Майкл Фрейн - Шпионы Страница 29

Кит опускает глаза.

– Я его не брал.

– Брать без разрешения чужие вещи – все равно, что красть, – снова чуть усмехается его отец. – Тебе же это известно. А говорить, что не брал, когда взял, – значит лгать. Так?

Кит не поднимает глаз. В гнетущей тишине висят непроизнесенные слова: «Наверно, его мама взяла», но их слышат только двое, Кит и я.

– В таком случае, голубчик, где он?

Снова тишина длиною в три слога: «в „Сараях“».

– Не идиотничай. В игрушки, что ли, играешь? Будь мужчиной и признайся.

Опять молчание, отягощенное теми же фразами, дважды не произнесенными ни Китом, ни мной.

– Я тобой недоволен, – объявляет его отец.

Теперь усмешка становится еще жутче, в ней сквозят печаль и сожаление. И я догадываюсь, что на самом деле он подозревает меня: это я взял термос. А Кит меня выгораживает.

– Ты же, голубчик, прекрасно знаешь, что тебе за это будет. Вымой руки. Обсуши их хорошенько.

Он идет в кухню, вытерев перед дверью ноги.

– Лучше уйди, – говорит мне Кит.

Лицо его по-прежнему пылает, глаза упорно смотрят в землю.

Вслед за отцом он направляется в кухню, тоже вытерев предварительно ноги; слышится плеск воды в раковине: это Кит, готовясь к наказанию, смывает с рук белый очиститель.

Я бы охотно ушел, как велел Кит, но не могу, потому что тогда надо войти в дом и там снова столкнуться лицом к лицу с его отцом. Я обязан предотвратить неизбежное. Обязан сказать мистеру Хейуарду, что он прав: термос взял я.

Так оно, вообще говоря, и было. Ведь я обманул ее доверие. Вынудил ее пойти в «Сараи». Там происходит что-то ужасное, и виноват в этом я. Игра не окончена. Она просто стала куда страшнее.

Из дома не доносится ни звука. Я должен пойти и сказать.

Тишина все длится и длится. Я должен!

Из кухни выходит отец Кита и скрывается в гараже. Свист возобновляется.

Появляется Кит. Его красное лицо пошло пятнами. Кисти рук зажаты под мышками.

– Я же сказал, голубчик, лучше уйди, – отрывисто говорит он.

– Прости, – смиренно бормочу я.

Я прошу прощения за то, что не ушел, что не признался в преступлении, за то, что он стоит передо мной в таком виде, а я сейчас уйду и оставлю его, за жгучую боль в руках – за все.

Из гаража снова выходит его отец.

– Поразмысли об этом до ночи, – говорит он Киту. – Если до той поры термоса на месте не будет, получишь новую порцию. А завтра еще добавлю. И так каждый день, пока термос не объявится, где положено.

Мгновение он медлит в дверях, опустив глаза и думая о своем.

– А твоя мать снова у тети Ди? – в конце концов спрашивает он совсем другим тоном.

Кит кивает.

Легкая усмешка вновь появляется на лице мистера Хейуарда. Он входит в гараж. Вот зажужжал точильный круг, полетели снопы искр. Что он там точит, не видно, но мне не нужно видеть, я и так знаю. Штык, тот прославленный штык.

Я со всех ног бегу в конец Тупика, едва ли ясно представляя себе, что предприму – просто сознаю, что обязан сделать хоть что-то. Чтобы немного загладить наконец свою несостоятельность и предательство. Надо сделать что-то смелое и решительное, чтобы спасти Кита от его отца и предотвратить надвигающуюся катастрофу, хотя что это за катастрофа, я и сам не знаю.

А первейшая моя забота – чтобы еще до вечера термос лежал в корзине для пикников и Кит не получил очередную взбучку. Я сворачиваю к тоннелю. Наверно, побегу по направлению к «Сараям». Навряд ли, впрочем, я планирую добежать до самых «Сараев». Видимо, рассчитываю, что мне повезет и я встречу ее на полпути.

Мой план срабатывает еще до того, как я сам успеваю его осознать. Из яркого солнечного дня я влетаю в гулкую тьму тоннеля и с разбегу врезаюсь в спешащего навстречу человека. Мы хватаемся друг за друга, моя физиономия утопает в мягких персях, мы топчемся, будто танцоры танго, рискуя оступиться на илистом берегу огромной подземной лужи. Лавируя, тянем друг друга то к осклизлой стене, то к воде. И когда наконец выбираемся с темной танцплощадки в залитый солнцем мир, от спокойного достоинства матери Кита уже нет и следа.

– Стивен! – вскрикивает она и нагибается, чтобы подобрать и поскорее сунуть в корзину упавшие в грязь одежду и книги.

– Термос! – выпаливаю я.

– Я тебе что велела, Стивен? – говорит она так же сердито, как в тот вечер, когда впервые запачкалась тоннельной слизью. – О чем я тебя просила? Зачем ты это делаешь?

– Термос, – в отчаянии повторяю я.

– Ты очень нехороший мальчик, Стивен. Я на тебя очень сердита.

– Да термос же!

Наконец мои слова до нее доходят. Она пристально смотрит на меня и совсем другим тоном спрашивает:

– Что ты хочешь сказать? Что случилось?

Но я немею совсем: меня сковывает один щекотливый момент социальной семантики. С чего начать рассказ о том, что случилось? Ведь я не знаю, как именовать главное действующее лицо. «Отец Кита»? Не могу же я так его называть, обращаясь к матери Кита! У него с ней более непосредственная связь. На ум приходит слово «муж». Можно сказать «ваш муж»? Нет, это произнести еще труднее. «Мистер Хейуард»? Хуже некуда.

Но она уже догадалась сама и тихо спрашивает:

– Тед что-нибудь говорил про термос?

Мне остается только кивнуть, и она догадывается об остальном.

– Неужели он решил, что его взял Кит?

Я киваю.

Она прикусывает губу. Ее карие глаза пристально смотрят на меня.

– Уж не наказал ли он его?

Я киваю.

– Побил?

Я опять киваю.

Она морщится, как будто ее собственные руки горят от боли.

– Ох, Стивен! – говорит она, как в тот раз. – Ох, Стивен!

Раньше она вообще не называла меня по имени, зато теперь произносит его чаще всех прочих взрослых, вместе взятых.

– И он велел Киту положить термос обратно? – негромко спрашивает она.

– До ночи, – выдавливаю я.

Она смотрит на часы и направляется назад, в тоннель. Ее светлое летнее платье испещрено пятнами зеленоватой слизи, светлые летние босоножки чавкают по грязи. Я очень старался сохранить ее тайну, и моими же усилиями эта тайна теперь видна любому, только слепой не заметит.

Мать Кита останавливается и оборачивается.

– Спасибо, Стивен, – смиренно произносит она.

8

Что же теперь будет?

Каждый вечер после школы я иду на наш наблюдательный пункт, вдыхая по дороге волнующие душу сладкие ароматы, которыми в разгар лета полон воздух нашего Тупика: от переплетенных лип перед домом Хардиментов, от кустов жимолости перед домами мистера Горта и Джистов приятно веет наивной сладостью; от соцветий будлеи, свисающих над тротуаром у Стоттов и Макафи, – густым приторным дурманом; от штамбовых роз Хейуардов – тонкой, хрупкой изысканностью. Я залезаю в укрытие и сижу один, беспомощно глядя на фасад Китова дома.

Одно я знаю наверняка: теперь мне действительно навсегда заказан вход в этот упорядоченный мирок. Никогда больше не слышать мне перезвона часов, не есть шоколадной пасты в столовой, где поблескивает начищенное серебро. Семейство замкнулось в себе. Раза два я вижу, как подрагивает задернутая от солнца занавеска да еще как миссис Элмзли, направляясь домой, выводит из задней калитки велосипед. Иногда мимо нашего дома проезжает после школы Кит или ведет велосипед во двор. Однажды из-за дома появляется отец Кита со шлангом в руках и, непрерывно насвистывая, поливает палисадник. Но – никаких признаков присутствия матери Кита.

Что-то там у Хейуардов происходит. Я наполовину уверен, что со дня на день к их дому подкатит на велосипеде полицейский, как тогда подкатил к дому тети Ди. Но на другую половину уверен, что вообще ничего не произойдет.

Ничего и не происходит. Значит, она просто затаилась, ждет безлунных ночей, чтобы возобновить свои занятия? У меня такое чувство, будто мне предоставлено в одиночку решить судьбу мира. И я понимаю, что нужно кому-нибудь об этом рассказать. Взрослым, конечно. Пусть они разберутся. Но рассказать-то что? Все, что происходит. Но я же не знаю, что на самом деле происходит!

И кому из взрослых рассказать? Мистеру Макафи? В свое время мы написали ему про мистера Горта. Я представляю себе, с каким выражением лица мистер Макафи – как в прошлый раз – взглянет на детский почерк, даже при том, что сейчас его фамилия будет написана без ошибок, и у меня опускаются руки.

Родителям или брату? Мама готовит ужин; я болтаюсь на кухне, норовя придвинуться к маме вплотную, поскольку не уверен, что мне удастся выдавить из себя хоть слово.

– В чем дело? – раздражается она. – Чего ты вертишься под ногами? Что тебе нужно?

Я ретируюсь в спальню. Там, сидя над раскрытой тетрадкой для домашних заданий, брат оттирает пемзой никотиновую желтизну с пальцев – пока мама не заметила.

– То туда, то сюда! – сердится он. – Перестань мотаться! Я же пытаюсь работать. Ты мне чертовски мешаешь сосредоточиться.

А уж отцу… Незачем даже ждать его возвращения с работы, я заранее знаю, он скажет только: «Шник-шнак!»