Филип Дик - Время собираться Страница 29

Он подумал о неделе, а может быть, и двух, которые им троим предстоит провести здесь, прежде чем придут китайцы и они смогут вернуться в США. Неделю, по меньшей мере семь дней, им еще сидеть и лежать, одуревая от скуки и безделья, ковыряться в еде, не зная, куда девать себя от тоски, ждать, высматривать новых хозяев и чертыхаться от того, что солнце слишком горячее, а туман слишком холодный. Как человек в душе, который вертит краны то в одну, то в другую сторону. И все недоволен.

Вот сейчас горячий кран открыт слишком сильно. А ночью будет как раз наоборот. Но им все равно ничем не угодишь. Карлу еще можно. А им двоим – нет. Что говорит и что делает Карл – это одно. Но кому интересен Карл. Им двоим, ему и Барбаре, все будет не так, пока они не выберутся отсюда и не пойдут каждый своим путем, в одиночку. Пока они двое рядом, трения неизбежны. Вопрос лишь в том, до какой степени. И жара делу не помощник.

– Может, мне лучше открыть дверь, – тут же сказала Барбара.

Верн вздрогнул. Даже жуть берет, до чего их мысли совпадают! Ему это не понравилось. Слишком близко они сошлись в своих взглядах на жизнь, в своем Weltanschauungs, чтобы он мог оставаться спокоен. Когда-то между ними лежала пропасть. А теперь их мысли бегут по одним дорожкам.

– Почему дверь? – спросил Верн.

– Воздух пойдет из коридора. – Она встала и открыла дверь. Воздух действительно пошел, но такой же сухой и теплый, как тот, что уже был внутри. Запахло людьми, выходящими из ванной, и теми, которые только отправляются мыться, и так без конца.

– Отлично, – буркнул Верн. – То, что нужно.

– По крайней мере не душно. Теперь через комнату потянет сквозняк.

Но Верна это не радовало. Ему было неуютно и беспокойно. Он нетерпеливо заерзал. Кожу защипало, отвратительное ощущение, влажная кожа, которую щиплет от пота.

– В этом здании есть душ? Должен быть.

– Только ванны.

Грусть и злое отчаяние накатили на Верна. Его лицо потемнело, казалось, все его тело свела гримаса отвращения. Барбара наблюдала за ним с любопытством, скрестив на груди руки.

– Что-то не так?

– Душа нет.

Барбара продолжала изучать его без тени эмоции на лице.

– Ладно уж, – сказала она вдруг. – Сжалюсь, пожалуй, над тобой. – Она подняла с пола чемодан и поставила его на кровать. Щелкнула замками и вытащила из чемодана бутылку, тщательно завернутую в полотенце. Верн с интересом наблюдал за тем, как она снимает полотенце.

– Я знаю, что это такое, – сказал он, и зуд вместе с беспокойством мгновенно улетучились. – Это же старая добрая змеиная настойка, то, что доктор прописал.

– Точно. Причем последняя бутылка, у меня больше нет.

Она взяла пластиковый стакан и спустилась на первый этаж, в ванну, чтобы набрать воды. Вернулась, бережно держа стакан обеими руками, чтобы не расплескать.

– Холодная? – спросил Верн.

– Я дала воде стечь. Думаю, прохладная. – Она долила виски в стакан и размешала отверткой. – Не могу найти ложку.

– Ничего. Чем только я его не мешал, вкус всегда один.

– Ты первый, – сказала Барбара.

Он взял стакан и сделал большой глоток. Напиток был приятный, хотя и теплый. Приятный? Да нет, скорее противный. Что уж тут притворяться. Но пил-то он не ради вкуса. А совсем по другим причинам. Он пил из-за того, как он себя чувствовал потом. К тому же ему было слишком много лет, чтобы терять время на подобные размышления.

Он вернул стакан хозяйке, причмокнул губами.

– Немного ты мне оставил, – сказала Барбара, пригубливая то, что было на дне. – Ладно, неважно. В конце концов, ты заслужил небольшое вознаграждение за свою работу.

– Будем считать, что ты отплатила мне сторицей.

Какое-то время они сидели молча. Верн, как мог, вытянулся на кровати, Барбара сидела на полу, потягивая из стакана.

Верна еще удивляла ее близость, но уже не так сильно. Он постепенно привыкал видеть ее рядом, это становилось естественным. Скорее, наоборот, ее четырехлетнее отсутствие почти стерлось из памяти, сделалось нереальным. Вид сидевшей на полу женщины в темных слаксах и красной рубашке воспринимался им как свершившийся факт, даже с оттенком обыденности. Словно привычка, от которой он давно отстал, вдруг вернулась к нему с новой силой, стоило дать ей малейший шанс, ей не было замены, а природа, как известно, не терпит пустоты.

Но, конечно, то, что хлынуло в эту пустоту сейчас, то, что заполнило собой провал, заняло вакантное место, не вполне совпадало со своей прежней манифестацией. Четыре года изменили Барбару Малер. Тогда она была почти взрослой девочкой, стоявшей на пороге зрелости, женственности. И он пришел и сорвал ее, ведь она была готова. Ну, может, еще чуток зеленовата была, но вполне пригодна. Она походила на плод, хрусткий и с кислинкой, а не мягкий и нежный на вкус. Теперь она выросла. Стала совсем взрослой. Дозрела. Однако метафора не получилась: время сделало ее еще более жесткой и терпкой, чем она была тогда.

Стилистический прием не удался: она ведь не растение. Тогда она, может, и напоминала зеленый плод, крепкий, с холодной горчинкой недозревшего яблока мелкого твердого новоанглийского сорта. Но ее нынешняя жесткость не имела ничего общего с яблоками. Теперь это была жесткость белого камня.

Она сама становилась камнем. В ней шел процесс обызвествления, фоссилизации, формировался ранний горький вкус старости и смерти. От нее веяло холодом могилы. Она обдавала страшным дыханием смерти. От него некуда было деться в этой крошечной комнате. Оно ощущалось почти физически, как пот, застывший на коже. Процесс окаменения начался у нее внутри и постепенно двигался наружу. Пока это еще не видно: кожа у нее гладкая и золотистая, опушенная миллионами коротких волосков, но под ней, в глубине, уже сплошной камень, и он все ближе и ближе к поверхности.

Лишь крошечные капли холодного пота на губе, на шее выдают ее. Да еще влажный, липкий воздух. И голос. То, как она говорит. Голос не спрячешь. Он ведь идет из глубины, из-под центральных сводов и темных пещер самого ее естества.

– Еще хочешь? – спросила Барбара, постукав по стакану.

– Еще? Нет. Не сейчас.

Ему было понятно то, что он видел. Ясна холодная сырость смерти. Она присутствовала и в нем самом. Да, в нем. Возможно, она даже заразилась ею от него. Возможно, это он передал ей болезнь и сам, в свою очередь, получил ее от кого-то другого. От Тедди. Или от других. От девушки, той, в его комнате. С синими глазами и волосами цвета пшеницы. Возможно, это она инфицировала его. Она обожгла его, так что он весь спекся, скорчился, выгорел изнутри.

Но у него все иначе. Он улыбнулся, поняв это. У него смерть была поверхностной, он носил ее, словно ледяную скорлупу, что-то вроде панциря, приставшего к коже. Его смерть была снаружи и пробиралась внутрь. Его сердце оледенеет последним. У нее, напротив, сердце выстыло первым. А он будет продолжать согревать себя изнутри, все свое тело и особенно сердце. Оледенение замедлится, не прекратится совсем, но по крайней мере замедлится… и все с помощью того снадобья, которое он только что принял. Он чувствовал это нутром, ему было тепло и хорошо.

Именно это он и понимал, когда говорил о виски «приятно».

– Черт возьми, – ругнулась вдруг Барбара.

– В чем дело?

– Я становлюсь как ты, Верн. Такое чувство, как будто моя кожа мне трет. Что делать?

– Жара.

– Так все говорят. Но что же делать?

Верн потянулся и похлопал ее по руке.

– Ночью будет холодно. Тогда ты еще пожалеешь, что не светит солнышко.

– Мне по ночам не холодно. Нормально.

– Наверное, ты спишь лучше, чем я.

– Я красивее тебя.

Верн улыбнулся.

– Это верно. Согласен.

– Спасибо.

– Не надо. Не благодари. Ты всегда была привлекательной, ты же знаешь. Я говорил тебе это. Один раз.

– Давай забудем об этом.

– Это факт.

– Все равно забудем.

– Ладно. – Они умолкли.

Наконец Барбара пошевелилась.

– Знаешь, – задумчиво сказала она, – когда я только узнала, что здесь остаешься именно ты, я была сильно против.

– Да?

– Я страшно возмутилась, когда вошла в офис и увидела там тебя. Так возмутилась, что готова была силой влезть в последнюю машину.

– Почему?

– Сама не знаю. Так, вообще. Ты, должно быть, лучше знаешь. Твое прошлое длиннее моего.

– Кажется, я понимаю, о чем ты.

– Хотя все может обернуться к лучшему. Мы ведь оба не дети. Взрослые. И если мы будем вести себя как взрослые, а не дуться по разным углам…

– Знать бы еще, что значит «взрослые».

Она повернулась к нему. Лицо ее было серьезно.

– Я хочу сказать, что нам ни к чему хамить друг другу. Или более изысканно портить друг другу жизнь.

– А мы разве портим? – еле слышно спросил Верн.