Владислав Артемов - Обнаженная натура Страница 28

— Слушаю, — сказал Родионов.

— Костыль, мы тебе яйца оторвем, паскуда! Чтоб в семь утра…

Павел равнодушно положил трубку.

Тишина стояла в квартире, но это была уже тишина предрассветная, чистая. Где-то на Каховке толкались и ругались, дозваниваясь до Костыля…

Опять заверещал наглый звонок. Родионов быстро схватил трубку, еще не остывшую от предыдущего разговора и яростно зашипел в нее:

— Коз-злы хреновы! Магнезия вам в задницу…

— Павел, Павел!.. — удивленно и укоризненно перебил его чистый, выпевающий слова, изумительный голос. — Что там стряслось?..

И пусто стало в груди у Родионова, только гулко и часто застучало под самым горлом сердце. Вот и позвонила, думал Павел, и как же это глупо — звонить на рассвете. Все-таки прокололась — оригинальничает. Стало быть, есть у нее и слабина…

— Привет, — сказал он. — Привет тебе, привет…

Глава 5

Мечта

Рассказ о жизни человеческой всегда замешен на чувстве утраты и печали. Печаль, конечно же, не в том, что жизнь сама по себе бывает грустной, а в том, что рассказ о жизни — это всегда рассказ о прошедшем.

Память ходит по излюбленным протоптанным дорожкам, всякий раз что-то попутно переставляя и прихорашивая, и редко забредает в места дикие и неухоженные, заросшие сорной травою, волчьим кустарником, а если и оказывается там случайно, то спешит поскорее выйти на свет, на знакомую и безопасную тропинку.

Но сколько бы ни старалась она окультурить и облагородить свои обширные владения, всегда останутся там унылые мрачные заросли, укромные темные углы, куда лучше не заглядывать, которые лучше обойти стороною, не соваться, забыть и уж тем более не водить туда посторонних.

Память большая мастерица по части всякого рода украшательств и перестановок, но как бы она ни старалась, не в ее силах переставить горы и выровнять рвы, она всегда лишь скромный смотритель, сторож заброшенного сада.

Как и всякому человеку, Павлу Родионову хотелось бы многое изменить в своем собственном прошлом, как следует отредактировать свою жизнь. И дело не в том, что были в этой жизни страшные преступления, умышленные злодеяния, их, конечно же, у Родионова не было и быть не могло. Но столько лишнего, ненужного, пустого было в этом прошлом, столько бесполезных и долгих блужданий, потерянных понапрасну сил, растраченного времени. О, если б можно было невидимкою отправиться в прошлое, разыскать там одного слишком мечтательного парнишку и как следует встряхнуть его за плечи — опомнись, дружок!.. Делай вот это и это, читай вот эти книги… А вот сюда не суйся. И не смотри это глупое кино, потому что родится из-за него в сердце твоем вредная, дурацкая мечта, которая так отравит все твое будущее.

Он обустроил и обставил мебелью эту свою глупую мечту, ясно видел — чердачную комнатку с полукруглым окном, небольшой, заваленный бумагами письменный стол. А вот и сам он, герой, беспрерывно стучит на машинке, сидит в сизом облаке табачного дыма. Чашка остывшего кофе на столе… К утру надо сдать статью. Серый рассвет показывается в мутном оконце, Павел распахивает форточку и в комнату врывается грохот и рев цивилизации, сигналы автомобилей. А он опять закуривает, допивает кофе и откидывается на спинку кресла. Готово. Злодеи разоблачены, их ждет возмездие. Комната полна дыма…

Маленький Пашка нехотя возвращается в скучную реальность. Как жаль, что надо сперва вырасти, стать взрослым, окончить университет, ждать много-много лет, пока все это осуществится в его жизни. Он выходит на сырое от росы крыльцо, равнодушно глядит кругом. Видно очень далеко, потому что дом тетки Марии стоит на высоком берегу. Внизу в тихой речке, с берегом заросшим ракитами, плещет сонная рыба. Медленно сплывает вниз по реке белый густой туман, ветерок отхватывает от него розоватые клоки и относит к стогам. За рекой берег пологий, плавно поднимается на холм, за этим холмом еще один холм, за ним еще и еще холмы в темных купах деревьев и кустарников. А над всем этим сельским убожеством и захолустьем широкая холодная заря, у горизонта всплывает огромный темно-красный шар солнца, на который можно еще смотреть не прищуриваясь. Мокрый сад у дома светится ледяными яблоками. Трепещет листва рассветной дрожью и тут же затихает. Пашка срывает, походя, с прогнувшейся ветки золотой налив, равнодушно надкусывает брыжжущую соком мякоть и, громко чавкая, снова думает о волшебной чердачной комнатке, полной творческого дыма и чада…

Глава 6

Убыстрение времени

Она была в казино «Бабилон», где только что проиграла триста долларов.

— Пустяк, конечно, — сказала она. — но все равно обидно… Извини, что поздно звоню… Или рано… Рано или поздно, а вот я позвонила… Не люблю проигрывать…

— Ничего, — ответил Павел. — Дело наживное… Я так и думал, что ты рано или поздно позвонишь…

— Я позвонила совершенно случайно. Выпила вина, вот… И проиграла. Вернее, сперва просадила деньги, а потом…

Больше моей месячной зарплаты, прикинул Родионов. Все верно — девушка была не его круга. В эти последние дни его все настойчивее донимала дума — как разбогатеть. Такие мысли посещали его и прежде, но они не были насущными. Это были размышления о богатстве отвлеченные и праздные. О том, к примеру, что русские почему-то не любят быть богатыми. Для них деньги не так важны, как для какого-нибудь грузина, которому совестно перед соседями за свою бедность. Тот считает себя неполноценным, да так, впрочем, к нему и относятся окружающие соплеменники. У них богатство как бы является качеством человека…

Родионов понимал, что просто так богатыми люди не становятся, что для этого приходится жертвовать какой-то очень весомой частью существования. Ладно бы эта весомая часть выражалась только в количестве времени, которое нужно отдать в обмен на материальное богатство. Но вся история человечества убеждала его в том, что платить всегда приходится цену непомерную, едва ли не отдавать за это саму душу. Свою бесценную, единственную душу за этот истлевающий неверный прах.

То пространство мира, где вертятся большие деньги всегда отпугивало его, ибо именно там ютилась смертельная опасность, именно туда слеталась на своих метлах всякая сволочь — к призывному болотному огню, там клубились скопления темных и алчных энергий. Недаром в слове «сокровища» ясно звучит «сукровица» и «кровь»…

Нужно искать безопасный и скорый метод обогащения. И опять услужливо шевельнулись в его гуманитарном мозгу три давно уже взлелеянных им плана: первый — найти кошелек, второй — выиграть в лотерею, и третий — взять откуда-нибудь…

Когда Родионов услышал про эти так легко проигранные деньги, о которых и сказано-то было вскользь, с улыбкой — душа его замкнулась и затосковала, вспомнилось предостережение («не связываться с ней!!!»), и та стена, что изначально стояла между ним и Ольгой, из стены условной, психологической превратилась в непреодолимую каменную кладку. Но именно эта окончательная и осознанная до последней ясности непреодолимость ее, полная безнадежность и бесперспективность дальнейших отношений в одну секунду вырвала Родионова из круга обычного существования и переместила в совершенно иную плоскость, где жизнь течет по искаженным законам, где именно эти три нелепых плана оказываются вполне реальными и легко осуществимыми. Ибо там все возможно.

И споткнувшись на нескольких первых фразах, Родионов вдруг почувствовал особое раскованное вдохновение, с каким, должно быть, влекомый на эшафот оборванец напоследок на равных и даже с некоторым справедливым превосходством разговаривает с королем…

Он вдруг почувствовал это свое превосходство, быть может, мнимое, над легкомысленной недоступной красавицей, ничего не знающей об истине и не желающей ее знать, необразованной, ограниченной, пошлой…

Так, по крайней мере, определил он ее для себя, а потому разговаривал с веселой злой иронией, радуясь тому, что она и не понимает всей глубины и тонкости его иронии, смеется вовсе не там, где должно, ахает в неподходящих местах, верит заведомой чепухе…

Очень скоро выяснил он, что душа ее напичкана всей той модной и расхожей дрянью, которая особенно множится в эпохи смутные и нетворческие, той дрянью, что расплодилась в последнее время — экстрасенсами, белой и черной магией, тибетскими тайнами, космической энергетикой и прочими темными суевериями.

Что круг ее чтения ограничен дамскими романами, что вообще в искусстве она больше всего ценит «декаданс и серебряный век»…

И в порыве своей вдохновенной и пустой болтовни он как-то не заметил того, что говорит-то в основном только он, а она больше ахает да поддакивает.

Но что более всего развеселило Павла, так это ее сдержанное одобрение его кособокой детской мечты о чердачной комнатке и полнейшая глухота к его тоске по утерянному раю…