Йоханнес Зиммель - Любовь - только слово Страница 28

Я сижу на ступеньке у основания обвалившейся стены, рядом с которой висит табличка: «Опасность обвала! Проход запрещен!»

Понятное дело, башня такая старая. Последний раз она обновлялась Всемилостивейшим Курфюрстом Вильгельмом IX в 1804 году — это я читаю на другой доске, которая также разрушается.

Неожиданно девочка возникает передо мной, как Красная Шапочка в лесу. В этот раз на ней красное платье и красная шляпка. Мать всегда одевала ее как маленькую куклу.

— Добрый день, дядя Мансфельд, — говорит она радостно.

— Привет, Эвелин! Откуда ты явилась?

— Я ждала тебя за этой старой башней. А мама ждет тебя наверху.

— В башне?

— Да. Тебе надо подняться.

— А если что-то обрушится…

Я смотрю на доску.

— Это не упадет. Мы с мамой должны быть очень внимательными. Ее не должны видеть одну с мужчиной. Поэтому каждый раз она берет с собой меня.

Каждый раз… Берет с собой ребенка? Как часто? Встречалась здесь со своим итальянским заказчиком? И с другими?

— Подожди, — прошу я и даю девочке то, что уже целый день ношу с собой.

Она с радостью выкрикивает:

— Марципан!

— Ты ведь любишь его? Я купил сегодня упаковку в школьном буфете за завтраком.

— Откуда ты знаешь?

— Ты сама мне сказала, вчера вечером.

— Да?

Она смотрит на меня с недоумением. Не может вспомнить. Слишком мала.

Верена обладает таким богатством, как Эвелин. Хотя и не очень здорово, что ребенок принимает участие во всем этом.

— Господин Мансфельд, вы просто прелесть. А что вы делали два часа назад?

Так как я трусливая собака и не хочу думать об этом, я быстренько перевожу на другое:

— Как поживает твой пес?

— Ассад? Хорошо, спасибо.

— Почему ты не взяла его с собой?

— Он сейчас спит.

— Ах, так. Этому, конечно, нельзя мешать.

— Нет. Кроме того, он иногда хочет побыть один. Как каждый человек.

— В этом ты права, Эвелин.

— Теперь я уйду. Поднимайся наверх. Если кто-то придет, я начну петь. Мама это уже знает.

— Вот как?

— Да! Наверху можно спрятаться.

— Мама уже была наверху с другим дядей?

— Нет, еще никогда!

— Откуда ты знаешь тогда, что наверху можно спрятаться?

— Да потому что я была наверху! С мамой! Мы часто ходим наверх. Там очень красиво, ты увидишь.

— Пока, — говорю я.

Она медлит.

— Что еще?

— Можно мне тебя поцеловать, дядя Мансфельд?

— За марципан?

— Нет.

— Тогда за что?

— Ну, потому что ты все же хочешь нам помочь.

— Ах, поэтому, — говорю я. — Конечно, ты должна меня поцеловать.

Я наклоняюсь к ней, и она обвивает своими ручонками мою шею. Меня целуют в щеку — это определенно самый юный поцелуй, который я когда-либо получал.

Потом она быстро убегает. Я вытираю щеку, вхожу в древнюю башню и поднимаюсь по винтовой лестнице, которая скрипит и хрустит, выше, выше, и от мысли, что с каждой ступенью я приближаюсь к Верене, у меня на лбу выступает пот. Это ведь рискованное дело. Подумать только, девяносто семь ступеней! Когда я наконец достиг колокольни, Верена стояла передо мной, серьезная и решительная, и ее чудесные глаза были устремлены на меня.

Сегодня на ней легкое платье с глубоким декольте, без рукавов, из белого льна, на светлом фоне разбросаны цветы. Я восхищаюсь платьем: оно так элегантно и наверняка не очень дорого.

И как оно сидит!

Я не могу долго смотреть на нее. В этом платье она выглядит еще более волнующе. Верена. Ах, Верена!

Я достаю из сумки браслет и подаю его ей. Затем подхожу к люкам башни, которые до краев наполнены инструментами, сломанной мебелью, соломенными снопами и гниющими дровами. Я смотрю сквозь коричневые, красные и золотые листья деревьев. Над всем этим солнце. Легкая голубая дымка скрывает дали.

— Здесь очень мило, — говорю я и чувствую, как она приближается ко мне.

— Я хорошо тут ориентируюсь. Я жила во Франкфурте.

Я продолжаю разговор, и мне все тяжелее делать это, так как теперь она стоит позади меня почти вплотную.

— Там, внизу, маленькая река. По ту сторону Птичья гора — гигантский обломок, который лежит суровой глыбой, а здесь, где так ярко светит солнце, между черными деревьями еще кусочек лужайки, это высокогорье, здесь я уже однажды…

— Оливер!

— Да.

Я оборачиваюсь, и все повторяется: «Диориссимо», запах майского ландыша, запах ее кожи, ее иссиня-черные волосы, глаза…

— Спасибо, — говорит она шепотом.

— Ах, — улыбаясь, говорю я. Наверное, это слишком смело, но я чуть не кричу: — Какое у вас красивое платье!

— Мой муж придет сегодня только вечером. Не хотите испытать бесконечное счастье?

— Да. Бесконечное счастье.

— Почему вы так пристально смотрите на меня?

— Вы должны мне что-то отдать.

— Что?

— Вы сами знаете, что. Давайте.

Она не шелохнулась.

— Ну! Или я заберу браслет!

Она открывает маленькую сумочку, которую прижимала к бедрам, и вынимает маленькую круглую коробочку.

Я открываю ее.

— Здесь тридцать штук, и все веронал.

Тридцать. И все веронал.

Я закрываю коробочку.

— Вы выбросите ее?

— Нет.

— Почему?

— Сохраню.

— Зачем?

— Зачем вы ее хранили?

— Оливер…

— Да.

— Вы очень…

— Что очень?

— Ничего.

Мы вдвоем стоим у люка, и сердце мое болит, и я твержу себе, что я идиот, что я должен сдерживать себя с этой Геральдиной, что Верена Лорд может оставаться спокойной, ее это не касается. Так стоим мы друг против друга, возможно, минуты три и молчим. Потом я неожиданно чувствую, как ее левая рука касается моей правой руки; я смущен, теряюсь от волнения, когда ее пальцы сплетаются с моими, и отмечаю про себя: все идет как надо. Наши руки сплетены.

— Как вы нашли браслет?

— Его украла девочка. Мне помог один мальчик, видевший, как она сделала это.

— Она милая?

— Нет.

— Каким образом вам удалось вернуть браслет?

— Девочка ходит в мой класс. Во время занятий я сбегал в корпус, где она живет, и в ее комнате обнаружил то, что искал.

— Она это уже заметила?

— Нет.

— Ваш воротник в помаде.

— Надо будет постирать рубашку, прежде чем начнутся послеобеденные занятия. Спасибо за внимание.

— А вам за браслет.

— Можем мы снова здесь встретиться?

Ответа нет.

— Я кое о чем спросил вас, мадам!

— Я слышала.

— И?

Молчание.

— Я ведь все-таки помог вам. Помогите и вы мне тоже. Пожалуйста!

— Помочь? Я? Вам?

— Помогите. Вы. Мне. Да.

— Каким образом?

— Обещайте мне встречу. Ничего больше.

Мы опять смотрим вниз.

Она выпускает мою руку.

— Вам двадцать один. Мне тридцать три. Я на двенадцать лет старше.

— Для меня это ничего не значит.

— Я замужем.

— Мне все равно. Тем более что вы несчастны.

— У меня ребенок.

— Я люблю детей.

— У меня есть возлюбленный.

— И это меня не волнует.

— До него у меня были и другие.

— Не сомневаюсь. У вас их было много. Это совершенно не важно.

И почему мы не познакомились хотя бы пару лет назад? Мы продолжаем смотреть друг на друга. Мы разговариваем очень спокойно и тихо.

— Это было бы безумием, — говорит она.

— Что?

— Снова встречаться здесь.

— Клянусь, у меня нет дурных намерений! Я хочу только видеть вас, говорить с вами. Вчера, когда мы ехали, у вас не было ощущения, что мы могли бы хорошо понимать друг друга? Я думаю не о постели, а о наших взглядах, наших мыслях. Не было у вас такого чувства, что мы очень похожи друг на друга?

— Да… Вы такой же испорченный и одинокий, как я.

Вдали просвистел локомотив.

Теперь солнце падает на платье Верены. Цветы светятся.

— Вы спали с девочкой, которая украла мой браслет?

— Да.

— Но не по любви.

— Действительно, не по любви.

— Мне это знакомо. Ах, как же мне это знакомо!

Ее речь. Манеры. Походка. Жесты. В этой женщине есть тайна. Она не хочет сказать мне, откуда она родом. Она поступает скверно, когда дурно говорит о себе.

Это все притворство, это все ложь.

Кто ты, Верена?

В каком направлении ты движешься?

Зачем тебе так много украшений? Почему ты приходишь в ужас от одной мысли, что можешь еще раз стать бедной? Почему ты обманываешь своего мужа?

Я не буду больше никогда спрашивать тебя об этом. Может быть, когда-нибудь ты сможешь мне об этом рассказать…

— И все же — мы будем здесь встречаться?

— С одним условием.

— С каким?

— Вы вернете мне веронал.

— Никогда. В таком случае мы расстанемся.

— Мне эти таблетки не нужны. Я просто не хочу, чтобы они были у вас.