Михаил Попов - Паническая атака Страница 28

Мысли — да, намерения — нет!

В состоянии самой душеизнуряющей тревоги и тоски, когда кажется легче исчезнуть, чем терпеть, в самой глубине души я всегда знал, что ничего такого с собой не сделаю. Потусоваться у бездны на краю — это еще можно, но лучше, чтобы крепкий канат держал карабином сзади за ремень.

Несмотря на твердую уверенность относительно «намерений», узнать, что ты забрел в категорию лиц, для которых эта тема не вид прикола, было очень-очень неприятно. Хорошо еще, что внутри тяжело бултыхалась горилка, усиливая украинскую составляющую моего характера. Не представляю себе хохла, покончившего с собой из-за абстрактной причины. «Квадрат квадратен, этим я и болен, и тем, что треугольник треуголен» — такие я писал мировоззренческие вирши в Литинституте, и теперь, в русской стороне своего сознания, надо признать, маюсь дурью по причинам сходного свойства. Как сын нэньки Украйны, могу впасть в состояние крайней ажитации только от недопоставки галушек к столу.

Эти легкомысленные и даже бессмысленные размышления владели мною, пока я поднимался вверх, к Новому Арбату, помавая в воздухе описанием ремерона. Я не спешил его спрятать, потому что не прочел до конца, и не мог закончить чтение на улице, поскольку сгустилась преждевременная тьма зимнего времени. Добравшись до здания с глобусом на крыше, я приблизился к горящей витрине и узнал следующее: «Не рекомендуется выдавать больному зараз больше нескольких таблеток ввиду склонности к самоубийству».

В течение нескольких следующих секунд я дважды вспотел и почти полностью протрезвел. И вся украинская устойчивость улетучилась вместе с парами горилки. Как я ни вилял, стараясь отъехать подальше от опасной ямы, вот уже и сижу на дне ее. Я выронил листок, поймал, присев на ослабевших ногах. Медленно выпрямляясь, достал сам коробок с таблетками. Взвесил на ладони опасный предмет. Получалось, что, приобретя эту упаковку, я все равно что получил в свои руки заряженный пистолет. Эта черта между «да» и «нет», в непреодолимости которой я был так уверен, уже преодолена. Я беззащитен, брошен один на один с этой коробкой.

Я быстро шел по тротуару в сторону кинотеатра «Художественный». Осознав это, я остановился, дабы понять, что мне нужно в той стороне. Ах да — метро. Прямое метро до «Сокольников». До дома.

Чтобы в тишине, без свидетелей проглотить все тридцать таблеток и заснуть сном самоубийцы?

Я остановился и тут же обругал себя грязно и троекратно. Что же такое, дорогой, получается? Ты и вправду боишься, что можешь наложить на себя… Тогда, для подстраховки, выбрось таблетки в урну. Две с лишним тысячи рублей?! Жалко.

Денег жалко? Или «пистолета»?

Если жалко денег, то я в безопасности. Если… Да ну, ну как это может быть всерьез?! Чепуха! Ерунда! Чушь! Бред! Я сжал коробок в кулаке, он бесшумно хрустнул. Конечно, таблеткам в пластике ничего не сделалось, но мне стало немного легче, как будто я повредил орудие, способное нанести мне вред.

Домой, все-таки домой!

Удивительная станция «Библиотека» — здесь всегда, даже в час пик, втискиваясь в вагон с забитой народом платформы, я умудряюсь найти свободное место. И сейчас так.

Продолжим. Надо все-таки разобраться с этой новой, непрошено возникшей проблемой. Или нет, не возникшей, просто, говоря откровенно, обнажившейся. Она маскировалась под кардионевроз и еще бог весть что, а на самом деле все просто и банально. Кризис, тупик, пересохло лирическое горло. Кто-то в запой в такой ситуации, кто-то в развод, а кто-то и в петлю. Зависит от свойств конкретного характера. Только вот таблетки — какой-то не наш метод. Годится для акутагав. Я внимательно следил за линией размышления, пытаясь определить, сколько в ней кокетничанья, а сколько подлинного отчаяния. Можно ли вообще наблюдать за тем, как приближаешься к этой грани? Хочется верить, что, пока есть способность видеть со стороны происходящее с тобой, настоящей опасности и нет. Но кто знает, может быть, Хемингуэй и видел прекрасно со стороны, как седобородый, трясущийся дядька с воспаленными, безумными глазами цепляет спусковой крючок ружья большим пальцем правой ноги. Прекрасно видел и не подумал помешать. Наоборот, волновался, как бы не вошла в комнату сестра.

Сердце толкнулось вправо-влево, облилось льдом, но не напугало, а лишь выдавило смешок, причем такой длины и ядовитости, что соседи справа и слева от меня одновременно встали и рванули сквозь толпу к разным вагонным дверям. Не исключено, правда, что подошла их станция.

Состояние паники не проходило.

Я достал смятый коробок и положил обжигаемый изнутри кулак на теплый дерматин рядом с собой.

Странно, что мне и в голову не приходит, что таблетки можно использовать, как прописано, по половинке на ночь. У меня тотальное или-или. Или пригоршней в пасть, или оставить незаметно здесь. Без лишних могучих жестов вроде бросания в урну. Просто забыть. Тут я представил себе, как Ленка приезжает с работы и находит на подушке в семейной постели холодную голову, из волосатого рта которой медленно сочится белая жидкая пена. Нотабене — не закрывать задвижку на дверях. Не надо, чтобы Ленка врывалась в спальню вместе со слесарями и соседями.

За окнами поезда вдруг загремело по-новому. Пропало ощущение туннеля. Я завертел головой. Там мелькали дома с горящими окнами. Порывы метели. Что за такое?! Господи, я проехал «Сокольники» и теперь еду к «Преображенке». В первый раз со мной такое, даже в самом сильном опьянении я не проезжал своей остановки, а теперь, почти трезвый… Мысли о самоубийстве завладевают человеком сильнее, чем алкоголь.

Когда я выбрался на поверхность, мне некоторое время казалось, что всю эту перемешанную со страхом мозговую муть я оставил в вагоне, пропахшем влажной одеждой. И я решительно зашагал вниз, к Яузе, полами распахнутого полупальто стараясь захватить как можно больше свежего воздуха и омыть им свою нервную нервную систему. Но уже перед самым мостом ОНО меня настигло. Надо было не идти, а бежать — тогда, пожалуй, удалось бы добраться до дома и закрыться на задвижку. Которую задвигать нежелательно. Я остановился, чтобы разрешить этот бином.

И стал оглядываться, словно ища поддержки в очертаниях неприглядной вечерней жизни. Черно-желтые пятна домов, серо-белые полотнища метущегося снега. Три пути передо мною. Прямо идти теперь уже было нельзя — что мне делать там, в креслах, среди рассыпанных книг, с горбом страдания? Направо? Направо в сотне всего шагов находилась больница имени Ганнушкина, где утрачен для душевнобольных масс метод лечебного голодания, но есть круглосуточный врач со взведенным уколом. Нет, туда мне не надо. Или надо? Может, правда сдаться? Снять реактивное состояние, побродить в пижамке. Я побежал налево, через дорогу, вызывая ругань водителей. Я не знал, что там, но в таком месте, как правило, можно найти выпивку.

И правда, пройдя всего метров пятьдесят по набережной Яузы, я увидел питейное заведение под забавным названием «Грааль». Интересно посмотреть, что они подают под видом выпивки.

Внутри все как в обычном баре, никаких примет того, что в работе используются какие-либо мотивы, навеваемые названием заведения, я не заметил.

Юноша у стойки невежливо улыбнулся и молча подсунул меню.

Однако, сказал я мысленно в адрес цен, но торговаться счел неуместным. Мне сегодня попадаются только очень дорогие лекарства. Выпил подряд четыре разных по вкусу, но одинаково дорогущих коктейля. Надо как-то кончать с этим ненужным праздником жизни, но я никак не мог придумать как. Наконец осенило — надо этих халдеев поставить в тупик. Что они на меня так поглядывают? Будто пересчитали уже все таблетки в моем кармане. Они думают, что я сейчас потребую у них чего-нибудь вроде крови Христовой, раз уж такое заведение, а я буду тоньше.

— Дайте мне «Дайкири».

— Что? — недоверчиво и неприязненно спросил бармен.

— «Дайкири»! — повторил я, полагая, что, требуя его, я каким-то образом воздаю когда-то любимому, а теперь уж и не знаю какому Эрнесту Хемингуэю.

— Да киряй сколько хочешь, только скажи: какой «кири»?

Конечно, молодого негодяя надо было поставить на место и заставить

записать рецепт великого коктейля и извиниться передо мной и памятью классика, но у меня не было, совсем не было сил, и я потребовал просто сто граммов водки.

— Так бы сразу и сказал, — усмехнулся бармен, поднимаясь по степени превосходства надо мной на уровень милиционера.

Это меня так задело, что я все же решил отбомбиться по части реликвий христианства и отстоять его честь, раз уж честь Хемингуэя мне отстоять не удалось. Но начинать эту просветительскую акцию надо было хотя бы с парой сотен рублей в кармане, а у меня осталась только медная мелочь. Я даже не расплатился с гардеробщиком и вышел под снег не одеваясь, с пальтишком под мышкой. Мне было значительно лучше. Снежинки щекотали онемевшие от выпитого щеки, и я улыбался. Мне показалось — теперь я знаю, что нужно делать. Я подошел к чугунному парапету и швырнул упаковку ремерона в воду. И быстрым шагом направился к дому. Дважды чуть не попал под колеса медленно ползущих по тающей жиже машин.