Михаил Елизаров - Библиотекарь Страница 29

– Не получится, мой мальчик. Я скоро умру… – развеяла мои надежды Маргарита Тихоновна. – Рак груди, и не делай так неумело сочувственное лицо. У меня в запасе полгода, от силы год. Самые оптимистические прогнозы…

Я хотел было сказать, пусть она становится библиотекарем на полгода, а потом широнинцы сами выберут другого, того же литейщика Кручину или травматолога Дежнева, но мне вдруг показалось, что это прозвучит слишком цинично. Я промолчал и тоскливо уставился в окно, глядя на тянущуюся белую царапину, точно когтем оставленную в небе самолетом.

– Широнинская читальня – это моя боль, – продолжала между тем Маргарита Тихоновна. – Пока жил Максим Данилович, проблемы не существовало. Со мной тоже все было ясно, я бы до конца служила читальне, а когда пришел бы срок, ушла… Мне очень хотелось найти достойную замену. Что-то мне подсказало, что ты будешь настоящим библиотекарем, таким, как твой дядя. Давай, вначале ты прочтешь Книгу…

Покружив вокруг да около, мы возвращались на исходные позиции. Маргарита Тихоновна пресекла мое нытье, сказав, что в данный момент путешествие на Украину небезопасно, многие силы заинтересованы поквитаться за гореловского Марченко, и во всех случаях будет лучше, если я останусь здесь под охраной наших читателей.

Она определенно знала, на какую болевую точку надавить. Я сразу затих, вспомнив, что это не просто мифический библиотекарь, но и убийца.

– Я вообще бы не рекомендовала вам покидать пределы квартиры, – безжалостно, на «вы» закончила Маргарита Тихоновна, причем в полный голос, чтобы слышали все.

Из кухни в гостиную подтянулись читатели – Таня, Федор Оглоблин, Марат Андреевич и Тимофей Степанович.

– И даже в магазин нельзя? – осторожно уточнил я.

– Конечно, – подтвердила Маргарита Тихоновна. – Тем более, читальня наша ослаблена. Да и нам, честно говоря, будет намного проще и спокойнее, если вы будете дома, при Книге.

– А сколько это будет длиться?

Маргарита Тихоновна пожала плечами:

– Недели три. Может, месяц. У вас круглосуточно будет кто-нибудь дежурить, но для походов на улицу одного охранника мало. Желательно, чтобы вас сопровождали как минимум трое.

– Алексей Владимирович, не пойму, зачем вам куда-нибудь выходить? – спросила вдруг Таня. – Мы сами все необходимое купим, я вам поесть приготовлю… Я хорошо готовлю. И в квартире приберу!

– О деньгах не беспокойтесь! – добавила Маргарита Тихоновна. – Мы берем на себя ваши финансовые проблемы.

Эти слова встретили поддержку:

– Уж как водится, – говорил Тимофей Степанович, – что-что, а своего библиотекаря прокормим! За это, Алексей, можешь не переживать!

– Черную икру на каждый день не гарантируем, но вполне достойный уровень потянем, – обещал Оглоблин.

Маргарита Тихоновна была довольна всеобщим энтузиазмом:

– Правда, Алексей, вам самому будет удобнее, и девочки наши, когда надо придут, накормят и уберут.

Похоже, мне уготовили бессрочный домашний арест с полным пансионом.

В коридоре я наудачу проверил телефон и вдруг услышал долгожданный гудок, от которого затрепетало сердце, хотя звонить в милицию было поздно.

– Подключили? – спросила Маргарита Тихоновна. – Ну и отлично! Я уже думала, останемся здесь цыганским табором охранять вас, а раз телефон заработал, то на сегодня хватит и Тимофея Степановича. Дверь тут надежная, хоть из пушки пали. Я не верю в возможность штурма, но предосторожность не помешает. Давайте я вам наши номера запишу. Не дай Бог что – мы через десять минут у вас, – она усмехнулась, – отобьем от любого супостата…

Я видел, широнинцы, несмотря на скорбь, всякий раз пытаются ободрить меня.

– Ну, Маргарита Тихоновна… тоже скажете, – потянул Тимофей Степанович. – Алексей показал, на что способен. Мы с ним на пару кого хочешь уделаем, без всякой помощи. Да, Алексей?! Верно? Уделаем? Ну, отвечай!

– Да, Тимофей Степанович, – с неохотой поддержал я эту браваду.

Все засобирались. Сердечность, с которой прощались со мной широнинцы, потрясла меня и ужаснула, хоть я и пытался не подавать вида. Было ясно – я действительно нужен этим людям.

ТИМОФЕЙ СТЕПАНОВИЧ

Мы остались вдвоем. Какое-то время сидели на кухне и пили чай. Старик довольно неловко, так что вопрос исчерпывался одним-двумя словами, расспрашивал о моей жизни, в томительных паузах одобрительно кивал большой и лохматой, точно у кавказской овчарки, головой.

– В школе хорошо учился?

– Нормально…

– А в институте?

– Тоже нормально.

– На инженера?

– Да…

– Хорошая специальность… А дядю ты любил?

– Любил…

Густые сизые кудри Тимофея Степановича взмокли и свалялись. Лоб покрылся потным блеском, так же как и нос в сиреневых прожилках, крупный и пористый. На небритых щеках соляными кристалликами топорщилась седая щетина.

На вид Тимофей Степанович был еще крепок, но в плечах уже пробивалась костлявая старческая худоба. В моменты задумчивости он языком гонял во рту вставной мост и ловко возвращал его нижней губой на место.

Напившись и отставив чашку, он сидел, сцепив жилистые кисти с желтыми, как сырные корки, ногтями, и смотрел прямо глазами, полными бесцветной голубизны.

Я понял, моя первая специальность инженера ему понравилась, а вторая – режиссер – вызвала скорее недоумение, которое он поспешил компенсировать, упомянув мою доблесть в поединке с библиотекарем гореловской читальни.

– Страшно было? – вдруг спросил он. – Я вот хорошо помню первый настоящий страх. В апреле сорок четвертого, мне тогда семнадцать только исполнилось, первую неделю на фронте…

Я приготовился к поучительной военной истории, но Тимофей Степанович неожиданно, минут на пять, замолчал, словно ушел вместе со своей историей под воду, потом вдруг вынырнул со словами:

– А после войны в депо механиком работал, женился, двоих сыновей вырастил, разъехались они, давно вестей не было. Обоим-то под пятьдесят, сами небось скоро дедами станут. Жена умерла пятнадцать лет назад. Почки у нее больные были…

Он вздохнул, помусолил какую-то мысль обветренными, точно в мозолях, губами:

– Тяжело мне что-то, Алексей, выдай-ка ты мне Книгу, пойду хоть почитаю…

Книга Памяти, уже извлеченная из стального футляра, лежала на дядином письменном столе, и Тимофей Степанович сам мог взять ее – видимо тут начинались мои обязанности библиотекаря. Я сходил в комнату и принес ему Книгу. Старик с благоговением принял ее в свою ладонь, чуть поклонился, как бы прощаясь и благодаря одновременно, и удалился в дядину спальню, прикрыв за собой дверь. Вскоре оттуда донеслось его приглушенное бормотанье.

Как большинство читателей, за исключением семьи Возгляковых, Тимофей Степанович был одинок. Родом он был из Свердловска. В громовский мир попал восемь лет назад, по знакомству. Человек, работавший с ним в депо, состоял в читальне, он и поручился за Тимофея Степановича. Старик подходил по всем параметрам – вдовец, герой войны, мужественный и простой человек. Первая его читальня распалась из-за похищенной Книги незадолго до невербинской битвы, почти все читатели погибли. Сам Тимофей Степанович тоже принимал участие в том знаменательном сражении – был в ополчении. Когда из прежних читален во множестве образовывались новые, Тимофея Степановича пригрели широнинцы…

Старик читал Книгу, я же был предоставлен самому себе. Тогда мне казалось, что я переживаю самые страшные времена. Сделалась постылой квартира, все в ней олицетворяло тоску, несвободу и страх. Гадок был гобелен с олимпийским мишкой, отвратителен вишневый сервант с зеркальным, множащим бокалы и тарелки, нутром, ненавистны проигрыватель, пластинки. Некуда было бежать, и просить о помощи тоже было некого.

Я вышел на балкон. От взгляда на хозяйский тлен – доисторические банки и клеенки, рассохшийся табурет, шкафчик без дверок – хотелось завыть, посыпая голову пеплом и окостеневшими окурками из прожженной пепельницы. Из моего заточения я смотрел на унылый от дождя, облезлый пейзаж – далекие вымокшие высотки, мусорный перелесок.

Я допил остатки коньяка, но не захмелел. Включил на кухне телевизор, негромко, чтобы не помешать Тимофею Степановичу. Показывали «Балладу о солдате», и под черно-белые кадры я совсем расклеился.

Когда стемнело, в спальне бормотание сменили долгие захлебывающиеся хрипы. Первая мысль была, что старик умирает. Он полулежал на кровати, подложив под спину подушку, уронив на плечо голову. Лицо его было каким-то мягким и бескостным, словно подтаявшим. Нижняя челюсть безвольно отвисла. Дышал он резко, тяжело и судорожно, производя эти умирающие страшные звуки. Под веками ходили ходуном глаза, как если бы Тимофей Степанович дико вращал ими. Я уже хотел вызвать «скорую», но прежде я увидел зубной мост, лежащий рядом с Книгой. Этот маленький, желтоватый, в слюне протез почему-то успокоил меня. Тимофей Степанович предусмотрительно вынул его. Что-то подсказывало, что старик все-таки переживает не сердечный припадок. Постепенно хрипы стали глуше и сменились нормальным дыханием. Глаза тоже унялись, и из-под век просочилось несколько бледных слезинок. Тимофей Степанович втянул воздух носом, заворочался. Чтобы не смущать его, я поспешил покинуть комнату.