Йоханнес Зиммель - Господь хранит любящих Страница 29

— И чего добились следственные органы?

— В книге регистрации смертей по западному административному округу Мюнхена они нашли запись, по которой некая Виктория Брунсвик числилась скончавшейся одиннадцатого августа девятьсот сорок четвертого года, на улице, от сердечного приступа.

— Думаете, запись сфальсифицирована?

— Я в этом уверена. — В ее глазах снова появилось выражение жуткого страха, как там, на Акациеналле. — Виктория получила фальшивые документы, переехала в Берлин и жила там спокойно все десять лет, пока не встретила отца Тонио!

Я кивнул. То, что она говорила, звучало разумно. Страшно, но не бредово. Так вполне могло быть.

— Потом она инсценировала свое похищение, последовала за ним в Зальцбург и застрелила его. И теперь, и теперь… — Петра осеклась и посмотрела на меня.

— Что теперь будет? — прошептала она. — Она в городе, она где-то поблизости, я чувствую это. Я так боюсь, господин Голланд! Скажите, что мне делать? Пойти в полицию и все рассказать? Или молчать? Скажите же!

Я поднялся:

— Не знаю, госпожа Венд…

— Не оставляйте меня одну! — Она быстро вскочила и обвила меня руками, но это были объятия страха — не нежности.

Я снял ее руки со своих плеч:

— Спокойной ночи, госпожа Венд. Заприте дверь и примите снотворное.

Она снова упала на кровать.

— Завтра посмотрим, — сказал я уже от двери.

Я оглянулся еще раз. Она все так же сидела, что-то бормоча себе под нос и безвольно шевеля руками.

Я взял свое пальто и на лифте спустился в холл. В это время — после двадцати двух — он был совершенно пуст. Только ночной портье стоял за стойкой и сортировал почту.

— Хотите прогуляться, господин Голланд?

— Да.

— Езжайте осторожнее, там туман.

— Я пройдусь пешком.

На улице и вправду сгустился туман, за десять шагов ничего не было видно. Туман был густым и янтарно-желтым и пах дымом. По темному туннелю я вышел к вокзалу и повернул к реке. Я думал о Сибилле.

Это было совершенно невозможным, чтобы женщина, которую я любил, и женщина, которую нарисовала Петра Венд, были одним и тем же лицом. Этого просто не могло быть. Я обладал слишком хорошим знанием людей. Я знал Сибиллу. Это страшное недоразумение, вот что это такое. Путаница из-за схожести. По-другому и быть не могло.

— Простите, может быть, вы знаете, где находится отель «Золотой олень»?

Это был маленький и растерянный человечек. Он стоял в нерешительности на плохо освещенном перекрестке. Я почувствовал запах спиртного. Он был сильно пьян и говорил со швейцарским акцентом.

— Идемте со мной, — сказал я.

— А вы тоже живете в «Золотом олене»?

— Нет, но я доведу вас.

— Этого я не могу требовать!

— Идемте же! Я просто гуляю.

Он передвигался с трудом, спотыкаясь время от времени. Туман на него плохо действовал. Он надрывно кашлял.

— Проклятый город, — жаловался он. — Ни полицейских, ни такси. Проклятый город!

Может быть, все это дурной сон. И этот кошмар мне только снится. Или Петра Венд сумасшедшая.

Сибилла. Сибилла. Сибилла!

— А летом здесь, должно быть, прекрасно. Моцарт и все такое. Я люблю Моцарта. Вы тоже?

— Что?

— Вы тоже любите Моцарта?

— Нет! — Я уже пожалел, что взял его с собой.

Он промолвил:

— Впрочем, мое имя Вэльтерли.

— Голланд.

— Очень приятно, господин Голланд. Вам случайно не нужна церковь?

— Не нужна что?

— Церковь. Чтобы молиться. У меня на одну церковь больше, чем нужно, я бы ее дешево продал. По себестоимости.

— Что за ерунда?!

Сейчас мы шли мимо театра. До сих пор нам не встретилось ни души. Все окна были темными. Наши шаги гулко раздавались во мраке.

— Никакая не ерунда, — печально возразил он. — Я строю церкви. Всю мою жизнь я строю церкви. Церкви Вэльтерли — это название вам ни о чем не говорит?

— Нет.

— Хм. — Он поразмыслил. — Я немного пьян.

— Да ну? — Моя нога снова заныла.

— Да. У меня были дела на вокзале, и я застрял в одном баре «Казанова». Милое заведение. Симпатичные девочки. С губными гармошками.

Он старался, как все подвыпившие, особенно четко выговаривать слова:

— У девочек висели на шее губные гармошки, и они играли народные песни. Было так уютно. — И без всякого перехода добавил: — Это большая неприятность с моей церковью.

Я думал: «А если это Петра Венд убила Эмилио Тренти? Если она мне просто лжет?»

Между тем созидатель церквей продолжал:

— Pre-fabricated[55]. Вы знаете, что такое pre-fabricated?

— Что это такое?

— Так сегодня строят. Американская система. Раньше со мной никогда не случалось ничего подобного, господин Голланд, — говорил он, цепко держась за меня. — Представьте себе: швейцарское правительство дает мне большой заказ на сорок шесть церквей для деревень в горной местности. Не слишком больших церквей, так где-то на восемьдесят прихожан, но все же сделка колоссальная, можете себе представить!

— Вы построили сорок шесть церквей?

— Да, и все pre-fabricated. Двери, стены, скамьи, крест на купол, алтарь — все изготовлено в моих мастерских! Кафедра. Спаситель. Исповедальня. Все до последнего гвоздя. Но все по отдельности, понимаете? Пронумеровано и снабжено инструкцией по сборке. Любой ребенок может собрать мою церковь! Наконец, каждая церковь была отдельно упакована и отправлена по железной дороге тихим ходом. И что вам сказать, господин Голланд, как только мы отправили груз, стало ясно, что было изготовлено не сорок шесть, а сорок семь комплектов. По недосмотру! Как вам это нравится?

— Это, должно быть, очень неприятно, — сказал я.

— Неприятно! — Он поглядел вверх, в туман. — Я чуть в обморок не упал. Только представьте себе: у меня остался полный комплект церкви! Лежит у меня на складе, занимает место. И никто не хочет ее взять. Как думаете, пристрою я эту церковь?

— Сочувствую вам, господин Вэльтерли, — сказал я.

Мы проходили мимо кафе «Базар». Здесь я часто перекусывал на свежем воздухе. Сейчас кафе было закрыто. Садик возле него выглядел запущенным. Мост через Зальцах был погружен во тьму.

— Нет ничего труднее, как пристроить такую вот церковь. Нельзя ее просто выбросить, для этого она слишком велика. Чересчур много деталей. Pre-fabricated.. Кому это нужно?! Мой отец спустил бы мне штанишки, сунься я к нему с этим модерновым безобразием. Но я, нет, я должен испробовать все — вот и получил по заслугам! — Он огляделся. — Теперь я, кажется, понимаю, где мы.

— Идите через ворота, а потом направо. Больше вы не заблудитесь.

Мы остановились на мосту. Под нами шумела черная вода. То тут, то там проплывали льдины. Господин Вэльтерли подал мне руку и поблагодарил за помощь. Потом он растворился в тумане. Я все еще слышал, как он говорит сам с собой. Pre-fabricated, — сердито твердил он. — Мне это надо?! — Потом его голос смолк.

Было тихо. Так тихо, как будто я был один на свете. Я оперся локтями на мокрые перила моста и глядел на воду. В моей голове все перемешалось. Этот строитель церквей был последней каплей. Мне казалось, что я сам пьян. Невозможно было ухватить ни одной здравой мысли. Вода бурлила и клокотала у опор моста. Из тишины заслышались шаги, они приближались, становились все громче. Я не шевелился. Шаги затихли возле меня. Это были женские шаги. Я медленно обернулся. Она стояла передо мной, я мог бы коснуться ее рукой, если бы захотел. Это был не сон, не наваждение, не безумие. Она стояла рядом, живая и здоровая, ее кошачьи глаза блестели, лицо было белым как снег, красные губы полуоткрыты.

— Здравствуй, — сказала Сибилла Лоредо.

На ней было каракулевое пальто, черные сапожки с мехом и темный платок на голове. Она подошла ко мне и прижала свои губы к моим. Ее губы были ледяными, язык наткнулся на мои зубы.

Я отстранил ее и спросил:

— Что ты натворила?

— Разве ты не знаешь? — ответила она, и ее голос был глухим и хриплым, как прежде. — Разве Петра Венд не рассказала тебе?

— Она мне много чего рассказала, — сказал я, переводя дух. Отчего-то вдруг стало трудно дышать. — Ты застрелила Эмилио Тренти.

— Да, — ответила она.

Внизу о стальную опору моста ударилась льдина. Стук был леденящий и жесткий, но туман сразу поглотил его, никакого отзвука не последовало.

— Я потеряла там сережку. Ты вошел в дом до полиции. Может быть, она попалась тебе?

— Да, Сибилла, — покорно ответил я. — Она упала в кресло.

— Она с тобой?

— Да.

— Дай ее мне.

Я вынул украшение из кармана и подал ей. Она спрятала его и сказала:

— Спасибо.

Потом она взяла меня за руку. Ее рука была холодной как лед и безжизненной.

— Теперь идем.

— Куда?

— Подальше отсюда. Нас не должны увидеть.