Григорий Ряжский - Люди ПЕРЕХОДного периода Страница 29

В общем, зашёл он туда, учуяв запах свежей малярки, когда они её и на самом деле практически завершали, последнюю отделку, уже крепя потолочные карнизы. Снизу, как выяснилось, тоже уже, можно сказать, закругляли проект, приступив к монтажу кухонного оборудования. Плюс доканчивали оставшиеся интерьерные дела по всему пространству, от и до.

Паштет первым делом осмотрелся и, восхитившись взятым владельцами замахом, произнёс:

— Deus suscipite infirmos dabo tibi Deus[11].

Шустрая молодуха с непослушной копной торчащих во все стороны курчавых прядей, носящаяся от одного отделочника к другому, успевая по пути передвинуть ногой в безопасную сторону банку грунтовки и ответить на пару звонков мобильной трубы, улыбнулась молодому человеку и заинтересованно переспросила:

— Что, простите? Какой «инфирмос», вы сказали? Вы, наверное, из санэпидемии? Так у нас всё ещё вчерашним числом закрыто, весь инспекционный перечень, осталось только акт подмахнуть, ваше начальство в курсе, это у нас на среду намечено по плану.

Пространство и правда впечатляло. И больше не самим объёмом, который, как ни посмотри, всё же не был так уж велик, а просто Паштет никогда ещё не видал, чтобы так поразительно нахально, с такой невероятной смелостью те, кто собирался всем этим владеть, напридумывали того, что никак не хотело совмещаться у него в голове и душе одновременно. Тепла во всём, что он видел, особенного не усматривалось. Скорей и сама отделка, и всё пространственное решение будущего ресторана служили несколько иной цели, нежели просто зайти, посидеть, закусить. Тут во всём явно доминировал стиль, среда, гармония, сочетание камня, воздуха и вида на Москва-реку. Высоченные окна, в три света, завершающиеся полукруглыми рамами, выходили на Саввинскую набережную в той её части, где по вечерам отголосок городской жизни был уловим уже едва-едва. Ни мельтешни, ни лишнего шума, ни праздной вечерней толпы, копытящей тротуар в поисках вечерних удовольствий. Впереди — тупик, сзади — город, центр, надобность выезда на этот радиус, особенно с приходом сумерек, довольно низка, даже по московским меркам. Разве что этот протяжённый кусок городской земли, вполне себе широкий, но практически лишённый интереса горожан, больше подошёл бы для ночных гонок, не располагая к тому, чтобы выискать нечто для души.

— То есть скоро открываемся, значит? — поинтересовался мой брат.

— В субботу презентация и открытие, — подтвердила хозяйка, — приходите непременно, с женой, будем рады.

— Понял, — кивнул братан, — будем, ждите.

В тот же день он рассказал мне про своё обнаружение, испросив разрешения не ходить вместе со мной на эту презентацию. Люди больно хорошие, сказал, душевные, сразу видать, так что без меня давай, первым базар заводи, а я уж после, если всё нормально.

Ну короче, я всё там и дожал, один, без никого ходил. Но не в тот их праздничный день, а уже чуть после, когда хозяйские радости немного поулеглись и можно было потолковать без эмоций. Так и сделал. А потом уж и Паштет регулярно стал оттуда дань выстригать, раз в месяц, как кукушка, без сбоя. Я всё это к чему вспоминаю-то. А к тому, что крыша нам эта боком вышла, через неё мы с братухой и оказались на Краснокаменке. Как всё было, об этом как-нибудь после поведаю, подробней, если время останется.

Но вернусь к тому дню, когда к Черепу позвали, разговаривать.

— Ну что, Сохатый, — приветливо обращается он ко мне и кивает присесть на табурет, — готов к труду и обороне?

Я, конечно, ответно реагирую, выказываю уважение улыбчивым лицом, смиренностью жестов, внимательностью слуха. Отзываюсь сразу после вопроса, чтобы не предъявлять пауз сомнения:

— Всегда готов, Череп, я человек надёжный, про меня такое известно, даже странно, что раньше не позвал. А какие дела-то, чем могу, как говорится?

— А дела такие, — говорит он мне задумчиво так, — что пора вам обоим в люди выходить, с брательником, а то ж двое вас, а отдачи обществу только-только с одного натягивается. Сам-то ещё нормально стои́шь, сказали мне, а вот Паштет-твой-Маштет совсем уже размяк, говорят, нет в нём нужной нашему делу боевитости: не орёл, братва сказывала, всё больше книжки-шмижки на уме у него разные, включая на нерусском нашем. Нос свой уткнёт в листовки эти и дрочит голову каждую свободную минуту. Ты ж бригадир, Сохатый, как же ты его отпустил так от себя, вы ж одно племя. Одна кровь, одна морда, у вас же только погоняла разные, а в остальном вы обязаны быть однородные. — Он закуривает и протягивает мне пачку «Мальборо». — Угощайся. — Я с готовностью вытягиваю сигарету и дымлю ею на пару с ним, как равный. А Череп продолжает лекцию-морале: — Но только одинаковые не как он, а как ты, брат, понимаешь?

— Понимаю, — соглашаюсь я, не вполне ещё просекая, к чему ведёт смотрящий, — я-то врубаюсь сам, но Паштет, такое дело, он с самого детства умный какой-то, не в меня, другой он, в принципе. Нет в нём отчаянности, нет боли за нашу профессию. Считать, прикидывать, планировать текущие и перспективные дела — это он нормально надрочился, тут слов нет. Как и наперёд видеть может, интуичить само развитие дела: куда, где, от кого…

— Ну и чего ж он не наинтуичил, чтоб вас за жопу не прихватили по 162-й, часть вторая? — усмехается Череп. — Это чтоб ему с дел ваших понадёжней соскочить? Для него, наверно, лучше кисель тут лагерный хлебать, он у тебя такой, что ли? А ты при нём и слова не скажи, жалеешь, поди, убогого?

Нет, не секу, всё же чувствую, выводит на цель, на свою какую-то, а куда конкретно, не догадываюсь. И тогда сам же предлагаю ему первым карты открыть, имея в виду, что мы с братом люди, на каких в любом хорошем деле можно надёжно положиться. Ну и добавляю сколько-то твёрдости, чтобы не злить, но было заметно. Говорю:

— Ты, Череп, беседуй, зачем звал, со мной можно напрямую, без прелюдий. На меня за всю мою жизнь ещё никто из братвы не обижался, а только наоборот, одни похвальные грамоты от корешей имел и благодарности в приказе по сообществу.

Это я так шучу ещё попутно, разминаю ему решимость, чтобы не передумал вовлечь нас с братом в доброе дело. Ну, вижу, решается, раз так, переходит излагать задачу. И растолковывает. А сидим с ним один на один, остальных всех убрал от нас рукой:

— Есть дело, Сохатый, но доверить могу только своему, такому, который не сдаст после под пыткой. Ты такой, я знаю, уже проверил. Ну и Паштет твой пригодится, для алиби-шмалиби, чтоб уж наверняка сошлось. А после как всё сделаешь как надо, к себе приближу, под личное крыло возьму. А откинусь когда, на своё место обществу отрекомендую, всё равно в законе тут я один, больше никого. Вот и скажи, почему не ты? Авторитет есть, знаю, а там, глядишь, коронуешься, уже совсем человеком станешь. И братану́ зелёный свет заодно сделаешь, не то он совсем тут книжками своими зачитается, какую-никакую квалификацию и ту потеряет. Глядишь, скоро до чушка́ съедет, тебе это надо?

— Не вопрос, — отвечаю, а сам едва сдерживаю ранее незнакомое мне чувство победителя жизни, — сделаем с Паштетом всё тики-тики. А чего надо-то?

Он нос небритой губой почёсывает в задумчивости, как бы убирая последние сомнения, и говорит:

— Паштет пускай на стрёме будет, но на видном месте, чтобы всякий его мог засечь, включая дубака, а сам ты в это время Химика-этого-Шмимика попишешь чуток, и все дела.

— В смысле, попишешь? — удивляюсь я. — Расписарить его, что ли?

— Ни то, ни другое, — поясняет смотрящий, — а просто вырежь ему глаз, любой, на своё усмотрение… а так, пусть живёт себе дальше, никто на жизнь его не покушается, просто есть мнение у верхних, — он задрал голову в небо, — что Лиахим этот чутка зазнался, живёт себе, понимаешь, не по правилам, никого и ничего не признаёт, а что ему предлагают, то не слушает и отвергает. К тому же воззваний настрочил хе́рову кучу, народ наш мутит, призывает к переделке понятных всем укладов. А сам-то обул этот народ так, что мама не горюй, и налог заодно позабыл внести в казну, которая нас с тобой, между прочим, даже тут греет, на зоне.

Не, я натурально удивляюсь, а не просто так. Уточняюсь:

— А для чего ему без глаза-то быть? Это ж ни то ни сё, это же просто типа ополовинить зрение, он же и с одной зенкой строчить дальше сможет, раз он такой последовательный враг народа. Может, тогда и второй у него до кучи вывинтить?

— Не надо, — не соглашается пахан, — это будет не просто назидательно, а окончательно уничижительно. Международные наблюдатели разволнуются выше нужного градуса. А это никому не надо, ни тебе, ни там. — Он снова глянул в обезличенную высь. — Я дам в помощь двух человечков, проверенных, своих, они сзади навалятся и вырубят, как момент подойдёт, обездвижат Химика, ну а ты ему в это же время операцию изъятия совершишь, усёк? И лучше, если он вообще не врубится, кто её провёл. Ну, а если чего, то пойди докажи, как говорится, кто был тут, а кто там. В смысле, кто из вас Паштет, а кто Сохатый, граждане заседатели.