Мишель Турнье - Каспар, Мельхиор и Бальтазар Страница 29

После этой речи архангела настало благоговейное молчание — как бы провал перед наступлением страшного и прекрасного переворота, который оно возвестило. Каждый на свой лад и по мере своих сил пытался представить, каковыми будут новые времена. Вот тут-то и раздался скрежет цепей, ржавых болтов и смех навзрыд, нелепый и гротескный, — это был я, это было громовое «Ии-аа!» осла, стоящего в яслях. Да, это был я, что вы хотите, терпение мое истощилось, пора было положить этому конец. Ведь, ясное дело, нас снова, в который уже раз, забыли. Я не пропустил ни слова из разговора, но не услышал, чтобы помянули про ослов.

Все засмеялись — Иосиф, Мария, Гавриил, пастухи, мудрый Сила и вол, который ничего не понял, и даже Младенец весело заколотил ручонками и ножонками в своей соломенной колыбели.

— Само собой, — сказал Гавриил, — ослы тоже не будут забыты. Конечно, всесожжения их не касаются. На памяти священнослужителей еще не бывало, чтобы на алтаре заклали осла. Слишком много чести для вас, смиренные ослики! А между тем заслуги ваши велики — на вас взваливают непосильные ноши, вас бьют, оскорбляют, держа впроголодь. Но не думайте, что ваши беды ускользнули от глаз архангела. Вот, например, я отлично вижу глубокую гноящуюся ранку за твоим левым ухом, Кадишуйя, и страдаю вместе с тобой, бедный мученик, когда твой хозяин день за днем ковыряет ее заостренной палкой, чтобы боль подстегнула твои угасающие силы…

И архангел протянул свой лучезарный палец к моему левому уху, и тотчас глубокая гнойная ранка, не ускользнувшая от его внимания, затянулась, более того — она покрылась жесткой и плотной мозолью, которую никогда уже не сможет проколоть никакое острие. Я тотчас восторженно затряс своей гривой, издав победное «Ии-аа!».

— Да, добрые и скромные помощники человека в его повседневных трудах, — продолжал Гавриил, — вы будете вознаграждены Великой Историей, которая начинается нынче ночью, и награда послужит вашей вящей славе.

Однажды в воскресенье — это воскресенье назовут впоследствии Вербным — Господь отвяжет в деревне Вифании неподалеку от Масличной горы ослицу с осленком. Апостолы положат плащ на спину молодого осла, на котором никто еще не ездил, и Иисус сядет на него. И Господь совершит свой торжественный въезд в Иерусалим через Золотые Ворота, красивейшие ворота в городе. Ликующая толпа будет встречать пророка из Назарета криками: «Осанна сыну Давидову!», и ослик будет ступать по ковру из пальмовых ветвей и цветов, которыми жители города выстелют мостовую. А ослица будет следовать за ними, крича: «Ии-аа! Ии-аа!», чтобы объяснить всем: «Это мой осленок! Мой сынок!», потому что такой гордости не довелось испытать ни одной ослице в мире.

Вот каким образом кто-то наконец впервые подумал о нас, ослах, о наших нынешних бедах и грядущих радостях. Но для этого понадобилось, чтобы на землю прямо с небес спустился архангел. И я сразу почувствовал, что меня приняли в большую Рождественскую семью. Я больше не был непонятым одиночкой. Какую чудесную ночь могли бы мы провести все вместе в уюте нашей общей, святой бедности! И после скоромного утра полакомиться вкусным обедом!

Увы! Богатые всегда вмешиваются во все. Они в самом деле ненасытны, они хотят завладеть всем, даже бедностью! Кто бы мог вообразить, что эта обездоленная, устроившаяся между волом и ослом семья привлечет к себе царя? Я сказал — царя; какое там! Трех царей, да вдобавок настоящих восточных владык с роскошной и шумной свитой, с верховыми животными и балдахинами!

Пастухи успели удалиться, и безмолвие снова окутало эту удивительную ночь, как вдруг деревенские улочки наполнились громкими звуками. Бряцали удила, шпоры, оружие, в свете факелов сверкали пурпур и золото, раздавались приказы и возгласы на диковинных языках, и главное — показались странные силуэты животных, прибывших с другого конца света, — тут были нильские соколы, собаки, зеленые попугаи, красавцы кони, верблюды с крайнего юга. Недоставало только слонов.

Сначала любопытство собрало большую толпу. В деревнях Палестины отродясь не видали такого зрелища. Можно сказать, богачи не пожалели денег, чтобы украсть у нас наше Рождество! Но, в конце концов, что слишком, то слишком. Люди стали расходиться и попрятались по домам, в полях и среди холмов. Нам, мелкой сошке, от великих мира сего хорошего ждать не приходится. Лучше держаться от них подальше. Может, бедному сельчанину и подадут когда-нибудь грошовую милостыню, но сколько раз его высекут при этом хлыстом, как и бедного осла, случайно оказавшегося на дороге у властителя.

Так рассуждал мой хозяин. Разбуженный шумом, он собрал свои пожитки, и я увидел, как он прокладывает себе путь в нашем импровизированном хлеву. Мой хозяин — человек решительный, но неразговорчивый. Он молча отвязал меня, и мы покинули охваченную волнением деревню еще до того, как в нее вошли цари.

Таор, принц Мангалурский

Сладкие годы

Вручая принцу Таору коробочку из сандала, инкрустированную перламутром, Сири Акбар улыбался своей обычной двусмысленной улыбкой, вкрадчивой и иронической.

— Вот, принц, последний дар, который посылает тебе Запад. Чтобы добраться до тебя, ему понадобилось три месяца.

Таор взял коробочку, взвесил на ладони, рассмотрел, потом понюхал.

— Легкая, но пахнет приятно, — заметил он.

Потом, повертев коробочку в руках, обнаружил, что она запечатана большой восковой печатью.

— Открой ее, — приказал он, протянув коробочку Сири Акбару.

Молодой человек легонько ударил раз-другой по печати рукояткой меча, печать раскрошилась и рассыпалась пылью. После чего Сири без труда поднял крышку. Коробочка снова перекочевала в руки принца. Она была почти пуста — только в квадратном гнездышке притаился кубик мягкого зеленоватого вещества, присыпанного белой пудрой. Принц осторожно взял его большим и указательным пальцами, рассмотрел на свет, поднес к ноздрям.

— Пахнет сандалом, как и коробочка. Порошок — это сахарная пудра, зеленоватый цвет напоминает фисташки. А что, если попробовать на вкус?

— Это неразумно, — возразил Сири. — Пусть сначала отведает раб.

Таор пожал плечами:

— Тогда мне ничего не останется.

Он открыл рот, положил в него лакомство. И, закрыв глаза, стал ждать. Потом челюсти его слегка задвигались. Говорить он не мог, но взмахом рук выразил свое удивление и удовольствие.

— Да, это фисташки, — наконец вымолвил он.

— Они называют это рахат-лукум, — уточнил Сири. — Что на их языке означает «услада гортани». Стало быть, это фисташковый рахат-лукум.

Дело в том, что принц Таор Малек больше всего на свете ценил кондитерское искусство, а из всех добавок, которыми пользовались его повара, предпочтение отдавал фисташкам. Он даже приказал посадить в своем саду целую рощу фисташковых деревьев, о которых усердно заботился.

Сомнений не было, в состав мягкой толщи маленького мутно-зеленого кубика, присыпанного сахарной пудрой, входили фисташки. Входили в состав? Нет, скорее, этот кубик пел гимн фисташкам, прославлял их. Таинственный рахат-лукум, поскольку таково было его имя, явившийся из стран заката, являл собой высшую ступень культа фисташек, фисташки становились в нем чем-то большим, нежели фисташки, можно сказать — сверхфисташками…

На простодушном лице Таора было написано живейшее волнение.

— Надо было показать кубик моему главному кондитеру. Может, он узнал бы…

— Не думаю, — сказал Сири, улыбаясь все той же улыбкой. — Это лакомство совершенная невидаль, оно не имеет ничего общего со здешними.

— Ты прав, — согласился удрученный принц. — Но почему они прислали мне только один экземпляр? Они что, нарочно хотели меня огорчить? — спросил он, надувшись как ребенок, который вот-вот расплачется.

— Отчаиваться не надо, — сказал Сири, вдруг став серьезным. — Мы можем, собрав немногие известные нам сведения о коробочке и ее содержимом, отправить на Запад гонца с приказанием узнать рецепт фисташкового рахат-лукума.

— Отлично, так и сделаем! — поспешно согласился Таор. — Но пусть раздобудет не только рецепт. Пусть привезет побольше самого этого… как ты сказал?

— Фисташкового рахат-лукума.

— Именно. Найди же надежного человека. Нет, лучше двоих. Дай им денег, золота, рекомендательные письма, все, что может понадобиться. Сколько времени это займет?

— Надо дождаться зимнего муссона, чтобы пуститься в путь, и воспользоваться летним, чтобы вернуться. Если все пойдет хорошо, через год и два месяца они будут обратно.

— Год и два месяца! — с ужасом воскликнул Таор. — Тогда уж лучше поехать самим.

Таору было двадцать лет, но княжеством Мангалуру, расположенным на Малабарском берегу в юго-западной части Деканского полуострова, по смерти своего супруга магараджи Таора Малара правила мать принца. Похоже было, что жажда власти у магарани Таор Маморе все усиливается по мере того, как блекнет ее когда-то ослепительная красота, и что главная забота магарани — держать наследного принца в стороне от государственных дел, которые она желает решать сама. Для пущей верности магарани приставила к сыну наперсника, родители которого были ее клевретами и который усердно исполнял возложенную на него миссию. Делая вид, что готов потворствовать любой прихоти наследника, лишь бы тот был счастлив, Сири Акбар поощрял Таора заниматься всякой чепухой, развивавшей в принце лень, чувственность и, главное, неумеренную страсть к сладостям, какую он начал проявлять еще с малолетства. Честолюбивый раб, управляемый единственным желанием — получить свободу и добиться высокого положения при дворе, Сири Акбар был трезв и умен, однако было бы несправедливо утверждать, что его подчинение воле магарани и развращающая преданность Таору были одним лишь двоедушием. Сири был не лишен искренности и даже некоторой наивности и на свой лад любил свою госпожу и ее сына, не всегда умея провести грань между самовластием первой, гурманством второго и собственным честолюбием, которое побуждало его подчиняться как магарани, так и принцу. Дело в том, что обитатели Мангалуру отличались редким простодушием, ибо жили они обособленно, отделенные от других народов рубежами моря и пустыни. Вот почему к началу нашей истории принц Таор не только ни разу не покидал своих владений, но даже редко выходил за пределы дворцового сада.