Дидье Ковеларт - Чужая шкура Страница 29

— Вы могли бы их восстановить?

— Что именно?

— Усы.

Взгляд, полный сомнения.

— Как они выглядели?

Достаю удостоверение личности. Показываю фотографию, прикрыв фамилию.

— О’кей. Сделаете мне фотокопию?

Он указывает на ксерокс за моей спиной, а сам уже снимает трубку надрывающегося телефона. Мой заказ, по-видимому, больше не вызывает у него вопросов с той минуты, как он получил на руки все необходимое для его исполнения. Должно быть, он привык ко всяким странностям, живя в мире фальшивых волос. Я поднимаю крышку ксерокса, сгибаю удостоверение так, чтобы прижать к стеклу только лицо, и жму на кнопку. В поддон падают три белых листка, запятнанных моей физиономией.

— Сойдет? — спрашиваю мастера, когда он вешает трубку.

— Отлично.

На всякий случай расставляю точки над «i»:

— Значит, вы сделаете фальшивые усы из настоящих волос.

— Самоклеющиеся или на клейкой сеточке?

Я колеблюсь:

— А как лучше?

— Смотря, как долго вы их будете носить. На сцене или на натуре?

— Скорее на натуре.

Он советует второй вариант.

— Вы всегда можете передумать, — ободряюще говорит он мне вслед. — Основу легко сменить.

По его словам, накладка будет готова в пятницу, ближе к полудню. У Фредерика Ланберга впереди трое суток небытия. Вот и проверим, могу ли я обходиться без него.

Поднимаясь на Монмартр, зашел в «Оптику» заказать очки взамен старых, в черепаховой оправе. Объявление на витрине гласит, что изготовление занимает у них меньше часа. Даже не знаю, какую оправу взять: круглую железную с полосатыми дужками, совсем как у студента, или прямоугольную титановую, как у зануды, а то, может, лучше эту, полумесяцем, вообще ни на что не похожую. Для тех, кому на все плевать. Примерил. Тяжеловаты. Стоило сбрить лишний груз над губами, как появился новый — на носу. Такие дужки приятно посасывать, устремив глаза вдаль и повторяя вслух непослушные фразы. Оправа совсем не идет к моему пиджаку из серого крапчатого кашемира и неизменной черной тенниске. Беру.

В американском магазине уцененных товаров перемерил все куртки, от самых эксцентричных до самых старомодных. В этой плохо скроенной коже мой силуэт изменился до неузнаваемости, и я никак не могу сделать выбор: мне нравится все. В конце концов купил самую дешевую. Вечная нерешительность, из-за которой я всегда носил одно и то же, лишь бы не терять время зря, уже не так напрягает меня в шкуре бедняка. Заплатил наличными. Только что банкомат выдал мне две тысячи франков, буду теперь держаться этого бюджета. Практичная штука — бюджет. Он ограничивает твои возможности и сводит на нет ухищрения продавцов. В детстве я воровал то, что мне нравилось. В отрочестве проснулась совесть, и вещи перестали меня привлекать. А в восемнадцать лет, когда мне на голову неожиданно свалились дядины деньги, я стал транжирить, не считая. Мое жалование и гонорары за киношные консультации я тратил на подарки себе и Доминик, на пополнение винного погребка, на оплату механика, который чинил мою машину, и налоги. Ничего не скопил, но и в долги не влез. Теперь привыкаю к простым радостям. Выпросить сто франков скидки из-за брака на ткани. Получить в придачу бесплатный синтетический шарфик. Откопать на распродаже последнюю адидасовскую пару, на которой по ошибке указан маленький размер, — а мне она как раз по ноге.

Лечу, как на крыльях, по улице Лепик, не пряча лица. На площади Бланш заглянул в фастфуд и небрежно, будто по привычке, повторил заказ предыдущего клиента:

— «Биг Наг», салат и большой «Пшит».

И гордый, точно ученик волшебника, освоивший первое заклинание, подхватил поднос с хлебом, жареным цыпленком, салатом в лоточке и бумажным стаканом с газировкой.

Порог дома 98-бис я переступил в такой эйфории, что на вопрос консьержки: «Вы к кому?» громко захохотал: «Да это же я, мсье Глен!» Она меня не узнала, это уже победа, хотя проверять эффект перевоплощения надо бы не здесь, а в окружении Фредерика Ланберга. И я тихонько прохихикал над своей глупостью весь путь до третьего этажа.

— Ну, вы решили что-нибудь насчет водопроводчика? — окликнула меня снизу консьержка, высунувшись в пролет между лестницами. — Сосед ваш по площадке тоже протекает, но меньше. Говорит, неплохо бы вам с ним скинуться на водопроводчика, чтобы не тратиться на переезд.

— Да ну, — хмыкнул я новым голосом.

— Ну да, — настаивала она.

— Поглядим.

И я захлопнул дверь за собой, оборвав столь содержательную беседу. С минуту постоял в потемках, при тусклом свете уличного фонаря. Вешаю куртку на прибитую вчера вешалку и чувствую, что я дома, чувствую это совсем по-другому — прочнее, глубже. Хотя причиной тому могут быть и темные окна напротив, куда я избегаю смотреть.

Я пошел прямо в ванную, пусть зеркало рассудит. Лицо привыкло жить без усов, одежда вроде тоже подходящая. Да, пожалуй, мне немного не по себе, но при этом я выгляжу вполне уверенно, я человек, которому есть, что сказать, но это никому не интересно, и я к этому привык. Мне был очень нужен рядом тот, кто понимал бы меня, кто меня вдохновил бы на борьбу. Но его нет. И я смирился. Просто молчу, чтобы не тревожить людей и не убивать последние мечты о будущем, что у меня еще остались.

Я смотрю на себя с жалобной улыбкой, о Господи, даже с некоторым уважением — только этого не хватало! Лицо у меня весьма упитанное и вроде бы даже довольное, вон и второй подбородок наметился, это уж совершенно ни к чему. Мало того — в лице появилось и нечто новое: нормальная человеческая усталость, привычка к бедности и покорность жестокой судьбе. Верно, тому виной шершавые вельветовые штаны и кусачая байкерская рубашка. А главное — плавки, от которых я совершенно отвык за двадцать лет в «боксерах».

Отвлекусь пока от своего недоработанного отражения: надо еще дописать рецензию, чтобы не дергаться завтра. Утром пошлю ее факсом с почты и до шести часов вечера буду готовиться к рандеву.

Я легко раздраконивал очередной том «Дневника» Жюльена Грина — идеальный объект, можно не напрягаться — и вдруг осознал, что бумага все та же, а почерк другой. Тот самый, из моих писем к Карин.

Настрочив положенные три страницы, я переписал их моими обычными каракулями, которых терпеть не могут секретари редакций, — теперь этот почерк кажется мне фальшивым. С минуту раздумывал, не отпечатать ли на «Бразере». Но машинка, полгода хранившая прощальное письмо Доминик, предназначена для романа, который я собираюсь написать, и, пока не включаю ее, свято верю, что он будет написан.

Я проголодался. Хочется посидеть в тепле, чтобы вокруг меня звучали голоса, хочется выдумывать себе привычки. Поднимаюсь на площадь Тертр в окружении японцев, дрожащих от ветра, насквозь продувающего все эти любимые туристами улочки. Какой-то художник бросается вдогонку за улетающим рисунком. Влюбленные семенят, прижавшись друг к другу, и, спасаясь от непогоды, входят в забегаловку «Блины Монмартра» — довольно мрачное заведение, но окутанное теплыми парами. Юркнув туда вслед за ними, я примостился на край скамьи под углом потолочной балки. Стены, некогда гранатового цвета, испещрены нацарапанными сердцами, инициалами и граффити на всех языках. Потолок украшают черные от копоти плакаты. Прямо передо мной механическое пианино играет Джо Дассена, табурет маэстро пуст, а клавиши нажимаются сами собой при полном безразличии окружающих.

Я забыл сделать заказ, никто меня не замечает. Мимо проплывают блины, кувшины сидра и группы иностранцев, а я так и сижу над полупустой тарелкой моего предшественника, питаясь ароматами с соседних столов, подслушиваю чьи-то признания, посягаю на чью-то личную жизнь, подглядываю чьи-то страстные поцелуи, угадываю близкие ссоры и радуюсь взрывам хохота. Передаю то соль налево, то сахар направо. Взглядом слежу за аккордами пианино. Представляю, как сажусь на табурет, как мои пальцы бегут по клавишам и торопят их движение. Прекрасный образ судьбы, свободы воли и фальши…

Через каждые четверть часа пианино пять минут отдыхает, — видно, и у механических музыкантов есть свой профсоюз. Потом начинает по новой «Елисейские поля», «Если б не было тебя» и «Шоколадную булочку», а вокруг все то же равнодушие, тот же шум. Мне немного грустно, что никто не аплодирует. Ведь там, за перегородками, в другом конце зала, пустой табурет не виден, откуда им знать, что пианино играет само по себе? Но, быть может, они и вообще не слышат его. Здесь нынче царит непогода, музыка никому не нужна. Время идет, а я все сижу в полудреме и уже сам себе кажусь призраком, который играет чужие песни в жалком кабаке, просто так, ни за грош.

~~~

Сегодня утром я закурил. Пока самые легкие сигареты. Отправив с почты статью, я заглянул в табачный магазин на улице Аббесс, поразмыслил, какая марка подходит мне больше всего, и выбрал «Филипп Моррис». Тренировался перед зеркалом. Минут десять кашлял, пока не сумел затянуться, не наглотавшись дыма. На третьей сигарете было уже не так противно, на пятой мне совсем разонравилось, а на седьмой я привык. Теперь главное — курить регулярно. Социальное положение обязывает. Как-никак я творческая личность.