу и, громко стуча по ступенькам каблуками "скороходовских" ботинок, побежал вниз.

– Эй! – услышал Боян его голос снизу. – Вот что еще. Придет Леков, не пускай его. Он беспредельщик.

Дверь парадного хлопнула. Толик вернулся в комнату Алжира в полном недоумении. У него не было ни копейки денег, едой в мастерской даже не пахло. Боян уже успел заглянуть в холодильник – тот был абсолютно пуст.

Поразмышляв о том, что теперь вся надежда только на собственную расторопность и что в любом случае это пристанище лучше, чем квартира дальних родственников, которые со дня на день собирались попросить Бояна поискать другие варианты, Толик снова вернулся к картинам Алжира.

"Херня какая-то, – думал он, переходя от одного полотна к другому. – Это и я так смогу. Неужели находятся мудаки, которые за подобную мазню деньги платят? Что-то парит меня Алжир, не может быть, чтобы эту муть кто-то покупал".

Мысли его прервал громкий стук в дверь.

– Кто там? – спросил Боян, выйдя в прихожую.

– Свои, – ответил из-за двери мужской голос.

– Кто это – свои?

– Ну, открой, типа… Ты чего, чувак, елы-палы… Алжир-то дома?

– Нет его.

– А ты кто?

– Боян.

– О, ништяк… Кликуха подходящая. Давай, Баян, открывай, не боись. Я с Алжиром договаривался.

Боян снял толстую цепочку, повернул ключ, торчавший в замке, и открыл дверь. Чего ему, в самом деле, бояться? Денег нет, а пропитание, так сказать, хлеб насущный, в его положении можно получить только через общение с себе подобными. Сидя на диване в одиночестве, ничего не дождешься.

– Здорово, Баян!

На пороге квартиры стоял Василий Леков собственной персоной. Тот самый Леков, про которого Алжир несколько минут назад сказал, что он "беспредельщик" и что пускать его в мастерскую ни в коем случае нельзя.

"Что он мне, командир, что ли? – подумал Толик про Алжира, пропуская Лекова в комнату. – Мне нужно связи заводить. А этот Леков тут, в Ленинграде, не последний человек. Гений, все говорят. Только очень уж веселый… Ну, да и я, между прочим, не лох какой-нибудь…"

Василий, о котором Боян наслушался уже изрядно и которого видел несколько раз на концертах, тащил с собой гитару в тряпичном чехле.

– Слушай, выпить есть? – спросил Леков, падая на диван. Он был в мешковатых черных брюках, стареньких кедах и грязной белой футболке.

– Не-а…

– "Не-а"! – передразнил Бояна Леков. – Ладно, сейчас чего-нибудь сообразим.

Он полез в карман брюк, вытащил пачку "Беломора" и крохотный целлофановый пакетик. Боян опасливо посмотрел на запертую входную дверь.

– Не боись, хвоста нет, – сказал Леков. Он высыпал табак из "беломорины" в ладонь и смешал его с коноплей из пакетика. – Ты вообще-то кто?

– Я друг Алжира. Он, кстати…

– Я его, кстати, встретил на улице, – в тон Бояну сказал Леков. – Так что он в курсе, можешь не волноваться. Я тут поживу малость. Поссорился с предками, понимаешь ли. Нужно где-нибудь перекантоваться.

– Да пожалуйста, – Толик развел руками. – Я-то что? Я тут не хозяин…

– Во-во. Это верно. На, курни.

Музыкант протянул Толику папиросу, аккуратно и профессионально забитую смесью табака с "травой".

– Давай, давай, трава классная. Должно пропереть. А то сидишь, напрягаешься… Ты расслабься. Будь как дома.

Боян не первый раз курил марихуану и, в общем, знал в ней толк. Через час ему уже казалось, что они с Лековым знакомы много лет и секретов между ними быть не может. Толик рассказывал ленинградскому музыканту свою историю, просил советов, как бы ему выйти в люди, как бы попрочнее утвердиться в столичной тусовке (иначе как "столичным" он питерское общество не называл), а Василий, блаженно жмурясь и забивая новый косяк, отвечал, что все это ерунда и жизнь должна идти так, как идет.

– Ты возьми вот, как Алжир, намазюкай чего-нибудь. Авось станешь знаменитым, – смеясь, сказал он после глубокой затяжки.

– Да ты что, Леков, серьезно, что ли? Алжир ведь парит, не может быть, чтобы…

– Все может быть. Ты просто еще не въехал в наши дела. Алжир сейчас крутой мэн. У него фирма пасется – ты не видел еще?

– Нет.

– Увидишь. Я тебе серьезно говорю – мазюкай. Они, Алжир с дружками, сейчас нарасхват. То ли еще будет. Увидишь – ребята так поднимутся, что нам всем мало не покажется…

Леков говорил что-то еще, но Толик отключился – сначала он видел только шевелящиеся губы своего нового друга, а потом и они исчезли, смытые нежной, теплой волной целиком захватившего Бояна кайфа.

Когда Толя пришел в себя, обнаружилось, что в мастерской, кроме него и Лекова, находятся еще человек пятнадцать. Откуда они взялись, Боян понять не мог – телефона в Алжировой комнате не имелось. Видимо, направляясь сюда, Леков оставил им информацию о своем новом местопребывании.

Люди сидели на полу, на табуретках, принесенных из кухни, на диване, притиснув к спинке лежащего Толика, а Леков играл на гитаре и пел. Этих песен Боян еще не слышал – видимо, происходила премьера новой программы гениального музыканта, который писал свои произведения в огромном количестве и с фантастической скоростью.

– Круто, да? – спросил восхищенный Боян, обращаясь к сидевшей рядом девушке.

– Круто, – согласилась она. – Тише… На, дерни.

Девушка протянула Толику "пяточку" – докуренную почти до конца папиросу, остаток табака и конопли в которой был закручен умелой рукой в аккуратный серый шарик.

– Ништяк, – протянул Боян затянувшись.

– Тише ты, новые же песни, – сказала девушка. – Не мешай.

– Слушай, – произнес Толик, не обращая внимания на предостережение. – У нас ведь магнитофон есть. Надо записать!..

– Конечно, – шепнула девушка. – Тащи…

После этого странного концерта Леков прожил в мастерской Алжира недели две. Хозяин так и не появился. Через некоторое время Викентий, зашедший попить чайку и выкурить папиросу с травкой, сказал Толику, что Алжир круто пошел в рост и снимается не где-нибудь, а в новой картине известнейшего режиссера Воробьева под странным названием "Вах!"

– Модная будет фильма, – сказал Викентий. – Этот Воробьев старается бежать в ногу со временем. Пошел в андеграунд. Ему показалось, что Алжир – главный представитель всей нашей тусовки. Ну, конечно, Костик – мастер людям мозги пудрить. Вот и замутил Воробьеву голову. Теперь он у него, у Воробьева, первый герой андеграунда, чуть ли не знамя – надо лишь поднять и нести вперед. Вот увидите, чуваки, эти двое, Воробьев и Алжир, еще станут культовыми фигурами. А мы все так в говнище и останемся.

– Да знаю я… – поморщился Леков. – Я им свою музыку предлагал. Воробьев даже послушал.

– И что? – спросил Толик.