Юнас Бенгтсон - Письма Амины Страница 28

Это хорошее воспоминание, чудесное воспоминание, и я наверняка исчез бы в нем, остался бы в том дне и не вернулся назад, если бы у меня не было здесь одного дела.

37

Вниз по лестнице и несколько болезненных шагов по улице, мимо охранника «Севен-илевен». Вид у него такой, словно ему хочется меня вышвырнуть, но не хочется до меня дотрагиваться. Я избегаю блестящих поверхностей, меня обслуживают раньше других, расступившихся, чтобы пропустить меня. Болит губа, и, когда говорю, звук получается с каким-то присвистом. А я показываю на сосиски в стеклянной витрине и кладу на прилавок деньги. Они по-прежнему похожи на отрезанные пальцы. Я всасываю в себя жир, и соль, и мясо.

Захожу в охотничий магазин. На стенах — зеленая одежда, сапоги, удочки, я подхожу к кассе. Вообще-то я и так уже похож на жертву неудачной охоты. Продавец, мужчина лет сорока в удобной верхней одежде, пытается сделать вид, что не замечает ничего необычного.

— Чем я могу вам помочь?

— Охотничий нож.

— Так, а скажите, пожалуйста, для чего?

— Для охоты.

— У нас большой выбор. А на какого зверя?

— На большого.

— Вроде косули?

Вроде человека.

— Да, вроде того, на большого.

Он открывает ящик с ножами, расположенный под прилавком.

— А как давно вы охотитесь?

— Я только начал.

Он выкладывает на прилавок два ножа. Один — с красной пластмассовой ручкой, другой — с деревянной.

— Больше.

— Простите?

— Больше, он должен быть больше.

Он вынимает два других. Один наполовину вытаскивает из ножен, чтобы я посмотрел на сталь.

— Это немецкий, «Золинген», очень хорошего качества.

— Больше.

Он показывает мне другие — шведский, финский, хорошие охотничьи ножи, говорит он.

— Больше.

— Не думаю, что у нас… Подождите-ка секундочку.

Он выходит в подсобку, наверняка чтобы позвонить в полицию. Возвращается с темно-синим пластиковым пакетом, открывает его и аккуратно вынимает нож, вложенный в ножны.

— Это канадский нож. Для охоты на медведя. На лося. По большому счету, мы закупили его для полноты коллекции.

Это большой нож, длиной с мою руку до локтя. Продавец с благоговением кладет его передо мной, показывает мне детали, с гордостью в голосе объясняет, как им пользоваться. Рассказывает, что на нож дается пожизненная гарантия.

Для кого?

Он упаковывает нож, и я расплачиваюсь.

Я пишу письма тем немногим людям, что есть в моей жизни.

Если я вернусь в квартиру, то порву их; если нет, они останутся лежать на кровати. Перед мамой я извиняюсь за то, что у нее из-за меня было столько тревог. Я бы хотел быть лучшим сыном, здоровым сыном. У брата я прошу прощения за квартиру. Много раз. Надеюсь, у него хорошая страховка. Спрашиваю, помнит ли он аквапарк в Белахое.

Я пишу Амине. Пишу, что, надеюсь, ей хорошо там, где она есть, что она счастлива.

38

Махмуд выходит из дому уже далеко за полдень. Стоит теплый день, он щурится на солнце. Выглядит так, будто только что проснулся: рубашка мятая, на ногах — сандалии. Он идет в супермаркет по Нёреброгаде, я жду снаружи. Он выходит с покупками, заворачивает в шаверма-бар и выходит через десять минут с прозрачным пакетиком, в котором лежит нечто, упакованное в фольгу. Похоже, он в хорошем настроении, из уголка рта свисает сигарета, на указательном пальце он крутит связку ключей. Вот он здоровается с каким-то мужчиной, с турком или арабом, они обнимаются, и он идет дальше. Я — его персональная опека. Я нахожусь не так далеко, чтобы он мог исчезнуть, и не так близко, чтобы меня можно было заметить. Он подходит к своему подъезду, отпирает дверь, я подставляю ногу и не даю двери захлопнуться. Иду за ним по лестнице. Ключ уже в замке и дверь наполовину открыта, когда он слышит меня. Оборачивается и смотрит. Я сильно бью его рукояткой ножа по лицу. Он отшатывается, спиной толкает дверь и делает два шага назад, в прихожую. Я снова бью, на этот раз он падает.

Махмуд живет в маленькой двухкомнатной квартире. На желтых крашеных стенах висят фотографии его родственников. Трофей за участие в спортивных состязаниях в 1993 году. Я вынимаю нужные вещи из сумки и начинаю готовиться. У Махмуда есть кошки, два котенка, в его покупках я нахожу банку с кошачьим кормом — курицей в желе — и даю им. Он все еще без сознания, я готовлюсь, попутно съедая его шаверму.

Махмуд приходит в себя, сидя на стуле посреди квартиры. Я отодвинул обеденный стол к стене, чтобы расчистить себе пространство. Махмуд крепко привязан к стулу изолентой. По-моему, хорошая работа. Рот тоже заклеен изолентой. Я сниму ее, когда объясню ему правила. Сижу на диване, курю, послеполуденное солнце лениво проникает сквозь жалюзи. Глаза Махмуда блуждают по комнате, я улыбаюсь ему. Он дергается и понимает, что привязан крепко. Очень крепко.

— Махмуд, если ты мне немного поможешь, я уйду через полчаса, и мы больше не увидимся, я не собираюсь мстить за прошлое. Я понимаю, это твой кузен. А тут я прихожу и хочу чего-то. Может, он мне деньги должен, может, что другое. Я прекрасно понимаю твои чувства. Но теперь тебе придется о них забыть, Махмуд, мне нужен адрес Эркана. Я ему ничего не сделаю. Просто хочу знать адрес и не уйду, пока у меня его не будет.

Проходит еще пять минут, я смотрю, как на электронных часах сменяются цифры. Он пытается что-то сказать, мычит под изолентой.

— О'кей, Махмуд, сейчас я сниму изоленту с твоего рта. Если ты закричишь, я тебе глотку перережу.

Я показываю ему охотничий нож:

— Это охотничий нож, Махмуд, охотники пользуются им, если подстрелят оленя. Таким вот ножом они перерезают зверю горло. Одним движением я могу перерезать тебе глотку. И так и сделаю, если ты закричишь. Я не хочу этого делать. Я просто хочу адрес Эркана. Я не хочу тебя убивать. Но если ты закричишь, я это сделаю.

Я сдираю изоленту со рта, кожа под ней красная.

— Черт бы тебя побрал, скотина ты такая. Черт бы тебя побрал, скотина ненормальная, чертов психопат…

Махмуд еще ругается, но не кричит. Я снова заклеиваю ему рот.

Кладу нож на стол, сажусь перед ним на стул:

— А теперь я расскажу тебе, как все будет, Махмуд. Мне нужен адрес. И ты мне его дашь. Сейчас или через четыре часа — не суть важно. Я расскажу тебе о себе. Я клинический шизофреник. Параноидальный шизофреник. С этим не шутят. Меня осмотрел врач и определил, чем я болен. Я не психопат, мне не доставит удовольствия тебя убить. Но мне нужен адрес.

Опять сдираю изоленту.

— Говнюк сраный, никогда, никогда ты…

Я бью его по губам тыльной стороной руки. На костяшках остаются следы зубов.

— Может, кто-нибудь придет. Может, они постучат и уйдут. Может, у них ключи есть. И я знаю, что они тогда со мной сделают. А может, никто не придет, и может, у нас с тобой ничего не получится. И тогда меня найдут на Центральном вокзале, я там буду крутить твои уши на цепочке и есть твои яйца.

— Скотина ненормальная!

— Если ты дашь мне его адрес, я ничего тебе не сделаю. Я уйду.

— Ты что, думаешь, я дам адрес моего брата такому психопату, как ты?! Он моя кровь, дурак, я лучше умру!

— Надеюсь, что нет. В этом нет смысла. Я ему ничего не сделаю.

Махмуд смотрит на меня. Он выглядит так, словно пытается все взвесить, понять, что происходит.

— Зачем тебе тогда его адрес?

— Это не месть, он мне не должен денег…

— Но зачем?

— Я не могу тебе сказать.

— Если ты дашь мне свой телефонный номер, я скажу ему, чтобы он тебе позвонил.

— Этого недостаточно. Но обещаю тебе, я не собираюсь ему ничего делать.

— Сидишь здесь с ножом, псих, какого хрена я должен тебе верить.

— Я вижу… Значит, предстоит тяжелая работа… Я как-то тут смотрел передачку поздно вечером, пока в больнице лежал. Документальный фильм. Там рассказывали об одном французском палаче, специалисте по пыткам, который работал в Алжире. Он выглядел как совершенно обычный человек, не очень высокий, чуть полноватый, лысоватый и в очках. Этот человек, когда ему нужно было разговорить кого-то, работал систематически. Я до конца не досмотрел, потому что санитар выключил телевизор, когда увидел, что за передача. Но думаю, я кое-что помню.

Я снова заклеиваю ему рот.

Закуриваю, сижу так немного с сигаретой, затем откладываю ее в пепельницу, нахожу на кухне ножницы и отрезаю у него рукав. Кожа на руке светлее, чем на лице. Я беру сигарету из пепельницы. Он смотрит на меня, громко мычит из-под изоленты, я не понимаю, что он пытается сказать.

Он вертится на стуле, так что чуть не падает. Я пробую удержать его руку, чтобы добраться до внутренней стороны плеча, но он продолжает бороться.

— Я просто пытаюсь сделать это здесь, чтобы ты смог носить футболки.

Я прижигаю его руку. Волосы загораются, шипят и сгорают до корней. Я убираю сигарету, пока она не погасла.