Герман Садулаев - Я - чеченец Страница 29

В общем, на войне, как на войне.

Бой под Урус-Мартаном был очень важным. Возможно, в нем решался исход всей военной операции. Боевики подтянули к райцентру большое количество живой силы и техники. После первой неудачной атаки федералы старательно утюжили позиции боевиков с воздуха и обстреливали системами залпового огня. Потом, как полагается, в бой двинулись танки и БТР. Сравнительно легко выбили чеченцев с первой линии обороны. И тут случилось неожиданное. По дороге через село навстречу наступающим федералам выехали танки. Развернувшись на поле, они открыли огонь из башенных орудий. Это был уже не Сталинград, это была Курская дуга.

Эфир наполнился матом на нашу разведку, которая не сообщила о подходе танкового соединения.

Войска стали спешно отступать, оставляя на поле битвы подожженные боевые машины, горы трупов и раненых. На сектор был вызван огонь артиллерии, которая стала крыть всех, и наших, и ваших. В небо снова поднялись самолеты. Несколько часов продолжалась бойня. Боевики пытались вырваться из кольца огня, но удалось это немногим. Практически все танки были уничтожены огнем артиллерии и с воздуха. Остатки ичкерийцев покинули Урус-Мартан, и тогда, под прикрытием свежего подразделения бронетехники, в село двинулись мы, проводить карательную операцию.

Мы спешили на подмогу вооруженным силам Ичкерии, оборонявшим Урус-Мартан. По дороге грохотали танки, которые вели бывшие трактористы совхоза «Джалка» и парни, отслужившие в танковых частях советской армии. На броне сидели шалинские ополченцы. За танками трясся на колдобинах пикап бывшего «завода Форда», а теперь ремонтного подразделения Шалинского танкового полка. За рулем сидел Ахмед, я на сидении рядом с водителем, держа на коленях автомат, из которого еще ни разу не стрелял.

«Как ты думаешь, Зелимхан, с такой-то силой, целым танковым полком, может, мы победим в этой войне?» — спросил Ахмед, возвращаясь к давнему разговору.

«Никто не побеждает в войне, Ахмед, — ответил я. — А мы уж подавно не победим. У русских столько пушек, минометов, бомб, что хватит уничтожить десять Ичкерий. И еще на пару Туркменистанов останется. Это все наши чеченские понты. Шалинский танковый полк! Залили солярки в танки, которые сами же русские нам непонятно зачем оставили, зеленое знамя развернули — и вперед. Сейчас всех победим. Целый танковый полк, конечно. Напугали ежа голой задницей».

На этот раз Ахмед не был настроен спорить. Он вел пикап, старательно объезжая самые опасные из колдобин.

«Да, Зелим. Посмотрю на наших, все как дети. В игры играют. Кого ни встреть — бригадный генерал, самое меньшее — полковник. Если бы у каждого чеченского полковника был пусть даже не полк, а хотя бы рота солдат, наша армия была бы самой большой в мире».

«Бакх ду, Ахмед. Правду говоришь. Но что делать? Нам бы в живых остаться, но не за счет трусости, не бегая от смерти, чтобы женщинам, которые своих мужей и сыновей похоронили, в глаза было не стыдно смотреть. Это и будет наша с тобой победа».

Бой начинался весело. Пройдя село, танки разъехались веером и открыли огонь. Ополченцы соскочили с брони и пошли в атаку с криками «Вуррроооо!» и «Аллах акбар!» Русские побежали, оставляя на поле подбитую технику и раненых. Ополченцы вытаскивали федералов из машин и расстреливали. Полк попытался продолжить наступление, преследуя отступающего противника.

Но скоро все поле перед селом превратилось в арену карнавала взрывов. Начался настоящий ад. Плотно, чуть ли не на каждый метр земли, ложились мины и снаряды. В небе появились самолеты, посыпался град бомб. Танки загорались, один за другим. Тела ополченцев разрывались в кровавые клочья.

Когда началась атака, мы с Ахмедом остановили свой пикап на краю села и залегли в ров, сжимая в руках автоматы. Разрозненные группы федералов прорывались во все стороны, кто-то бежал к селу, и мы стреляли в тех, кто оказывался близко к нам. Потом квадрат накрыло огнем, и мы уже не могли стрелять; пытаться встать и переместиться в другое место тоже было бессмысленно — осколки летели как пыль в ураган. Я думал, что, наверное, это и есть танец Шивы, индийского бога разрушения, пляска, которой он уничтожает вселенную. После одного из взрывов совсем рядом с нами я был контужен и потерял сознание.

Когда я очнулся, уже темнело. Бомбежка и артобстрел закончились, на поле горели танки, русские добивали раненых, наших и своих, если не могли распознать в темноте тела в камуфляже, без знаков различия. «Господь на небе отличит своих от чужих». Я оглянулся и увидел Ахмеда. Его глаза были открыты, затылок разбит осколком, и мозговое вещество запачкало воротник. Я взвалил на себя труп двоюродного брата и пополз по канаве вдоль села.

Не помню, сколько я полз, но успел выбраться подальше от места боя. Впереди, там, где канава делала поворот, я увидел несколько силуэтов людей с автоматами. «Ну все, конец», — подумалось мне.

«Хо мил ву? (ты кто?)», — услышал я оттуда. Ответил по-чеченски: «Я… Зелим… щича убило». «Ползи к нам, голову не поднимай».

И тут позади послышалась русская речь. Я свалил с себя тело Ахмеда, перехватил автомат и обернулся. Над краем канавы, совсем близко от меня, стояли люди с оружием.

Первую зачистку в Урус-Мартане делали второпях. Чтобы боевики не успели укрепиться в домах, когда настанет ночь. Наутро сделаем новую зачистку, уже по полной программе. Стреляли по окнам, потом врывались в дома. Заходили в комнаты по правилу: сначала бросаешь гранату, потом идешь сам. В некоторых домах были женщины, дети, старики. Убивали. Попадались раненые и прячущиеся боевики. Расстреливали. Были и девушки, ничего так, вполне подходящие. Но сегодня было не до этого. Пока убивали всех, днем разберемся, настроения вкушать плоды победы не было.

Уже вечером шли вдоль канавы по краю села. На дне заметили какое-то копошение, вскинули автоматы. Тут заполыхал стоящий рядом сарай, огонь осветил округу и я увидел… в стоящем на дне канавы, по колени в грязной воде, боевике с автоматом было что-то знакомое…

Так мы стояли и смотрели в глаза друг другу, и наши измазанные лица озарялись пожаром. Целую секунду, которая длилась больше, чем вечность. Мы успели вспомнить себя, от первого лета в песочнице до последней зимы, все наши игры и разговоры. Когда-то мы были так же измазаны, потому что возились в глине на краю совхозного поля. А еще вечерами мы пекли на костре картошку и блики костра так же играли на наших лицах. Мы вспомнили все, и даже главное, что мы всегда были одним целым. Мы были едины друг с другом, и в счастливой щедрости своего единения принимали в себя и эту вселенную, со всеми населяющими ее существами. В целом мире не было никого, кроме нас, ничего, кроме нашей игры. Звезды, солнце и луна, земля, ее реки, поля, леса и горы — были созданы для нас. И другие дети, они играли с нами, и каждый тоже включал в себя целый мир. И еще был Он, тот, кто позволил нам играть, Он был в душе каждого и в сердце каждой пылинки. И знать это было счастьем.

И это ничего, что за спиной одного из нас стояли несколько бойцов ОМОНа с автоматами, а у поворота канавы другого прикрывали вооруженные ополченцы.

Просто такая была игра.

Эта секунда, она прорвала плотную ткань времени, она затянула весь мир в черную дыру, прошлое, настоящее, будущее слились в едином зареве, но огонь больше не плясал на наших лицах, он застыл, как электрический свет, словно кто-то делал фотоснимок, и на нем нам предстояло жить вечно. Секунда все длилась и длилась…

Тот из нас, кто выстрелил первым, написал эту повесть.

Сумасшедшая драгоценность

Слишком много историй начинается в кафешках, разбросанных по всему опутанному паутиной неоновых огней, сырому и промозглому городу. Может быть, именно поэтому. Во влажности отравленного ленинградского воздуха они кажутся охотничьими домиками, почтовыми станциями, стоянками первобытных племен на их бесконечном пути по вечной мерзлоте, в ледниковую эпоху, следом за кочевьями мамонтов.

Когда-нибудь археологи далекого будущего раскопают наши стоянки. И по найденным артефактам составят свое мнение о нас. Тех, кто жил в третьем ледниковом периоде.

И соискатель ученой степени напишет: в эти суровые времена люди должны были каждое утро вылезать из своих многоэтажных пещер, по подземным тоннелям и мокрому асфальту путешествовать в другие пещеры, заставленные железными и пластиковыми коробками, чтобы добыть себе еду, одежду и жидкость, которую они заливали в разноцветные самодвижущиеся телеги. А еда, одежда и эта жидкость нужны им были для того, чтобы в теле хватало сил, чтобы оно не мерзло под северными ветрами, чтобы каждое утро оно могли путешествовать в другие пещеры, заставленные железными и пластиковыми коробками. И еще у них была странная иерархия. Те, кто добывали себе еду и одежду в пещерах, заставленных пластиковыми коробками, считали, что им повезло в жизни. А другие люди, из пещер с железными коробками, много пили согревающих напитков и о жизни своей старались вообще не думать. Но вечерами и те, и другие собирались маленькими стадами в местах, которые они называли «кафе», со стеклянными витринами, барными стойками и столиками на каменном полу. Там они влюблялись, ругались, встречались и расставались, дружили и враждовали. Иногда из кафе выходили парочки особей противоположного пола, чтобы в какой-то из многоэтажных пещер появился на холодный свет ледниковой эпохи новый кричащий детеныш этих первобытных людей. Почему? Потому что на улице холодно, а в кафешках тепло, и разливают горячую воду, коричневую от добавленного в нее порошка из сушенных тропических плодов. Наверное, поэтому именно в кафешках начинались их истории.