Ирина Ратушинская - Наследники минного поля Страница 29

Однако Мишина защита была, видимо, политически окрашена должным образом, так что директор её принял. Под его руководством собрание осудило бойкот бывших в оккупации, равно как и драки в школе. Петрова и Кригера на первый раз простили. Окончили собрание общим вставанием и пением гимна. И вставать Алеше было как-то неловко: не детский же сад. Но, он видел, положено было. Отвык, чёрт, от этих штучек. А эвакуанты — ничего, пели, как молились. С горячим чувством.

А Мише после этого собрания дал рекомендацию в комсомол сам директор. Паренёк еще политически не вполне подкован, но известным чутьём обладает. Можно вырастить из него хорошего организатора.

Дома у Красновых были сцены с рёвом: Маня и Петрик наотрез отказывались ходить в разные школы. Это же быть врозь целых полдня! Они не могут, и не пойдут, и всё! Они вцеплялись друг в друга и валились на пол: делай, что хочешь. Яков, потрясая ремнём, увещевал, грозил, растаскивал — но без должной убеждённости. Конечно, ребятишки, считай, три года так и провели: держась друг за дружку. Чтоб не так страшно было.

А школы теперь с раздельным обучением, нет таких классов, чтоб мальчики и девочки вместе. Маню водила Муся, крепко держа за руку, осыпая подзатыльниками и поцелуями. Петрика водил Миша, используя коррупционные методы. За первые две недели пришлось, скрепя сердце, пообещать этому паршивцу трофейный трёхцветный фонарик. Он ещё имел наглость намекать на готовальню, но уж это Миша пресёк.

Миша был теперь богат и счастлив: папа нашёлся, и шлет посылки и письма! Света победно поддразнивала Алёшу: ну, что? А это потому, что действительно непонятно было, как Мишиного папу искать. Мобилизовали его чин чином, в первые дни войны. Дома Мишиного уже нет, развалка на том месте. Если папа жив — куда он напишет?

И сразу после освобождения Света выдала идею, на которую способна только девчонка: что такое полевой адрес? Пять цифр. Ну так надо их угадать, вот и все. Можно же не одно письмо написать, а несколько, уж один-то номер попадёт. Алёша пробовал ей объяснить, что слишком много сочетаний, фиг тут угадаешь. Но его рациональные рассуждения отмели большинством голосов: почему не попробовать? Загадали шесть номеров, каждый по одному. И Миша послал шесть одинаковых писем по шести полевым адресам. Один номер попал-таки в точку: это был полк, где Мишин папа служил до ранения. И его там помнили, и разыскали, и переправили ему Мишино письмо. Кто угадал этот номер — они не знали теперь, не догадались записать, кто какие цифры задумал. Так что весь триумф был Светин, и спорить с этим не приходилось. Хотя Алёша спорил, с непонятным ему самому ядовитым удовольствием. Похоже было, что Миша этим спорам завидовал: над ним Света редко насмехалась, все норовила выламываться над Алешей.

Учиться поначалу не слишком заставляли, и они много времени проводили вместе. К зиме Алёша сделал управляемые санки: у них был передний полоз и рукоятка, приделанные к сиденью на шарнире. Можно было съезжать по крутым, синим от снега улочкам, спускающимся к морю. Хитрый Петрик наладил было коммерцию: давал пацанам с тех улиц покататься по десять копеек за раз, и харчами тоже брал. Но Алёша узнал и накостылял ему по шее, чтоб не был такой хитрый.

Петрик обиделся: его тянуло в рост, и все время хотелось жрать, аж в голове мутнело. Он виноват, что ему не хватает карточной пайки? А Мане тоже не хватает, что он, не видит? А мама же им ещё и подсовывает всё, что может…

Игрой в "пожара", к тому же строго запрещаемой в школе, много не заработаешь: так, копейки. Но Петрик подкопил этих копеек и купил у какого-то древнего деда на базаре сокровище, цены которому дед явно не понимал. Это был гранёный стаканчик, с очень толстыми стенками и совсем уж толстым, прямо в полтора пальца, дном. Поболтавшись по базарам, Петрик нашел тётку, у которой можно было покупать семечки хоть килограммами. Купил полный мешочек, а дальше нужна была только грелка, кошелка и газеты.

— Семачки каленые горря-чие! — выводил он чистым дискантом, и у него покупали. На стаканы. А стаканчик был с секретом, но если правильно держать, то не видно, какое дно.

Только надо было менять места: Петрику вовсе не улыбалось, чтоб его за этим занятием застукали учителя или знакомые. Стаканчик приносил доход небольшой, но постоянный. Можно было иногда покупать колбасу и твёрдые пряники. Он и не думал жрать их сам, но дома обязательно станут приставать: откуда да как. Так что лучше всего пировать было у Светы, в их с Андрейкой комнате. Тетя Клара, во-первых, не имела манеры приставать, а во-вторых, часто уходила по вечерам и по ночам.

Она работала теперь в порту диспетчером, и ещё счастлива была, что взяли. Почему-то оказалось, что фронтовикам, да ещё с инвалидностью, никто не спешит предоставить работу. И вообще их нигде не встречают с оркестрами. А командуют вполне благополучные мужчины с тыловыми мордами. Она бы и на пенсию перебилась, кланяться бы не стала, но двоих детей на ту пенсию не поднимешь. А за ночные смены всё-таки больше платили.

Света первая догадалась о Петриковой коммерции и прямо спросила, оставшись наедине:

— Воруешь или комбинируешь?

Петрик чистосердечно сказал, что комбинирует: ему понравилось такое богатое слово. И больше Света ни о чём не спрашивала. Как таким пацанам хочется жрать — она по Андрейке видела. Света кипятила чай, и они ели пряники всей компанией, каждому по полтора, и жевали серую ливерную колбасу, а Миша по-кошачьи жмурился:

— Во живем! Почти как в катакомбах!

Да, в катакомбах, с деньгами дяди Паши, пожалуй, было сытней. Света золотые монеты пустить в ход не успела, и жалела об этом: как их теперь сбыть? Ещё спасибо, что хоть успела их унести из катакомб вместе с парабеллумом. После того, как тетя Муся сдала НКВД их входы — забетонировали те места моментально. Грустно теперь и проходить мимо их квартиры на Комсомольской (теперь она опять была Комсомольская). Окошки светятся, и кто-то там уже живет, а наш "привидений" так и скучает один в темноте, замурованный навеки.

Они бегали в кино по вечерам, упивались трофейными фильмами. Проскакивать без билетов каждый умел, но виртуознее всех Петрик. Трюки его были разнообразны. Например, он подлавливал у входа в кино кого угодно в солдатской форме.

— Дяденька, проведите нас с сестричкой. Билетов не надо, я вас научу.

Заинтересованный дяденька выслушивал инструкции Петрика и, как правило, хохотал, хлопая себя по бокам:

— Ах же стервец, хитрый какой!

Дальше разыгрывалась сцена, как по нотам. Избранник Петрика проходил через контроль, а из толпы звенел взволнованный детский голос:

— Папа! Глянь же, это наш папа!

Избранник оглядывался, делал, в соответствии с инструкцией, большие глаза, и орал:

— Сынок!

Толпа расступалась, и Петрик с Маней пролетали мимо контролерши и висли у солдата на шее. Толпа умилялась вместе с контролершей: отец приехал с фронта и нашёл детей! Женщины промокали глаза, гладили их по головкам. И места им уступали сидячие, рядом с солдатом. Усомниться, с чего бы это отец, приехав, не завернул домой, а сразу пошел в кино, никому в голову не приходило. Так было приятно понаслаждаться трогательной встречей.

А Маня пела все песни изо всех кинофильмов, и поразительное свойство было в ее манере: любой мужчина от двенадцати лет и выше чувствовал себя от её доверчивого светлого голоска по меньшей мере Ринго Кидом. Она училась в музыкальной школе, блистала в самодеятельности, и Петрик остро завидовал ей. Все равно от её пения никакого проку: так, одно удовольствие. А будь у него такой слух, он бы во сколько заработал в каждой пивной! Голос-то у него хороший, громкий. Но он безнадежно фальшивил, и Маня, смеясь, затыкала уши, когда он пел.

Победу объявил Левитан по радио. Он и всегда читал вкусно и торжественно, но на этот раз превзошёл себя. Казалось, всё изменится теперь, всё будет прекрасно и ново. Обнимались на улицах, целовались, как на Пасху, а у тёти Клары опять была вечеринка. Мальчики обломали всю сирень, что нашли по окрестностям. Бело-лиловые пышные горы громоздились изо всех бутылок и банок в двух комнатах тёти Клары. А гулянье уже перехлестнуло во двор, и женщины вытащили столы, накрывали на них, у кого что было. Потому что теперь уже всё будет хорошо, и кончился ужас перед похоронками, и кто дожил — так вернутся… Так за них!

А наутро голосила рыженькая тетя Лиза из шестой квартиры:

— Коленька, Коленька, мальчик мой золотой!

И двор, пригорюнясь, вспоминал этого золотого мальчика, потому что он тут и вырос, изо всех дворовых босяков первый на шкоды и фокусы, самый горластый и самый изобретательный.

Похоронки ещё приходили, что было делать. Потом перестали. А до демобилизации было еще ой как далеко. Муся и Яков похоронку не получили, а получили извещение, что Семен пропал без вести. В боях под Краковом. Но ещё оставалась надежда, потому что без вести пропавшие иногда находились самым неожиданным образом. Во всяком случае, так говорили, горячо и убежденно, все знакомые. И приводили массу примеров.