Вероника Тутенко - Берлинский этап Страница 28

Калмычка доставала из печи детишек, красных, как варёные рачата, стегала их веником из соломы, споласкивала водой, после чего с чистой совестью могла и сама взгромоздиться на солому.

Валерика Нина купала в избе, по местным обычаям. Сама же раздеваться при семье стеснялась.

Вдвоём с Зиной они уносили котел с кипятком за дом, где выстелили себе банное местечко соломой, и там, стуча от холода зубами, поливали друг друга горячей водой.

Ещё сложнее зимой было отбивать камень от оледеневших берегов Ишима, таких высоченных, что, казалось: стоишь на крыше тех самых башен из светлого будущего, о котором мечтала Зина. Только внизу не облака, а лёд.

— Ты хотела бы увидеть будущее? — спросила как-то Зина.

— Зачем? — удивилась Нина.

Измученные работой подруги сели прямо на снег над расселиной, в которой на дне пропасти замер на зиму Ишим.

— И стыдно признаться, я же всё-таки комсомолка, — отвела глаза в сторону Зина. — Да только тяжело мне. Платят копейки, это ты к тяжёлой работе привычная, а я уже жалею, что приехала. И старалась не думать об этом. Ночью перед сном закрываю глаза и представляю, какой здесь будет город, и какие в нём будут люди. Только этим и спасаюсь. Знаешь, в нём будет много- много- много белых роз. Именно белых, и на клумбах, и так.

— Только белых? — удивилась Нина.

— И город тоже белый. Может быть, с тёмно-синими стеклами. Да, белых-белых…

— Почему?

— Не знаю, хотя бы в память об этой зиме. Радуюсь за этих людей из светлого будущего, и забываю, что холодно и руки все в мозолях…

Зина хотела было даже снять мужские рукавицы (отец дал с собой), чтобы было нагляднее, или хотя бы одну. Передумала. (Зябко).

— Вот придёт весна, и убежим! — зажглись вдруг в глазах Нины озорные огоньки.

— То есть как так «убежим»? — растерялась Зина.

— А вот так, — усмехнулась подруга.

— Не знаю, Нина. Не по-комсомольски это. Дожить ещё надо до весны…

Но до весны теперь, как до луны, на которой однажды тоже поселятся люди.

Темнело теперь слишком рано, чтобы задерживаться где-нибудь вне дома хотя бы на минутку. Только в пору зимнего солнцестояния и понимаешь, как дороги мгновенья, когда, казалось бы, только-только путь твой освещало тусклое солнце, и вот уже над мерзлотой загораются хищными взглядами первые звёзды.

…Волки часто выли на луну, как будто на ней, жёлтой, как степь, жили такие же волки. И могли бы услышать и тоже завыть.

Но слышали люди и очень боялись. И старались не ходить на другой берег Ишима, где серых было особенно много. Особенно после того, как на том берегу пропала учительница.

Растерзанную волками одежду обнаружили только на другой день.

«Смелая девушка была, ничего не боялась, одна через реку ходила», — сокрушались в деревне.

Школа стояла на другом берегу. Учительница была не местная — из самоотверженных молодых педагогов, выбравших первым местом работы самую отделённую школу, чтобы ни на какой карте не отыскать. Суровые края будто созданы специально для того, чтобы проверять молодость на прочность. Выстоял — дальше будет идти легко…

Наутро у дороги, где волки растерзали учительницу, местные нашли под камнем сложенный вчетверо лист с полями, вырванный из ученической тетради.

Наискосок размашистым, красивым почерком легли последние слова:

«Волки окружают со всех сторон. Сгорели два стога сена, догорают тетради. Жечь больше нечего. Проезжал на лошади бригадир и не спас. Помощи ждать больше неоткуда».

Над бригадиром был, конечно, суд. А на волков разве найдётся управа?

Но весной оказалось: всё не так уж и страшно. Можно жить и даже радоваться жизни. Вырвался из ледяных объятий Ишим, спешит навстречу новым зимам…

К разговору о побеге Нина и Зина уже не возвращались и снова все вместе жили в палатке.

Уезжать было уже ни к чему и даже обидно: «Как это так, достроят клуб без нас?»

К тому же, весной у Нины появился новый друг.

Она назвала его Орлик. Степной орел был чуть больше голубя. Но на первый взгляд совсем не казался птицей, которую можно легко приручить. Нина нашла Орлика у реки. Степной орёл волочил крыло и прыгал по горке, но тем не менее, не собирался даваться в руки.

— Иди же ко мне, глупенький! — догоняла Нина орлика, а поймав, почувствовала, как остры у степной птицы когти.

В палатке он не сразу, но привык. Попил водички, поклевал зерна, хотя и недоверчиво косился на комсомолок.

Покорность, впрочем, сменялась строптивостью. Дважды Орлик пытался убегать, но Нина возвращала его обратно в палатку, и в конце-концов он перестал искать свободы.

Вскоре орёл до того освоился, что стал ездить у хозяйки на плече, дружелюбно поглядывая оттуда на других целинников.

… Такой жары никто не ожидал. Казалось, воздух стал горячим и вязким, как кисель.

В курином государстве наступил переполох, и виной тому был Орлик.

Днём, пока целинники работали, орёл без дела не скучал, а успевал перебраться через ровок в деревню.

Перебитое крыло не мешало охоте на цыплят. Тайну их исчезновения в деревне, впрочем, узнали.

Новость о том, что у целинников живёт орел, вызвала недовольство в каждом доме.

Появление в вечернее время гостя со сдвинутыми бровями и строго сомкнутыми губами обычно не предвещает приятных сюрпризов. Такое выражение лица как вывеска «Я пришёл не с добром».

Гостья в длинном чёрном сарафане была далеко не молода и, судя по тому, с каким достоинствам она держалась, в деревне её уважали.

— Это ваш орёл? — остановила незваная грозный взгляд на Орлике, восседавшем по своему обыкновению на плече у хозяйки.

— Да… — голос Нины дрогнул.

— Он ворует цыплят, — с негодованием посмотрела уже на хозяйку орла мрачная гостья. — Или убейте или отнесите его обратно. Или мы сами его убьем.

Разговор был окончен. Коротко и решительно выложив всё, с чем пришла, женщина удалилась, оставив целинницу в растерянности.

— Что же теперь делать? — Нина погладила Орлика, а он, притихший, беспокойно водил клювом по сторонам, чувствуя недоброе.

На ночь от греха подальше целинницы стали сажать Орлика в ведро, а на день закрывали в палатке.

Но орёл умудрялся выбираться из неё, и как ни в чём не бывало возвращаться к приходу целинников.

— Сделал себе подкоп, — уличила Зина, обнаружив яму, вырытую не иначе, как орлиными когтями.

Цыплята по- прежнему продолжали пропадать.

Не дожидаясь, пока местные исполнят свою угрозу, Нина отнесла Орлика обратно к реке. Внезапно обретённая свобода уже не радовала орла.

Нина вернула Орлика на то самое место, откуда забрала когда-то, но теперь он стоял, раскинув крылья, и не думал двигаться с места.

Тогда уйти решила хозяйка. Незаметно попятилась назад и, повернувшись, зашагала назад к палаткам. Орёл устремился за ней. Нина ускорила было шаг, побежала быстрее и Орлик….

— Так и знала, что вернётесь обратно вдвоем, — понимающе вздохнула Зина, потрепала птицу по нахохленной головке. — Что, Орлик, не хочешь на свободу. Понравились мы тебе?

Обрадовался возвращению Орлика и Валерик.

Но уже на следующий вечер из деревни снова нагрянули гости. Пришла та же женщина, на этот раз вместе с бородатым сердитым мужчиной.

— Подкараулю вашего орла — убью! — предупредил он. — Лучше по- хорошему убирайте его куда-нибудь сами.

Орлика пришлось унести на другой берег, чтобы не нашёл дороги к целинникам.

В палатку Нина вернулась со слезами и не могла сдержать их всякий раз, когда об Орлике спрашивал Валерик, и приходилось лгать, что он выздоровел и улетел с другими орлами.

… Водитель Николай давно положил глаз на Зину, но та как была недотрогой так и осталась. Ни ласкового слова — ни тем более поцелуя от нее не дождёшься. Даже внимания не обращает, кто возит её и двух других комсомолок на Ишим за водой для самана.

Подружки черпали воду из реки, подавали Зине наверх, а она в кузове переливала их в цистерну.

В этот раз обратно Николай вернулся ни жив — ни мертв без воды и цистерны.

Страшный груз привез он в кузове и еле-еле смог побелевшими губами рассказать, как случилась трагедия.

Зина решила охладиться в холодной воде и забралась по пояс в цистерну, чтобы ехать было и прохладно, и весело. На повороте не закрепленная цистерна перевернулась, и девушку перерезало пополам.

В тот же день родителям Зины дали телеграмму. Гроб поставили в старой саманной хатке у будущего клуба. Нина сбрызнула тело подруги духами «Красная Москва», чтобы к их приезду заглушить запах разложения, но приезжать было некому.

В ответной телеграмме сообщалось, что отца посадили, а мать тяжело больна.

Похоронили Зину за деревней на кладбище, где один за другим потихоньку уходили в вечность местные.