Мэтт Хейг - Люди и Я Страница 29

— Но я не погиб. Я жив. Давай сосредоточимся на этом.

— Куда делись твои таблетки? Они были в буфете.

— Я выбросил их.

И снова ложь. С этим ясно. Неясно, кого я защищал. Изабель? Гулливера? Себя?

— Зачем? Зачем тебе понадобилось их выбрасывать?

— Решил, что такие таблетки не стоит держать в доме. Учитывая, в каком состоянии Гулливер.

— Но это диазепам. Валиум. Передозировки валиума не бывает, это тысячу таблеток надо проглотить.

— Да. Знаю.

Я пил чай. Что очень даже приятно. Гораздо лучше кофе. У чая вкус уюта.

Изабель кивнула. Она тоже пила чай. С чаем жизнь как будто налаживается. Это горячий напиток из сухих листьев, который используют в трудные минуты, чтобы вернуться в нормальное состояние.

— Знаешь, что они сказали? — спросила Изабель.

— Нет. Что? Что они сказали?

— Что он может остаться.

— Понятно.

— Решать надо было мне. Я должна была сказать, есть ли риск повторной попытки самоубийства. И я ответила, что там риск больше, чем здесь. Они сказали, что если он еще раз такое выкинет, выбора не останется. Они заберут его и будут за ним присматривать.

— Нет уж, мы сами будем за ним присматривать. Даю тебе слово. В больнице куча сумасшедших. Людей, которые думают, что они с других планет. И все в таком духе.

Изабель печально улыбнулась и подула на чай, пустив по коричневой поверхности легкую рябь.

— Да. Да. Ты прав.

Я попытался понять.

— Дело во мне, да? Это я виноват, потому что не оделся в тот день?

После этого вопроса обстановка изменилась. Лицо Изабель посуровело.

— Эндрю, ты правда думаешь, что все дело только в том случае? В твоем срыве?

— М-м-м, — сказал я, понимая, что это не к месту. Но мне больше нечего было сказать. «М-м-м» — это слово, за которым я всегда прятался и которым заполнял пустоты. Это вербальный чай. Хотя на сей раз вместо «м-м-м» следовало бы сказать «нет», поскольку я не думал, что проблема в одном дне. Я думал, что она в тысячах дней, большинство из которых мне не довелось наблюдать. Поэтому больше подходило «м-м-м».

— К этому привел не какой-то случай. Тут всё. Конечно, не ты один виноват, но ведь тебя не было с нами, верно, Эндрю? Всю жизнь Гулливера, как минимум с тех пор, как мы вернулись в Кембридж, тебя не было с нами.

Я вспомнил кое-что, о чем Гулливер говорил на крыше.

— А как же Франция?

— Что?

— Я учил его играть в домино. Я плавал с ним в бассейне. Во Франции. Страна. Франция.

Изабель растерянно поморщилась.

— Франция? Что? Дордонь? Две недели в Дордони и чертова коробка домино. Это твоя карточка «освобождение из тюрьмы», как в игре в «монополию»? Это отцовство?

— Нет. Не знаю. Я просто приводил… наглядный пример того, каким он был.

— Он?

— То есть я. Каким я был.

— Да, ты бывал с нами в отпуске. Бывал. Да. Если только это не были рабочие отпуска. Вспомни Сидней! И Бостон! И Сеул! И Турин! И… и Дюссельдорф!

— О да, — сказал я, глядя на непрочитанные книги на полках, точно на непережитые воспоминания. — Помню, как сейчас. Конечно.

— Мы тебя почти не видели. А когда видели, ты всегда был на взводе — то из-за предстоящей лекции, то из-за людей, с которыми планировал встретиться. А все наши бесконечные ссоры? Что-то изменилось, только когда ты… заболел. А потом поправился. Да ладно тебе, Эндрю, ты прекрасно знаешь, о чем я говорю. Это ведь не новость для тебя, верно?

— Нет. Вовсе нет. А где еще я ошибся?

— Ты не ошибся. Это не научная работа, которую отдают на суд коллегам. Дело не в ошибках. Это наша жизнь. Я не хочу никого судить. Я просто пытаюсь выразить объективную истину.

— Я просто хочу знать. Расскажи мне. Расскажи, что я сделал. Или чего не сделал.

Изабель поиграла своей серебряной цепочкой.

— Да брось. Что тут рассказывать? После того как Гулливеру исполнилось два и пока он не дорос до четырех, ты ни разу не пришел домой вовремя, чтобы искупать его или почитать ему на ночь. Тебя бесило все, что мешало тебе или твоей работе. А если я позволяла себе хотя бы заикнуться, что пожертвовала ради нашей семьи карьерой, — хотя я приносила настоящие жертвы, а ты даже ни разу не перенес срока сдачи книги, — ты поднимал меня на смех.

— Знаю. Прости, — сказал я, думая о ее романе «Выше неба». — Я вел себя ужасно. Ужасно. Думаю, без меня тебе было бы лучше. Иногда я думаю, мне лучше уйти и никогда не возвращаться.

— Ну что ты как маленький? Еще хуже Гулливера.

— Я серьезно. Вел я себя отвратительно. Порой мне правда кажется — лучше уйти и больше никогда здесь не показываться. Никогда.

Это ее проняло. Она уперла руки в бедра, но ее гневный взгляд смягчился. Она глубоко вдохнула.

— Ты нужен мне. Ты же знаешь, что нужен.

— Зачем? Что я даю этим отношениям? Я не понимаю.

Изабель зажмурилась и прошептала:

— Ты меня поразил.

— Чем?

— Тем, что сделал там, на крыше. Это было поразительно.

Тут ее лицо приняло самое сложное выражение, с каким я только сталкивался у людей. Нечто вроде презрительного разочарования с налетом сочувствия, постепенно переходило в глубокую, всеохватную доброжелательность и завершилось прощением и некой непонятной эмоцией, которая, по-моему, могла быть любовью.

— Что с тобой случилось? — слетел с ее губ шепот — структурированный выдох.

— Что? Ничего. Ничего со мной не случилось. Ну, нервный срыв. Но он уже прошел. А так — ничего.

Я говорил полушутя, пытаясь вызвать у Изабель улыбку.

Она улыбнулась, но грусть быстро вернула свои позиции. Изабель подняла глаза к потолку. Я начинал понимать эти бессловесные формы общения.

— Я поговорю с ним, — сказал я, чувствуя себя солидным и авторитетным. Вроде как настоящим. Вроде как человеком. — Я поговорю с ним.

— Это не обязательно.

— Знаю, — сказал я и встал, чтобы в очередной раз помочь там, где следовало навредить.

Социальные сети

В сущности, социальные сети на Земле весьма ограничены. В отличие от Воннадории технология синхронизации мозга здесь отсутствует, поэтому подписчики не могут общаться друг с другом телепатически, создавая настоящий коллективный разум. Равно как и не могут заходить в сны друг друга, чтобы полакомиться воображаемыми деликатесами и полюбоваться выдуманными экзотическими пейзажами. На Земле социальные сети, как правило, подразумевают, что вы сидите за лишенным собственного интеллекта компьютером и набираете на клавиатуре слова о том, что вам нужен кофе и что вы читали, что другим людям нужен кофе, но при этом сами забываете сварить себе кофе. Это та программа новостей, которой люди так ждали. Передача, где новости всецело посвящены им.

Но есть в этом и положительный момент. Как выяснилось, человеческие компьютерные сети до нелепого легко взломать, поскольку все их системы безопасности основываются на простых числах. Так что я вошел в компьютер Гулливера и всем его обидчикам на Фейсбуке поменял имена на «Я — позорище». Кроме того, я заблокировал им возможность публиковать что-либо со словом «Гулливер» и наградил каждого компьютерным вирусом, который окрестил «Блохой» в честь одного замечательного стихотворения. Вирус позаботится, чтобы они смогли отправлять лишь сообщения, содержащие слова «Мне вредят, и я врежу».

На Воннадории я никогда не поступал настолько мстительно. Но и никогда не испытывал такого удовольствия.

«Всегда» складывается из «сейчас»

Мы пошли в парк выгуливать Ньютона. Парки — самое популярное место выгула собак. Кусочек природы — трава, цветы, деревья, — которому не позволяют быть по-настоящему природным. Подобно тому как собаки — это несостоявшиеся волки, парки — это несостоявшиеся леса. Люди любят все такое, возможно, потому что… сами не состоялись. Цветы были прекрасны. После любви цветы — лучшая реклама планеты Земля.

— Не понимаю, — сказал Гулливер, когда мы присели на скамейку.

— Чего не понимаешь?

Ньютон, оживленный как никогда, бегал перед нами и нюхал цветы.

— Со мной было все в порядке. Никаких повреждений. Даже фингал уменьшился.

— Тебе повезло.

— Пап, перед тем как вылезти на крышу, я принял двадцать восемь таблеток диазепама.

— Этого мало.

Гулливер посмотрел на меня со злостью, будто я унизил его. Выставил невеждой.

— Это мне твоя мама сказала, — добавил я. — Я-то не знал.

— Я не хотел, чтобы ты меня спасал.

— Я тебя не спасал. Тебе просто повезло. Но я правда думаю, что тебе не стоит обращать внимание на такие чувства. Это было одно мгновение в твоей жизни. Впереди у тебя гораздо больше времени. Вероятно, около двадцати четырех тысяч дней. Это много мгновений. За это время можно совершить уйму хорошего. Прочитать много стихов.