Руслан Белов - Встретимся через 500 лет! Страница 28

Девушка приподняла подол до груди, и глаза у Пуаро второй раз за день расширились. Он прошептал:

– Nuthouse[43]…

На животике девушке была почти такая же татуировка, что и на таковом Моники Сюпервьель. Но почему тогда у сыщика расширились глаза? Может, их впечатлила осиная талия девушки?

Отнюдь. Пуаро нравились большие и сильные женщины, склонные носить мужчин на руках. Просто картинка, украшавшая животик мадмуазель Моники Сюпервьель (включая надписи) на животике мадмуазель была перевернута на 180 градусов! То есть кишки, подернутые жирком, располагались под грудями девушки, а печень с желудком – над лобком.

– Что вы можете сказать по этому поводу? – голос Перена вывел сыщика из прострации.

– Во-первых, наш татуировщик, вне всякого сомнения, сумасшедший. Во-вторых, отмечу, что татуировка мадмуазель Моники, которую мы недавно имели честь лицезреть, исполнена в классическом духе, то есть преступник пытался добиться полного сходства. Татуировка же мадмуазель Лиз-Мари – напоминает мне работы прерафаэлитов, предвестников раннего модерна. Из этого можно сделать вывод, что преступник либо удивительно быстро прогрессирует, либо желает продемонстрировать наблюдателю разные грани своего таланта…

– «Прерафаэлиты, предвестники раннего модерна», мне кажется, вы Мебиуса загнули… – сказал Гастингс, щеки которого пылали. – Вряд ли такие детали помогут вам найти преступника.

– Горе детективу, который отбрасывает факты, пусть самые ничтожные. Подобный путь ведет в тупик. Помните, Гастингс, любая мелочь имеет значение! – подняв указательный палец вверх, с удовольствием сказал Пуаро сентенцию, которую капитан слышал из его уст десятки раз. – А в-третьих, я уверен, что картинку с надписями татуировщик Лиз-Мари перевернул, чтобы девушке было легче их читать.

– Вы полагаете, что отношение преступника к мадемуазель Лиз-Мари является более нежным, чем отношение к мадемуазель Монике? – скоро сообразил профессор.

– Да, думаю так, – задумчиво сказал сыщик, осознавая прозрачную, как слеза, мысль, что факт разворота татуировки Лиз-Мари на 180 градусов относительно татуировки Моники уже давно позволил всемирно известному профессору психиатрии поставить преступнику стопроцентно верный диагноз. Иными словами, профессор, в первый раз увидев татуировку, увидел мысленным взором и пару-тройку своих пациентов, которые могли это сделать в силу своих душевных недугов. И потому истории болезни двух-трех Пикассо татуировки давно уже лежат у него под рукой. А может быть, и одного. Из этого следует вывод – профессор все знает, и, может быть, даже все это поставил. Поставил как режиссер.

– Может статься, он просто хотел ввести вас в заблуждение? – профессор почувствовал, что Пуаро вовлек его в круг подозреваемых.

– И это возможно. Но посмотрите сюда, мой друг. На кровь, на неестественное положение кишок. Что вы можете об этом сказать?

– Можно предположить, что матка девушки, возможно, с частью влагалища, вырвана. Я имею в виду, что, рассматривая татуировку, можно такой вывод вполне допустить.

– Глупости! – сказала Лиз-Мари, бросив взгляд на Гастингса, отрешенно смотревшего в окно. – Все эти штучки на своем месте и чувствуют себя более чем замечательно.

– Я рад за вас! – натянуто улыбнулся Пуаро. – Вы можете одеться. Впрочем… Впрочем, погодите…

Забыв, что обнаженное женское тело вызывает у него противоречивые эмоции, он подошел к девушке, присел на корточки, уставился на перевернутую надпись «шлюха» и едва заметную черточку под ней. Черточку, уползавшую под белые трусики в голубой горошек.

– А нельзя ли… – покраснев, обратил он взор на девушку.

– Спустить трусики ниже? – догадалась та.

– Yes, miss…

– До колен будет достаточно? – заплясали в ее глазах чертики.

– Достаточно будет показать мне лобок. – Пуаро вновь клял свою профессию, заставлявшую его краснеть в присутствии трех человек.

Лиз-Мари спустила трусики ниже. Большим пальцем, точнее, изящным, ало пламенеющим ногтем спустила, длинным, как лезвие брюшного скальпеля.

Пуаро увидел то, что ожидал увидеть. Он увидел цифру «4».

Пока официантка одевалась, он смотрел в окно, на три дуба. Остекленевший его взор видел животик мадемуазель Генриетты. «Что же Джек Потрошитель успел на нем изобразить?.. – думал он. – Профессор молчит на этот счет. А надписи? Такие же? Бедная женщина… Если бы она поправилась фунтов на сорок, сердце мое, пожалуй, смягчилось».

– Я могу идти, мистер Пуаро? – вернул его на землю ангельский голосок Лиз-Мари.

Пуаро обернулся. Стоял некоторое время, припоминая, что он делает в… – окинул комнату взглядом, – в кабинете профессора Перена. Припомнив, сказал: – Нет, – и предложил Лиз-Мари сесть за стол, сам устроился напротив, улыбнулся своей оливково-масленой улыбкой и попросил рассказать, когда и при каких обстоятельствах ее татуировали.

– Ночью, конечно, когда же еще? – ответила Лиз-Мари. – Тринадцатого января я легла в половине первого, поднялась в шесть совсем не выспавшейся. Села на кровать перед трюмо, смотрю – на животе странное что-то. Присмотрелась, ужас!!! Кишки эти, надписи какие-то. И чувство такое, как будто снизу все выдрано. Потом, конечно, посмотрела на живот, прочитала, что написано. Сначала обидно стало – какая я шлюха? – в Эльсиноре каждый знает, что я девушка честная. А потом повертелась перед зеркалом – смотрю так и эдак, а ведь неплохо все выглядит, гламурно так. Если на тебе написано «Джек Пот», то женихов это только привлечет. Ну а «Шлюха»? Я представила, что бы было, если вместо этой надписи была другая, «Честная девушка», например. Кто бы этому поверил, не проверив? Никто! И надписи «Шлюха» не поверят…

– Вы умная девушка, Лиз-Мари, – одобрительно посмотрел Пуаро.

– Надеюсь…

– Теперь скажите, miss, остались у вас после той злополучной ночи какие-либо ощущения? Не торопитесь отвечать, подумайте.

Подумав, девушка смущенно заулыбалась, ушки у нее порозовели.

– Что-нибудь вспомнили? – спросил Пуаро.

– Мне было очень хорошо… Он ласкал меня нежно, как возлюбленную, он…

– Вы подозреваете кого-нибудь? – недослушал сыщик.

– Нет, – ответила, подумав.

– Кто-нибудь испытывает к вам неприязнь? – вставил Гастингс, смотревший в окно.

– Да…

– Кто? – глаза у Пуаро сузились.

– Марк…

– Кто он?.. – механически поинтересовался Гастингс, продолжавший неотрывно смотреть в окно: на сосне, росшей подле здания, занималась своими делами крупная Sciurus vulgaris, то есть белка обыкновенная[44].

– Кот из «Дома с Приведениями». Он всегда царапается, когда я наступаю ему на хвост.

– А почему вы наступаете ему на хвост? – спросил Гастингс, думая, что на вечерней исповеди[45] надо будет постараться утаить от профессора, что белка его заинтересовала. Своими белками. То есть аминокислотами.

– Он… Я… Я больше не буду.

– Мне кажется, вы не все нам сказали… – пытливо посмотрел Пуаро.

– Нет, все… – заморгала та.

– В таком случае, see you later, miss.

Девушка вышла. Профессор Перен, проводив глазами стройную фигурку, сказал, что через десять минут должен быть в Третьем корпусе, у госпожи Х., и потому просит мистеров Пуаро и Гастингса посетить обиталище мадемуазель Жалле-Беллем вдвоем.

Гастингсу показалось, что его друга сообщение профессора порадовало. Дружески ему подмигнув, Пуаро направился в процедурный кабинет, в котором его ожидали в карманах халата нежные пальчики старшей медсестры Катрин Вюрмсер и шприц в стерилизаторе.

6. Глупый фарс?

– Пуаро, я вас не понимаю, – сказал Гастингс, когда они вышли в парк и направились к «Трем Дубам».

– Чего вы не понимаете? – улыбнулся удовлетворенно сыщик: он ожидал именно этого вопроса.

– Мне кажется, что с нами разыгрывают комедию, идиотский фарс. А вы как будто этого не понимаете. И увлеченно в нем участвуете.

Пуаро, увидев отца Падлу, шедшего навстречу под руку с фрекен Свенсон приподнял котелок.

– Здравствуйте, фрекен Свенсон! Приветствую вас, отец Падлу. Прекрасная погода, не правда ли?

Священник, скрупулезно поискав что-то в глазах сыщика, поздоровался сдержанным кивком. Фрекен Свенсон в ответ затараторила о своем превеликом уважении к великому сыщику и желании как-нибудь побеседовать о его научных разработках в области сыскного искусства, которые давно занимают ее ум. Гастингс, мило улыбнувшись обоим, взял вмиг растаявшего товарища под руку, потащил вперед.

– Так вот, я не считаю, что мы с вами участвуем в фарсе, – вернув прежнее выражение лица, вернулся к прерванному разговору Пуаро. – Вы забыли, что имеете дело с бессмертным человеком, видящим все насквозь? Вы что, не знаете, что само Солнце со всеми своими планетами движется не куда-нибудь, а к созвездию, названному моим именем[46], именем Геркулеса?