Сергей Каледин - Записки гробокопателя Страница 29

А теперь! Новый-то, отец Петр, чуть запах услышит — от службы отстраняет, и объяснительную велит писать, да благочинному настучит, тот — в епархию, а там разговор короткий. За Можай загонят…

А уж не дай Бог на работу — тьфу, на службу! — не выйти, сожрет с дерьмом: бюллетень давай. Русский священник, да чтоб бюллетень?! Тьфу, пропади он пропадом!..

— Ну, идешь? — очнулся Батя. — Не боишься?

— Адвокат сказал: нормально будет…

Батя вытер носовым платком бороду.

— Встань-ка, благословить надо.

— Да я ж… — Воробей замялся, — я ж вроде неверующий…

— Все неверующие, — Батя поднялся из-за стола, — а благословить не мешает. Шляпу положи, стой смирно.

Он медленно перекрестил Воробья и, закатывая глаза, что-то тихо пробормотал, подал руку. Воробей не понял, пожал ее.

— Целуй! — поправил Батя.

Воробей покраснел и ткнулся губами в поповскую руку.

— Ну, вот. Теперь иди спокойно. С деньгами твоими как договорились: кладу на свою книжку и по сто рублей каждый месяц Валентине высылаю без обратного адреса, так?

— Ага.

— Иди, не бойся, Бог даст, обойдется, Алексей. Ступай.

Бабки, пригревшиеся на паперти, опять заворковали, привычно протягивая скрюченные ладони.

— Чего-о? — Воробей, сморщившись, поглядел на лавку, забитую старушками. Они сидели, плотно прижавшись друг к другу, встать без риска потерять место не могли, потому и клянчили сидя. Некоторые с закрытыми глазами, сквозь дрему.

— На вот на всех. — Воробей сунул в ближайшую руку всю мелочь из кармана. — На всех! — еще раз хрипло пригрозил он. — Знаю я вас.

2

Солнце сквозь лазейку в листве ударило в могилу и разбудило Кутю. Он со скрипом поднялся — голова наружу, ухватился за торчавший из земли корень вяза и неуклюже выкарабкался наверх. Корявыми ладонями поерзал по складчатой, с избытком кожи морде, выскреб негнувшимся пальцем ссохшуюся дрянь в уголках глаз. Потом осмотрел себя, поколотил по штанинам, больше для порядка, выкинуть портки пора, а не пыль трясти.

Он закашлялся, наверное, простыл за ночь. Цапнул себя за сердце. Рука укололась. Слава богу, орден на месте. Не потерял. Кутя прихватил в горсть рукав и потер орден Славы. Старенький уже орденок. Эмаль пооблупилась. Да и как ей не поотбиться… Кутя посмотрел в могилу, где ночевал. Хорошо еще шею не свернул. И как только угораздило. Это ж надо!

Вчера, в День Победы, Кутя на правах хозяина принимал на кладбище гостей. Припылила пехота, кто смог. Лет пятнадцать они уж на кладбище встречаются. Сначала Сеню Малышева приходили навещать. Вторым Петька из мехвзвода сюда переселился, а уж совсем недавно Ося Лифшиц. Так лет пятнадцать уже и топают Девятого мая одним маршрутом: на Красную площадь, оттуда на кладбище, а за стол уж — к полковнику на улицу Алабяна. Семена-то и Петю по закону здесь схоронили, у них тут родители, а вот Осю сюда уже Кутя по блату устроил. У Оси здесь только тетка, а тетка для захоронения не основание — нужны прямые родственники. Но Петрович, золотая душа, разрешил. И даже удостоверение на Осю выписал. Теперь и к Оське можно ложить. Пока урны, а через пятнадцать лет и гроба. Да у него, у Оськи, слава Богу, никто пока умирать не намеряется. Жена, дети в здравии, и внуков полон дом.

Вот они, пехтура, и бродили от одного дружка к другому. И там и сям выпивали помалу, только для памяти. Как уж он, Кутя, за меру свою перебрался в этот день, поди знай.

Раньше в родительский день кладбище навещали. Пока Ося был жив. А уж Ося помер — решили на День Победы встречу перенести. Тем более что и Сеня, и Петя, и Ося — члены партии.

С кладбища должны были поехать к полковнику, да вот могила подвела. Кутя с огорчением оглянулся на могилу. Ребята, наверное, искали по всему кладбищу, да разве вино перекричишь.

Кутя ковырнул присохшую к ордену грязь. Глина. И эмаль отколупнулась. А Сенька-то чего выделывал под конец войны. В Судетах вроде. Или не в Судетах?.. А-а, когда пленных вели. Точно. Коров бесхозных насбирает и за телегу привяжет. Как какого-нибудь немчонку заметит замызганного, одну скотину отвяжет и немчонке веревку сунет. Гей нах мутер. Веди, мол, корову домой к матери. Так и дарил коров…

Хорошо хоть после войны вы, ребята, померли. Хоть пожили еще чуток… Спи спокойно, Осенька. И ты, Сеня. И ты, Петя. Светлая вам память, земля пухом. Кутя помахал перед грудью рукой — вроде бы перекрестился. Так, чтобы и не очень и в то же время…

У свеженасыпанного холмика возле лавочки стояли двое мужчин: старик и парень лет под сорок. Они разглядывали его с удивлением.

— Ваша, что ль? — Кутя кивнул на могилу, из которой только что вылез. Хозяева?

— Наша. Вот решили пораньше прийти, вдруг техник-смотритель забыл распорядиться или место спутал.

— Техник — это дома, в жеке вашей, а здесь — смотритель, смотритель кладбища. А чего вам беспокоиться? Раз договорились, могилку показали, значит, все. У нас в заводе такого нет, чтоб забыть. Нам за это зарплату ложат. Когда хороните?

— Сегодня в двенадцать после отпевания.

— Ну да, в двенадцать!.. Хорошо к обеду отпоют, а то и до трех заканителят. Смотря кто отпевать будет. У них тоже специалисты по своей специальности, неодинаково… Сколько сейчас? Часы есть?

— Часов семь, — пожилой запутался в рукаве над часами, — четверть восьмого.

— Ну вот, а ты говоришь. Шли бы домой… Погоревали б еще, а уж часикам к двум, ну, к часу пришли бы. И на помин хорошо бы… ребяткам…

— А может, сейчас?.. Я тут взял немного на всякий случай. — Молодой раскрыл портфель и достал оттуда коньячную фляжку с прозрачной жидкостью. Спирт вот, яблоки… Стакана, правда, нет…

— Это найдем. — Кутя пошарил взглядом по веткам — стаканы часто на сучки вешают после употребления — но не обнаружил. — Придумаем сейчас, айн момент!

Кутя перегнулся через соседнюю ограду, чуть не завалив деревянный заборчик, прогнивший у вкопанных столбиков, дотянулся до поллитровой банки с увядшими нарциссами и, крякнув, распрямился с банкой в руках. Затем вынул из банки цветы — кинул на могилу.

— Самый аккурат! Минуточку обгодите — водички наберу. Я мигом!

Быстрым ходом он добежал до водопроводного крана на углу седьмого участка и пустил воду. Постоял, пока сойдет теплая, подставил под несильную струю банку, сполоснул для гигиены, набрал воды. В самый раз — на четверть, до зеленой кромки от цветочной мути. Так же, прытью, вернулся назад. Неуверенной, подрагивающей рукой взял фляжку, долил в банку до половины и прикрыл ладонью.

— Для реакции — лучше…

Спирт слоился гибкими прозрачными волнами, перемешиваясь с водой.

Наконец решив, что хватит, Кутя резко выдохнул, крутанул банку и опрокинул ее в распахнутую пасть. Потряс пустую банку, судорожно вздрогнул, поморгал немного и, блаженно зажмурившись, выдохнул:

— Прямо в организм. Как врачи велят. Где, говоришь, яблочко-то?

Кутя догрыз яблоко, два других положил в карман. Перегнулся снова к соседней могиле, вдавил пустую банку в холм, собрал в нее раскиданные нарциссы, попрощался и направился наверх к часовне.

— А не коротковата? У нас гроб-то длинный, метр девяносто! — крикнул ему вслед пожилой.

Кутя обернулся и пошел обратно: «Специалисты…»

— Короткая? — Он усмехнулся. — Да сюда двоих запихать — и еще останется. Подбой-то видели?.. Посмотри, посмотри, на! — поддразнил он молодого, заглянувшего в подбой. — Тут все по науке. В другой раз велят копать, а копать-то некуда: ограды со всех сторон, или дерево мешает. Бывает, и вовсе завал. Вы, положим, ходите редко, а с боков — попроныристее народ, понаглее: для своих могилок больше места оттяпать хотят. Они на вашу могилку втихую влезут, ограду поставят, а там, глядишь, и памятник, а вот вы своего упрятать, ну захоронить, в смысле, хочете, а хоронить места нет. Хорошо ограда, ее и снять недолго, а если памятник, да ростом с тебя? У него фундамент один… Считай, на метр раствором залит, поколоти-ка его, я посмотрю!.. А хоронить надо, куда его денешь, покойника? Получается: право есть, а места нет. Тогда чего делают? Тогда окно открывают, метр на метр только, и копают как колодец. Углубятся — начинают подбой выбирать. Выберут побольше — потом гроб туда, колом: перевяжут в головах, по два с каждой стороны врастяжку держат, а ноги только слегка в яму заправляешь. Так, отвесом, почти вот встоячку и засовываешь.

Пожилой заморщился.

— А ты не жмурься, работа такая, не в конторе бумажки ворошить. Своя механика. А чего делать, не на другое же кладбище. Семью разбивать… Здесь вместе и лежат пускай, рядышком. И навещать всех разом, и недалеко, все ж центр… Такие дела. А ты говоришь.

У часовни было пусто. Да и кого в такую рань принесет — восьми нет. Кутя посидел чуток на гранитном оковалке, невесть как оказавшемся у часовни. Кому он только понадобился — без полировки и формы никакой… А ведь кто-то пер приспособить куда-нибудь. Кутя полез за куревом, наткнулся на яблоки и подумал, что неплохо бы сейчас пивка.