Станислав Сенькин - Тайны Храмовой горы. Иерусалимские воспоминания Страница 28

Мне оставалось только порадоваться неожиданному предложению старшего ризничного.

— Да, пожалуй. Я сегодня еще ничего не ел. — Монах властным жестом указал на дверь трапезной, и мне осталось только повиноваться. Трапезарь смерил меня презрительным взглядом, но ничего не сказал и вынес мне первое и второе. Я поел в гордом одиночестве в просторной трапезной, глядя на скупые армянские фрески, и думал, что значит этот конверт для моей жизни. Кому я в Армении мог понадобиться? У меня не осталось там друзей. Может быть, до настоятеля монастыря, где я жил, дошли слухи о моем теперешнем жалком положении, и он хочет вернуть меня назад, в Армению? Но это вряд ли — церковные люди меньше мирских любили неудачников. Отобедав, я вышел на улицу и осторожно вскрыл конверт. В нем я обнаружил еще один вложенный маленький конвертик и с сердечным трепетом обнаружил, что это письмо пришло из Турции! Это послание с ванского нагорья от моих блаженных матерей!

Я не откладывая вскрыл конверт и с жадностью погрузился в армянские буквы. Мои глаза увлажнились от радости. Писала мать Фамарь. Текст был написан слабой рукой, что наполнило мое сердце состраданием к старым монахиням и любовью к ним. Ведь они для меня стали самыми настоящими родителями. Единственное, что меня тревожило: матери, перед тем как отправить меня в Армению, прежде всего сама мать Фамарь, запретили мне пытаться связаться с ними каким-либо образом. Она считала, что я не должен желать с ними встречи на этой земле, потому что это помешает мне подвизаться в монастыре. Также матери сказали мне, чтобы я тоже не ждал от них никакой весточки, по той же самой причине. Должно было произойти что-нибудь из ряда вон выходящее, чтобы мать Фамарь — обладательница твердого принципиального характера — решилась нарушить свою установку. Приняв это соображение, я уже с небольшой тревогой стал читать письмо.

Здравствуй, дорогой мой сын Левой. Надеюсь, ты уже принял монашеский постриг в Армении и молишься Богу за нас с матерью Софией. Хочу тебе сказать, что моя верная сестра во Христе и твоя духовная мать скончалась несколько месяцев назад и переселилась в обители праведных в день святого Христова Воскресения. Так что молись за упокой ее души. Я совсем стала слаба и письмо еле пишу. Тарик ухаживает за мной, как будто бы я его родня, спаси его Христос!

Не хочу бередить твои раны, Лев. Но ты должен знать, что у тебя есть брат. Его зовут Абдул бен Закхим. Он бросил тебя в горах, потому что был еще совсем мал, и думает, что ты погиб. Твоих несчастных родителей убили турки во время зачистки. Твой отец был урожденный курд, а мать арабка-христианка родом из Сирии.

Твой брат спасся, но чем он сейчас занимается, никому не известно. Он посылал раз в несколько лет письма одному своему знакомому курду из села Гильзе с указанием своего тогдашнего места жительства. Он переселялся из страны в страну, из города в город, и каждый раз, переселяясь, он отправлял в Турцию письмо. Если его друг узнает про то, как в год твоего рождения в горах кто-то нашел младенца с бронзовым образком Божьей Матери Эль-Шагура (Оказывается, образ так называется. Помнишь, мы гадали?), пусть даст об этом знать. Твой брат надеется в глубине души, что ты все еще жив.

Чудом Божьим я узнала эту историю от того самого курда, который зашел к моим благодетелям по одному делу. Не просто так он рассказал мне это, можешь не сомневаться, — во всем этом прослеживается явный промысел Божий. Говорить о тебе я ему не стала, потому что, возможно, ты обрел покой в монастыре Армении и не захочешь никакого общения с миром. Тебе решать. Но я взяла у него адрес. Твой брат живет в Иерусалиме уже три года (далее шел адрес). Слава Богу, он христианин. Если душа твоя захочет, напиши ему письмо, быть может, он мучает себя от сознания того, что когда-то оставил тебя погибать.

Ну вот и все, что я тебе хотела сказать, Левой. Надеюсь, ты стал настоящим и ревностным монахом. Я хочу передать тебе всю свою силу. Молюсь за тебя непрестанно. Надеюсь, что у тебя все хорошо.

Твоя духовная мать схимонахиня Фамарь.

Июль. Рождество св. Иоанна Предтечи.

Я был просто шокирован тем, что блаженная написала мне в этом коротком письмеце. Мое бедное сердце переполнилось противоречивыми чувствами. Мать София почила в мире. Она была на редкость кроткой и терпеливой монахиней. Уверен, что она обрела милость у Господа. Об этом и свидетельствует ее смерть на Пасху. Господи, помилуй! Теперь я узнал и свои корни. Это было очень необычное ощущение — знать, кто ты и откуда. Моя национальность по отцу — курд и у меня есть родной брат Абдул, который живет в получасе ходьбы от места, на котором я сейчас стою! Письмо пролежало в Патриархии уже несколько месяцев. Главное, чтобы мой брат никуда не уехал. Я осмотрелся по сторонам, но никого не было, кому бы я мог рассказать о радостной новости.

Да и нужно ли было об этом говорить? Моей истории уже давно никто не верил, и монахи бы просто приняли мои радостные откровения за очередную попытку убедить их в реальности моего необычного воспитания в горах Турции. Придя в себя, я быстро пошел в направлении восточного Иерусалима, чтобы навестить моего родного брата, но, пройдя только десять шагов, остановился. Что-то все-таки во мне было не так. В душу, за первоначальной радостью и возбуждением, пробрался страх. Я уже настолько свыкся с тем, что я полный сирота, что сейчас немного испугался самого факта существования на этой земле родного брата, да еще и так близко. Что я ему скажу? На каком языке мы будем разговаривать? Может быть, он женат и имеет детей, как я предстану перед его семьей в лохмотьях?! И самое главное — как он сам воспримет мое появление? Ведь он думает, что убил меня, бросив на произвол судьбы. Чем он сейчас занимается? Поймет ли он меня и выбранный мною путь?

Все эти вопросы захлестнули мое сознание, и я решил пойти обратно в храм. Помолюсь там до вечера. Так меня научили матери — во всех затруднительных случаях следует прибегать к помощи Божьей. Тем более брат, наверное, работает и возвращается домой только к вечеру…

Я молился до самого вечера, но не так достоял до конца вечерней службы. Мое сердце бешено колотилось от мысли, что я могу увидеть или не увидеть своего брата. Но на душе моей в то же время было радостно, даже известие о кончине матери Софии не печалило меня. Наоборот, тот факт, что она упокоилась на Пасху, показывает, что ее душу Бог принял с миром. Я больше не встречал таких кротких людей, как она.

Во время молитвы со мной случилось некое странное недомогание. Перед тем как выйти из храма, я почувствовал острый укол в сердце, словно меня ударили в грудь ножом или острым шилом. От неожиданности и боли в моих глазах на секунду потемнело, и я подумал, что умираю. Я никогда не жаловался на плохое здоровье — спартанский быт детских и юношеских лет закалил меня в сильной степени: я не болел даже простудой, что всегда вызывало уважение окружающих. Поэтому этот странный болезненный укол показался мне провозвестником смерти. Но, слава Богу, боль скоро исчезла, и я пришел в норму. Ко мне подошел взволнованный отец Баграт и спросил, все ли со мной нормально? Я сидел на скамейке и тяжело дышал, закрыв лицо руками. Показав отцу знаками, что со мной все хорошо и не стоит обо мне беспокоиться, я осторожно поднялся и вышел из храма на улицу. Как раз было вечернее время, цвета обострились, значит, через двадцать минут начнет темнеть. Скоро на небосклоне взойдет большая вечерняя звезда, утешающая земных путников вечной и светлой надеждой и верой в лучшее.

Я подумал, что брат, наверное, уже вернулся домой после работы и неторопливо побрел в Восточный Иерусалим. Я шел медленно, больше с тревогой, чем с радостью думая о предстоящей встрече. Я так погрузился в себя, в свои мысли и чувства, что не замечал окружающего мира.

Вдруг, как неожиданный удар дьявола, как внезапно пробудившаяся страсть, меня схватил огромный чернокожий монах, который взялся неизвестно откуда. Он начал трясти меня, как мешок с картошкой и кричать в лицо на незнакомом языке. Это происшествие, в который раз за этот день, ошеломило меня. Я робко попытался высвободиться из железных объятий, но эфиоп вцепился в меня обеими руками, он напряженно смотрел мне в лицо, как будто приноравливался, чтобы выпить мою душу Словно демон, всплывший из нефтяных озер преисподней, он схватил ворот моей грязной и рваной рубашки. Я пытался спросить его о причине столь необычного поведения, но он не понимал ни один язык, которые я знал, даже этот тарабарский иврит, который мне, волею судьбы, пришлось выучить. Через несколько минут ситуация перестала быть фантастичной — страшный эфиоп расслабился, было видно, что он просто принял меня за кого-то другого. Монах стыдливо откланялся и быстрым нервным шагом удалился в сторону горы Сион. Я облегченно перевел дух и вытер пот со лба.