Юрий Куранов - Тепло родного очага Страница 29

— Что побудило вас пойти на такой оригинальный подвиг? — поинтересовался я, узнав об этом со стороны.

— Знаете, — улыбнулся Бондарь, провел языком по сохнущим время от времени губам. — Зинаида Мартыновна — женщина, а была она тогда женщиной молодой, а молодые женщины обыкновенно, как вы знаете, любят сладости. На фронте женщинам особенно тяжело, гораздо тяжелее, чем нам, мужчинам. Вот я и попытался хотя бы немного скрасить ее фронтовые тяготы.

— А вы курили по-настоящему?

— Это да, — подтвердил Павел Гаврилович. — Курильщиком я был основательным.

— И трудно вам было остаться без курева?

— Конечно, трудно. Но что поделаешь? Война…

Зимой сорок второго года на Волховском фронте было предпринято крупное наступление, и в том наступлении Бондарь был тяжело ранен, осколок сверху вниз, немного наискось, прошел ему под основание черепа и застрял. Там этот осколок и поныне. На машине Павел Гаврилович был отправлен в Рыбинск, в тыловой госпиталь. Везла его молоденькая медсестра и, пока везла, влюбилась. Стала она писать ему в госпиталь письма с фронта и навещать его. Павел Гаврилович деликатно, с бережливостью, но решительно погасил столь пылко возгоревшееся чувство влюбчивой и симпатичной девушки. Поправившись, он заторопился на фронт, в свою дивизию, мотивируя торопливость тем, что там осталась жена. А между тем был тогда издан приказ, предписывающий раненых медиков, побывавших в деле, оставлять в тыловых госпиталях, а молодых отправлять на фронт, чтобы те пообстрелялись в боевых условиях. Бондаря, прекрасного специалиста, человека явно талантливого, как раз и оставляли в Рыбинске. Он мог остаться сам и забрать к себе Зинаиду Мартыновну.

В конце войны Зинаида Мартыновна перенесла тяжелую операцию. Она была беременна, но продолжала оставаться в армии. И вот в это довольно сложное для женщины в армейских условиях время у нее еще началось гнойное воспаление аппендикса. Павел Гаврилович повез ее на Украину к родителям. На маленьком полустанке поезд не останавливался, но Бондарю удалось уговорить машиниста сбавить ход. На этом замедленном ходу Зинаида Мартыновна выпрыгнула из вагона, аппендикс лопнул. С большим трудом удалось спасти Зинаиду Мартыновну, плод погиб. С тех пор тяжелейшие недуги преследуют ее до сего дня.

После войны Бондарь окончил двухгодичные курсы повышения квалификации при Ленинградской военно-медицинской академии. Потом служил на Дальнем Востоке, заведовал лабораторией в Сочи и последние годы руководил работой лечебно-диагностического отделения Светлогорского военного санатория. Он так организовал в своем отделении работу, что диагностики каждый год стали занимать первое место в социалистическом соревновании. Через три-четыре года Бондаря начали уговаривать несколько снизить показатели, чтобы хоть на время дать возможность какому-то другому отделению испытать радость победы, иначе, мол, соревнование теряет смысл, за первое место уже никто не борется. Но Бондарь не снизил своих показателей, и в конце концов изобрели в санатории первое место «А» и за него стали присуждать премию.

Зинаида Мартыновна, человек тяжело больной, тоже работала в этом санатории. Сейчас оба ветерана на пенсии, и Павел Гаврилович весь свой врачебный опыт, всю энциклопедичность своих знаний отдает жене. «Если бы не Павлик, — сказала как-то Зинаида Мартыновна, — меня бы уже давным-давно не было на свете». И на глаза ее навернулись слезы. Дома, по-прежнему стройный, аккуратный, собранный, уже перенесший инфаркт, Павел Гаврилович моет полы, стирает белье, гладит, готовит еду и не просто готовит, а по всем правилам, пунктуальнейшим требованиям строжайшей диеты. Он сам ходит в магазин и еще успевает много читать, быть в курсе всех событий, работать в городском совете ветеранов и активно участвовать в жизни санатория. Да еще помогает он словом и делом всякому, кто обратится к нему за советом и помощью.

Как-то встретил я Бондаря на берегу нашего озера. По широким заносам осенней листвы шел он с хозяйственной сумкой, из синтетической глубины которой торчал пучок зеленого лука, румянился батон, поблескивали фиолетовой фольгой своей горлышки бутылок с молоком. Мы задержались там на осеннем ветру, среди шелеста опадающих листьев. Разговор пошел о здоровье Зинаиды Мартыновны. Она более трех месяцев пролежала в областной больнице, Павел Гаврилович через каждые день-два ездил к ней на электричке и вот месяца полтора как привез ее домой. Чтобы сменить тему, потому что разговор принял слишком медицинский характер, задал я Павлу Гавриловичу безобидный, как мне тогда показалось, вопрос: какое самое глубокое воспоминание осталось в нем со времени войны?

Павел Гаврилович задумчиво облизнул губы, немного обсохшие на ветру, закрыл глаза, постоял так и сказал:

— Знаете, это было на Волховском фронте, как раз перед моим ранением. Мы должны были нанести отвлекающий удар. И нанесли его. Нанесли удачно. Получили приказ выходить из боя. А немцы в нас уже вцепились. И, отступая, мы попали под ужасающий огневой удар. Нас буквально разнесло. А Зина была в медсанбате. И кто-то там сказал, будто я убит. Она потеряла сознание… Мне звонит командир дивизии и сообщает, что случилось. И вот, мол, теперь, узнав, что ты жив, мы убеждаем ее, что ты цел и невредим, но Зина нам не верит. «Срочно собирайся и приходи к ней сам». А идти к ней было километров сорок. Выходя из боя, мы еле-еле двигались, и я был еле жив. Но делать нечего, я собрался и пошел…

Павел Гаврилович надолго задумался и опять прикрыл глаза, словно задремал. Вдруг веки его покраснели, и под ресницами заблестели слезы. Да, он плакал. Но быстро собрался, глаза приоткрыл и рассказ продолжил:

— Дорогу глубоко занесло: перед этим гуляла метель. А тут ударил страшный мороз. Что-то около сорока градусов. Наши бойцы выходили из боя через лес, прямиком, и здесь их накрыло. Лес разнесло в щепы, и в этом лесу раненые и просто обессиленные люди здесь и там пристраивались передохнуть, где на пенек, где на сваленную сосну, где под деревом… Некоторые так забывались, что засыпали, а мороз их леденил. Я сначала ничего не понял. Меня самого тянуло присесть где-нибудь и чуть поотдышаться. Но я видел, что по лесу ходят бойцы и то одного, то другого трогают за плечи, за голову, за спину и люди падают от таких прикосновений, как деревянные…

Павел Гаврилович замолчал надолго. И вдруг коротко добавил, добавил уже спокойно:

— Зинаида Мартыновна быстро поправилась, хотя я понял, что, если бы меня не вызвали к ней, всякое могло бы случиться. С ней я пробыл всего минут тридцать — сорок. И той же дорогой пошел назад…

Тогда же я задал Бондарю еще один вопрос, опять я хотел свести разговор на другую тему, попроще:

— Как вы думаете, Павел Гаврилович, что такое любовь?

Не задумываясь он ответил:

— Любовь — это прежде всего внимательность, бережливость к тому, кого вы любите. Все остальное — лицемерие.

Не так уж мало повидал я хозяйств на деревне по стране, больших и маленьких, бедных и богатых, показательных и непоказательных, слаженных и разболтанных. Но нигде я не встречал того, что полтора года назад увидел за поселком Юкнайчай, на самом западе Литвы, в Шилутском районе, под Клайпедой. Там, среди песчаных взгорков, поросших сосняком, послевоенным, не таким уж рослым, я увидел нечто необычайное.

Здесь шло какое-то странное строительство. Человек десять парнишек собирали возле опушки на вспаханном поле мелкие и крупные валуны и складывали их в кучи. Они же собирали и всякий мусор строительный, которого было, кстати, не так уж много. Другая группа ребят, человек пять, возилась внутри замысловатого лабиринта из столбиков и полубревенчатых полуперекрытий-полуизгородей. Левее тоже какой-то полугородок-полулабиринт из вбитых в землю бревен, хорошо ошкуренных и обтесанных аккуратно, возводили трое пожилых людей. И еще группа из двух взрослых и троих подростков пристроилась на бревнах. Они что-то разглядывали на разостланном у рослого парня по коленам листе бумаги. Это было забавно. И я приблизился к этой группе молодых людей и подростков, оживленно чем-то занятых здесь, среди песчаных взгорков, поросших сосною и вереском. Двоих из них я уже знал и кое о чем с ними беседовал.

Высокий, с чуть кавалерийской походкой стройный блондин — Гинтарас. Этому парню перевалило за двадцать. Он профессиональный баскетболист. И вообще человек спортивного склада. Несколько лет назад, прослышав, что в Юкнайчае заведует великолепно отлаженным современным хозяйством молодой директор, в прошлом очень деловой секретарь райкома комсомола Зигмантас Докшас, Гинтарас пришел и обратился к нему. А обратился он с не совсем ординарной просьбой: Гинтарас пояснил, что он хочет стать художником, но на свои средства на время учебы ему трудно рассчитывать. Не направит ли Зигмантас его как совхозного стипендиата в Клайпедский художественный институт, а Гинтарас будет рад по окончании обучения в специальности дизайнера все свое умение и свой талант отдать совхозу. Докшас, человек с огромным опытом руководящей и организаторской работы, привык быстро и точно оценивать людей, и еще он привык доверять. Гинтарас окончил институт, два года работает в совхозе художником, работы у него много — от обычных оформительских дел до эскизов к визитным и поздравительным открыткам и рабочей одежды для тружеников хозяйства. Идя сюда, в соснячок, я как раз проходил мимо небольшой строительной площадки, на которую уже завозят камень и кирпич: площадка отведена для дома Гинтараса, который он сам себе спроектировал и уже начинает строить. Обзавестись семьей, в такой обстановке, конечно же, не составляет труда, жена у художника медичка, сейчас она возится с младенцем, которому три месяца.