Борис Виан - Осень в Пекине Страница 29

— Что это? — спросил археолог.

— Та самая ссссвинья! — сказал Пиппо. Вид у него был, как обычно, и довольный, и разъяренный. И добавил: — Амаполис Дюдю. Ему не нравится, когда я пою.

— Амадис, — поправила его Медь.

— Амадис, Амаполис, Акачурис — один черт! Какое это все имеет значение?

— А что вы говорили насчет этого дома? — спросил Афа.

— Это все чертова Амаполисова дипломатия, — сказал Пиппо. — Он хочет меня экстерьеризировать… Черт! У этого борова только такие слова на языке! Он сказал, что это входит в его планы.

— Экспроприировать гостиницу? — переспросил Афа.

— Вот именно, — подтвердил Пиппо. — Точно так он и сказал.

— Ты сможешь отдохнуть, не работать, — сказал Афа.

— На хрена мне сдался их отдых! — возмутился Пиппо.

— Выпей с нами, — сказал Афа.

— Спасибо, начальник.

— Твоя гостиница их железной дороге помешала? — спросила Медь.

— Да, — сказал Пиппо. — Их, блядь, железной дороге. Ваше здоровье!

— Ваше здоровье, — откликнулась Медь, и они втроем осушили бокалы.

— А Анжель сейчас здесь? — спросил Афа.

— По-моему, у себя, — сказал Пиппо. — Но я не уверен. Мне так кажется. Наверное, снова рисует.

Барридзоне нажал на кнопку за стойкой бара.

— Если он здесь, он спустится.

— Спасибо, — сказал археолог.

— Этот Амаполис — сущая сссссвинья, — повторил в заключение Пиппо.

И он опять что-то запел, протирая стаканы. Анжель так и не появился.

— Сколько я должен? — спросил археолог.

— Тридцать франков, — сказал Пиппо. — Какое убожество!

— Вот, пожалуйста, — заплатил археолог. — Пойдем посмотрим, чего они там делают. Анжеля явно дома нет.

— Да что вы! Я не могу! — воскликнул Пиппо. — Они все, как мухи, кружат вокруг бара. Только я уйду, они тут все выпьют.

— Тогда пока, — сказал археолог.

— До свиданья, начальник.

Медь одарила Пиппо широкой улыбкой, от которой тот начал заикаться, затем вслед за Афой вышла из гостиницы, и они пошли туда, где строилась железная дорога.

Воздух был пропитан запахом смолы и цветов. Неаккуратно срезанная зеленая трава была навалена кучами с обеих сторон неровной проложенной выравнивателями трассы. На жестких стебельках медленно выступали прозрачные ароматные капли: они падали на песок и катились по нему, обрастая желтыми песчинками. Железная дорога должна была идти по трассе, проложенной машинами, — так решил Амадис. Афанарел и Медь с неясной печалью смотрели на жесткую траву, разбросанную без всякого намека на изыск по обеим сторонам дороги, на обезображенную земельными работами поверхность дюн. Они поднялись вверх по склону, спустились, потом поднялись снова, и тут наконец перед ними открылся вид на строящийся участок железной дороги.

Сгорбившись под палящим безликим солнцем, раздетые по пояс Карло и Моряк, вцепившись что было сил в отбойные молотки внушительных размеров, от которых кругом стоял оглушительный грохот, накладывающийся на гул работающих неподалеку компрессоров, трудились не покладая рук. Песок, бьющий из-под молотка, ослеплял их и налипал на влажную кожу. Часть дороги была уже выровнена: контуры краев тут были жестко очерчены. Трасса шла сквозь дюну, и уровень ее соответствовал среднему уровню по всей пустыне, вычисленному Анном и Анжелем по предварительно собранным топографическим данным, а этот средний уровень располагался значительно ниже песчаной поверхности, по которой они привыкли вышагивать. Весь этот участок пути должен был проходить в глубокой траншее, и по обеим сторонам дороги уже вырастали огромные кучи вырытого песка.

Афанарел нахмурился.

— Как некрасиво… — пробормотал он.

Медь промолчала. Они подошли к рабочим.

— Здравствуйте, — сказал археолог.

Карло поднял голову. Это был высокий блондин с налитыми кровью голубыми глазами. Он посмотрел на Афанарела ничего не видящим взглядом.

— Привет!.. — пробормотал он.

— Вы очень быстро прокладываете дорогу… — Медь была под впечатлением от увиденного.

— Это тяжело дается, — сказал Карло. — Грунт непробиваемый. Как камень. Только верхний слой песчаный.

— Иначе и быть не может, — объяснил Афанарел. — Здесь ветра не бывает, вот песок и окаменевает.

— Отчего же на поверхности не затвердел? — спросил Карло.

— До тех пор пока солнце прогревает почву, окаменелости не образуются, — объяснил археолог.

— А… — сказал Карло.

Моряк в свою очередь прекратил работу.

— Если мы хоть на минуту бросим молотки, эта сволочь Арлан тут же на нас накинется, — сказал он.

Карло снова запустил свой отбойный молоток.

— Вы что тут, одни работаете? — спросил Афанарел.

Ему приходилось кричать, чтобы хоть как-то быть услышанным. Длинный острый стальной клинок вгрызался в песок, но из-под него вырывалась лишь синеватая пыль, а жесткие руки Карло с отчаянием сжимали горизонтальные рукоятки молотка.

— Одни… — сказал Моряк. — Остальные ищут щебенку.

— Вы о тех трех грузовиках? — заорал Афанарел.

— Да, — проорал ему в ответ Моряк.

У него были косматые темные волосы, волосатая грудь и лицо изможденного ребенка. Он отвел глаза от археолога и уставился на молодую женщину.

— Кто это? — спросил он у Афы, в свою очередь отключив молоток.

— Меня зовут Медь, — сказала девушка и протянула ему руку. — Мы делаем то же самое, только под землей.

Моряк улыбнулся и нежно сжал тонкие нервные пальцы Меди в своей сухой, потрескавшейся ладони.

— Привет… — пробормотал он.

Карло продолжал работу. Моряк с грустью посмотрел на Медь:

— Из-за этого Арлана нам нельзя ни на минуту прерывать работу, а то бы мы пошли с вами в бар выпить по стаканчику.

— А как же жена?.. — закричал Карло, отодвинув молоток в сторону.

Медь рассмеялась:

— Что, ревнует?

— Да нет же, — сказал Моряк. — Она знает, я человек серьезный.

— Тяжело тебе здесь придется, — заметил Карло. — Выбирать особенно не из кого…

— Увидимся в воскресенье, — пообещала Медь.

— После утренней мессы, — пошутил Моряк.

— Здесь в церковь ходить не принято.

— А неподалеку, между прочим, живет отшельник, — заметил Афанарел. — Мы в принципе собирались к нему в воскресенье.

— Еще чего! — рассердился Моряк. — Лучше мы с малышкой выпьем в баре.

— Аббат придет и все вам объяснит, — сказал археолог.

— Ох! Черт! — воскликнул Моряк. — Терпеть не могу этих священников.

— А чем еще в воскресенье заниматься? — возразил Карло. — С женой и детьми гулять?

— Я тоже священников особо не жалую, — сказал Афанарел. — Но это — случай особый.

— Знаю, — кивнул Моряк. — Только сутану-то он носит!

— Он страшный шутник, — сказала Медь.

— Это еще хуже.

— Давай скорее, Моряк, — сказал Карло. — А то эта сволочь Арлан опять к нам прицепится.

— Ладно, ладно… — пробурчал Моряк.

Отбойные молотки снова вгрызлись в почву, и струи желтого песка опять взметнулись вверх.

— До свиданья, ребята, — попрощался Афанарел. — Сходите выпейте у Барридзоне. Скажите ему, что я потом за все заплачу.

И они пошли дальше. Медь обернулась и помахала рукой Карло и Моряку.

— До воскресенья! — крикнул Моряк.

— Заткнись! — сказал Карло. — Девушка уже пристроена.

— Ты об археологе? Он просто старый дурак, — заявил Моряк.

— Нет, — сказал Карло. — По-моему, он мужик хороший.

— Хороший старый дурак, — повторил Моряк. — Такие тоже бывают.

— Как ты мне надоел со своими глупостями! — сказал Карло.

Тыльной стороной ладони он вытер пот со лба. Их массивные тела давили всей своей тяжестью на плотный грунт. Твердые пласты почвы отделялись и падали к их ногам, а песок жег им горло. Они настолько привыкли к грохоту, что могли разговаривать друг с другом даже шепотом. Обычно Моряк и Карло беседовали во время работы, чтобы не было так тошно от того, что ни конца ни края этому видно не было. И вот теперь Карло начал мечтать вслух:

— Когда мы закончим работу…

— Этого не будет никогда…

— Но должна же эта пустыня когда-то кончиться…

— Тогда будет другая работа.

— Мы сможем наконец поваляться, отдохнуть…

— Больше не работать…

— И никто нам не будет мешать…

— А вокруг только земля, вода, деревья, а рядом — та красивая девушка.

— Бросить к черту этот молоток…

— Мы никогда с этим не разделаемся.

— Еще эта сволочь Арлан…

— Бездельничает целый день, а зарабатывает больше, чем мы.

— Этого не будет никогда.

— А вдруг пустыне нет конца…

Их жесткие пальцы не выпускали молотка ни на минуту, кровь высыхала у них в жилах, голосов почти не было слышно — только тихий шепот, томительный, едва различимый за грохотом молотков, стон, витающий вокруг их потных лиц, у уголков обожженных губ. Под грубой потемневшей кожей выступали напряженные узловатые мышцы — твердые бугорки, перекатывающиеся по руке в согласованных звериных прыжках.