Исмаил Шихлы - Антология современной азербайджанской литературы. Проза Страница 28

— Ай, Мухаммед, баран-то твой вон как отъелся! Зарежешь — кавурмы на всю зиму хватит. До весны прокормишь ребятишек своих.

Мухаммед-киши воткнул палку свою посреди дороги, облокотился на нее, нагнулся вперед.

— Насчет кавурмы я раздумал.

— Отчего? Война идет. Голод начинается, что дети есть будут?

— Придумаем чего-нибудь, не пропадем. Я клятву дал: Рашид вернется с войны — зарежу этого барана в его честь.

— Говорят, война еще долго будет.

— Перестань каркать-то, старая.

— В чем моя вина, Мухаммед, я говорю только то, что слышала. Немец под Москвой стоит. Дай-то бог, чтоб поскорей его прогнали.

— Свинью бранью от корма не отгонишь. Наши ребята выросли в деревне, на свежем хлебе с маслом и медом. Как быки здоровые. Они им такого перцу зададут, хоть куда. Рашид долго возиться с ними не станет. У него просто: раз — и свернул им шею.

Старуха искала, с кем бы поболтать. Она присела на тутовый пень.

— Сделай одолжение, присядь…

Баран рогами открыл дверь во двор и, ступая по шуршащей листве, направился к овчарне. Дверь со стуком затворилась. Хозяйка, моловшая крупу в ручной мельнице, взглянула на барана, повеселела и продолжала свою работу с еще большим старанием; крупа косо посыпалась из горлышка мельницы на скатерть. Около овчарни ягненок, повиливая курдючком, сосал вымя матери. Мухаммед-киши, проводив барана до дому, вернулся и присел рядом со старухой Машараф. Вынул из кармана пиджака кусок дерева и, обстрогав, придал ему форму ложки. Осколком стекла стал шлифовать. Изготовив за день несколько таких ложек, Мухаммед-киши раздавал их соседям. Старухе Машараф перевалило за восемьдесят, но зрение у нее было все еще острым. Она связала столько носков, что руки ее двигались почти машинально, не ошибались ни в одной петле.

— Слышал, Мухаммед, чего сын мельника Хабиба пишет? Но сначала скажи-ка, какая столица-то у немцев этих?

— Берлин.

— Так вот, стало быть, пишет он, что не вернется до тех пор, пока не перемелет наше зерно на мельнице того города. А Хабиб отписал ему, мол, не стоит, сынок, зерно наше поганить.

— Послушай, Машараф, для чего тебе эти носки?

— Вижу каждый день твоего барашка, вспоминаю Рашида… Иногда ты и его приводил с собой.

— Да, он любил побороться, и ребята его побаивались.

— Носки я вяжу Рашиду. Зима на носу. Те края холодные, пошлешь Рашиду.

Мухаммед-киши сунул ложку в карман и поднялся.

— Брось болтать, старая. Война не бывает больше трех-четырех месяцев. Не сегодня завтра дети наши вернутся, а ты про зиму какую-то толкуешь, носки вяжешь… Война должна скоро кончиться. Что ж, по-твоему, зря я готовлю барана?

— Да услышит аллах слова твои.

Близилась осень. Ночи становились все чернее. Куда ушла луна, куда пропали звезды? Что с того, что война? Разве должны были ночи превратиться в кромешную тьму? В такие ночи Мухаммед-киши верхом объезжал улицы, ездил по опустевшим полям. Однажды, завидев свет в окне у старухи Машараф, он остановил лошадь и постучал кнутом в окно.

— Машараф, эй, Машараф!

В окне показалась старуха.

— Чего тебе? С фронта, что ли, кто вернулся?

— Занавесь окно, чтоб света с улицы не видно было.

— Чего это вдруг? Что случилось, Мухаммед?

— А что как аэроплан ихний пролетит?

— Сдурел ты, что ль? Чего он тут потерял?

— Сказано тебе, занавесь.

Старуха наглухо закрыла окно, опустила занавеску, прибавила огонь в лампе и, придвинувшись к нему, принялась вязать. Мухаммед-киши выбрался за деревню и ехал полем. Вдруг он услышал далекий гул, доносившийся сверху, из черного неба, где на большой высоте шли самолеты. Едва заслышав этот звук, Мухаммед-киши бросил папиросу, тщательно загасил ее. Держа лошадь за узду, он долго глядел в небо, прислушиваясь к гулу, который постепенно удалялся и затихал.

— Это были наши, — сказал он вслух. Потом посмотрел в сторону деревни. Света нигде не было. Намотав уздечку на руку, он прилег под стогом. — Вздремну-ка я чуток, Гашга, потом съездим, поглядим на виноградники….

Ему снился сон. Все вокруг вдруг озарилось ярким светом. Стали видны какие-то края, места, похожие на эти, какие-то горы, сопки. Рашид поднялся из окопа во весь рост и пошел вперед. И вдруг остался один. А перед ним остановился худой, рыжий, очкастый фашист с закатанными рукавами. Фашист поднял автомат. Выпустил всю обойму Рашиду в грудь. Пули, словно жареные зерна, ударившись об него, посыпались на землю. На сей раз автомат поднял Рашид. Его пули, так же ударившись о фашиста, посыпались на землю. Тогда оба они отшвырнули автоматы. Фашист сказал:

— Давай бороться.

Рашид согласился.

— Дай только и я засучу рукава.

Фашист уперся руками в бока. Рашид проворно закатал рукава гимнастерки. Они яростно схватились. Боролись долго. Фашист не хотел давать Рашиду отдышаться, был худой, но выносливый. Лошадь пощипывала траву, а уздечка по-прежнему была на руке Мухаммед-киши. Он бормотал во сне:

— Дай подножку, подножку дай. Он гнилой внутри.

Те схватились снова. Вдруг откуда ни возьмись появился баран с колокольчиком на шее. Нацелившись рогами, он хотел боднуть фашиста, тот живо отскочил и, выскользнув из рук Рашида, убежал… Баран прогнал его. Рашид, подняв руки к небу, рассмеялся… Мухаммед-киши проснулся. Стало холодно. Он встал на ноги и увидел, что лошадь неспокойна, бьет копытами, навострила уши.

— Никак волка почуяла, Гашга.

Взяв двустволку, он пальнул разок в воздух, потом сел на лошадь и поехал. Стало светать. Из-за горы вставала луна. Быть может, после сна Мухаммеда-киши она хотела вернуться в эти края… Среди виноградников, рядом с навесом, горел костер. У костра, протянув руки к огню, сидел мужчина. Отблески пламени бегали по его лицу и одежде. На столбе, подпиравшем навес, висели ружье, переметная сумка, рядом со столбом в землю был наполовину закопан большой глиняный кувшин. Мухаммед-киши привязал лошадь к столбу.

— Адыгезал, это что еще за костер?

— Продрог я совсем, Мухаммед.

— А ну, погаси сейчас же.

— Почему?

— Немецкий аэроплан увидит, бомбу сбросит.

— Делать немцу нечего, как искать больного Адыгезала.

— Не варит, я смотрю, у тебя башка-то. Ты мозгами пораскинь маленько: чего ради врагу переть-то оттуда? А за нефтью бакинской, за солью нахичеванской? И выпить они ой не дураки. Вот и тянутся к соку нашего винограда — а то, как же ты думал?

Мухаммед-киши взял заступ и стал засыпать костер землей.

— Да только он ведать не ведает, что не гоним мы вина из винограда, а сушим его, в плов кладем, бекмес из него варим.

Костер погас. Остались на земле лишь тени Мухаммеда-киши, Адыгезала, навеса и лошади. Лошадь помахивала хвостом, Адыгезал устраивался под навесом, Мухаммед-киши смотрел куда-то вверх.

— Слышь, Адыгезал, я сон хороший видел. Конец Итлеру будет.

— Имя-то какое… собачье.

— Не зря назвали. Знали, что взбесится, как собака, вот и назвали.

— Мать не назовет так свое дитя.

— О чем ты говоришь? Какая, к черту, мать?! Вон как они детей своих на войну-то гонят… Слышь-ка, Адыгезал, кажись, волк вокруг деревни кружит?

— Да, вчера унес одного ягненка.

— Видать, это волчье отродье оттуда же.

— Откуда?

— От итлеров этих.

Адыгезал засмеялся.

— Ложись-ка ты спать, Мухаммед.

— Какой к черту сон? До утра буду объезжать стерню. Сказывают, они человека забросить могут.

Когда Мухаммед-киши пальнул из ружья, волк изменил свой путь и побежал в деревню. Вспрыгнул на дувал, оттуда на крышу. Сунул морду в дымоход овчарни и прыгнул вниз. Из овчарни раздалось сдавленное блеяние. Потом все стихло…

Когда рассвело, Мухаммед-киши направился в деревню. Никаких подозрительных звуков он не слыхал, белого парашюта в небе не видел. Он подумал, что и эта ночь прошла спокойно. Поджигать стога никого не сбросили. Теперь можно выгонять барана на пастбище. Баран будет пастись, а он, положив голову на какой-нибудь камень, хорошенько поспит. Перекусив, он возблагодарил аллаха. Затем поднялся и пошел к овчарне. Открыв дверь, он остолбенел. Посередине овчарни сидел волк и, оскалившись, смотрел на него. Он быстро закрыл дверь.

— Чтоб ослепнуть тому, кто меня сглазил!

Надевшая одну на другую несколько юбок жена его развешивала на веревке белье. Не оборачиваясь, она спросила:

— Кому шлешь проклятия, Мухаммед?

— Дурному глазу! Волк загрыз нашего барана.

Белье выпало из ее рук.

— Кого же мы зарежем, когда придет Рашид?

Мухаммед-киши сел и схватился за голову. Казалось, что и сын не вернется с фронта, что и жена с детьми навсегда бросили его, что сломались опоры этого старого дома, что осела его крыша. Деревенские ребятишки откуда-то прослышали о случившемся и разнесли по всему селу весть: «Дядя Мухаммед волка поймал».