Ян Отченашек - Гражданин Брих. Ромео, Джульетта и тьма Страница 28

Раж нагнулся над рулем и погнал машину быстрее.

Каков олух этот Фальта! Нельзя было ему верить, нельзя было на него полагаться! Лучше сейчас не думать обо всем этом, до того противно!

В понедельник с утра Раж пытался дозвониться в Пшибань. Это удалось ему только во вторник, когда кончилась стачка. Он долго ждал у телефона, наконец в трубке послышался незнакомый грубый голос: «Управляющего нет… Где, не знаю. Наверное, у себя дома, его еще вчера вечером отправили восвояси». — «Кто отправил?» — взревел Раж. «Кто? Ну, известно, комитет действия». И неизвестный нахально повесил трубку.

Раж вызвал Фальту и коротко сказал ему: «На фабрике что-то стряслось, завтра я еду туда». Фальта попытался уверить его, что не может быть ничего серьезного. Мол, Валеш — стреляный воробей, он не растеряется. Рабочие там невежественные чурбаны, они ни на что не отважатся, это полностью исключено. Валеш умеет выбирать людей: насколько известно Фальте, на всю фабрику только два коммуниста, их нельзя было уволить: кроме них, никто не смыслит в оборудовании. Есть еще какой-то дряхлый старикашка, социал-демократ, остальные в порядке. Хорош порядок: комитет действия! Раж не придал значения успокоительным разглагольствованиям Фальты и сегодня утром выехал в Пшибань. По дороге он, как обычно, включил радио и еще в пути, среди голого леса, услышал о том, что отставка министров принята. Раж остановил машину, выключил радио и вылез глотнуть свежего воздуха. Поеживаясь от холода, он присел на белый придорожный столбик и закурил. «Какое ничтожество, какой трус! — пробормотал он вполголоса, думая о человеке, который подписал конечную капитуляцию. — Тряпка!»

Раж сплюнул и опять пустился в путь.

Фабрику он увидел издалека, еще с шоссе. Она жалась к лесистому косогору и показалась Ражу унылой, чужой и враждебной. Он остановил машину на шоссе, запер ее и быстро пошел навстречу пронзительному ветру, прямо к проходной. Чтобы не задерживаться, он не стал делать крюк к разбитой проселочной дороге, а шагал напрямик по твердой, как железо, неровной земле и, хотя спотыкался, шагу не сбавлял.

У дверей проходной его остановил молодой курчавый рабочий с красной повязкой на рукаве зимнего пальто, один из тех «неотесанных», от которых, по мнению Ража, всегда пахнет потом и луком. Он не считал нужным отличать их одного от другого, не знал и этого. Только когда парень не дал ему пройти, Раж пристально взглянул на него.

Рабочий стоял в узких дверях, загородив их широкими плечами, и упорно не отступал.

— У меня приказ никого не пускать, и все тут. — Он упрямо покачал головой. Раж хотел заглянуть в проходную и даже попытался оттолкнуть парня, но тот точно в землю врос и, видно, готов был хоть в драку. Нужно было попробовать другой подход.

— Знаете вы, кто я? — спросил Раж.

— Знаю… Тем более!

— Советую вам образумиться. Нет такого закона, который запрещал бы владельцу фабрики доступ на свое предприятие. Это может плохо для вас кончиться, приятель. Подумайте!

Парень с минуту соображал, потом рассердился.

— Ну вас к бесу! Говорите с комитетом действия. Я вас не пущу, хоть на колени станьте. И хватит разговоров!

— Ладно, соедините меня по телефону с председателем. Кто председатель?

— Не скажу. Сейчас они заседают. Вас я, во всяком случае, не соединю. Ни за что!

— Пожалеете! — холодно сказал Раж, прищурив глаза.

— За меня не беспокойтесь, я за себя отвечаю. Кончен разговор!

На шум вышли еще трое рабочих, они остановились перед запертыми воротами, хмуро глядели сквозь них на своего хозяина, покачивали головами и молчали. Потом один из них подбодрил товарища, загородившего дверь проходной.

— Правильно, Ирка, не уступай. Мы еще возьмемся за этих пражских ловкачей.

— Хватит, поработали на тебя! — сердито прокричал какой-то беззубый старик и потряс рукой, на которой не было большого и указательного пальцев. Его возглас привлек других рабочих. Люди в поношенных спецовках сгрудились за воротами и стояли, держа руки в карманах. Среди них были две женщины. Рабочие, бродившие по двору и стоявшие на открытом помосте, обернулись и уставились на ворота. Какими злыми показались Ражу их грубые, морщинистые лица, измазанные разноцветной пылью и обожженные крепким морозом. И эти прищуренные глаза! На некоторых лицах он прочел робость и растерянность перед бывшим хозяином, стыдливое опасение и неуверенность в себе. Этих Раж заприметил и поглядел на них острым, понукающим взглядом; они — это брешь в стене. Двое-трое отвели взгляд, а один, тощий верзила с мешком на голове, поспешно стушевался. Но никто не поднял голоса в защиту Ража, большинство стояло, глядя на него, как на врага. Недолгой была борьба! А потом? Потом раздался хриплый возглас, злые слова ударили Ража, как пригоршня камней.

— Заворачивай оглобли и катись, откуда пришел!

— Барин! — взметнулся пронзительный женский голос. — Прежде сюда не казал носу, а теперь, как прижали хвост, явился! Буржуй!

— Нос отморозишь, пан хозяин!

— Спокойно, товарищи! Что толку в перебранке? Прекратите!

— Ну что, все еще не поняли? Чего вы ждете?

— Извольте проваливать восвояси, пан фабрикант, вы нам тут не требуетесь.

Раж стоял и мрачно глядел в их лица. Этого он не ожидал. Вот так «чурбаны», показали зубы! А этот Фальта… идиот! Круто повернувшись, Раж зашагал по твердым промерзшим кочкам обратно к своему авто. Это был не уход, это было бегство. Ветер, рвавшийся с косогора, толкал его в спину, как полицейский перепившего гуляку, смешно раздувал полы зимнего пальто.

Холод пробирал до костей, и Раж пошел быстрее. Он поднял высокий меховой воротник, сунул руки в карманы и шел, спотыкаясь о кочки, чувствуя на себе десятки глаз, гнавших его с фабрики. Что это, кошмар? Нет, все это было какую-нибудь минуту назад. Погоди, не забывай этой минуты, в ней ты почерпнешь силу и ненависть на будущее. Если бы ты сейчас держал палец на спусковом крючке ружья или пулемета, если бы ты держал его на спуске орудия, нацеленного в толпу, там, у ворот, поколебался бы ты хоть секунду?

Три-четыре сотни шагов по заснеженному полю. Пройдя их, ты чувствуешь, что ты как-то дозрел… и даже постарел. Спокойно, улыбнись! Раж всегда успокаивал себя этой фразой, испытывая свое самообладание в моменты, когда ярость дрожала в нем, как струна. Удалось! Теперь можно со стороны наблюдать знаменательный процесс, который происходит в тебе. Можно перевести дыхание. Проигранная битва — это не проигранная война, как говорят англичане. Война только начинается, чурбаны!

Раж сел в машину, нажал на стартер, но застывший мотор не забирал. Да ну же, наконец! Еще и еще раз нажал — тщетно. Тут он заметил, что около машины собралось несколько оборванных деревенских мальчишек с сизыми от мороза лицами. Не шевелясь, они наблюдали шикарную машину и усилия водителя, потом начали давать советы, Раж опустил окно и, когда они предложили помочь, позволил покатить машину по шоссе. Прочь от фабрики!

Через несколько десятков метров мотор забрал, и Раж дал газ.

Только в среду после обеда Барох принял Бриха в своем светлом кабинете. Указав посетителю на стул, он сам расположился в кресле и закинул ногу на ногу.

— Присаживайтесь, доктор, — быстро произнес он и поднес к носу Бриха серебряную зажигалку. — Извините, что, несмотря на наш уговор, я не смог пригласить вас раньше… Нет, нет, не возражайте, я сторонник абсолютной точности в делах. Но в последние дни, как вы сами знаете… Боюсь, что и сейчас я не смогу уделить вам много времени…

Директор широко разветвленного экспортного управления компании химических фабрикатов был приятный человек. Хорошо сохранившийся мужчина лет за пятьдесят, гладко выбритый, невысокая гибкая фигура, несмотря на маленькое брюшко. Костюм от первоклассного портного придавал Бароху еще больше лоску. Он курил, глядя в лицо Бриху с приветливой улыбкой умелого собеседника и дельца. При движении его руки блеснули два рубина в массивных кольцах. Совершенство, а не человек! С первого взгляда виден один из тех путешественников, которых встречаешь на аэровокзалах всех столиц, на палубах трансатлантических пароходов и в просторных вестибюлях отелей, и даже затрудняешься определить их национальность. Говорит он без тени обидного безразличия, свойственного зазнайкам, которые таким дешевым приемом демонстрируют свое место на социальной лестнице. У Бароха слова легко слетали с полных губ, вы сразу чувствовали, что внимание его целиком обращено на вас, хотя бы и ненадолго; в его речи был очень легкий и отнюдь не обидный оттенок поспешности, не сбивавший собеседника с толку, но побуждавший к деловой лаконичности и конкретности. Многолетний опыт научил Бароха твердо держать в руках бразды разговора и, незаметно для собеседника, направлять кратчайшим путем к цели.