Ирина Лобановская - Что мне делать без тебя? Страница 29

Ася была мягкой, тихой, незаметной, точно такой, какой потом оказалась ее единственная внучка. Жена с головой погрузилась в семейные дела и сделала это без всякого сожаления. В семье Витковских главной стала невидная, никем не замечаемая домашняя Ася, главной всегда и во всем, даже в поэзии Глеба. Взбешенный, измотанный, возвращаясь вечерами домой и бросаясь к ней изливать гнев, боль и обиду за неудачи, он чувствовал, как его злоба и взвинченность тонут, растворяются без следа в кротости Аси, в ее неумении и нежелании тоже взорваться в ответ, завестись, упрекнуть… Разве не в чем его было упрекнуть? И кто же в действительности тогда растворялся: Ася в нем или он в Асе?

В то время он завоевывал мир, а Ася терпеливо поджидала его долгими вечерами на кухне. Не ложилась без него спать, когда бы он ни вернулся. Потому что поздно вечером, иногда за полночь, Глебу необходимо было сесть напротив Аси и неторопливо рассказать ей о своих делах, удачах и провалах, все заново вспомнить и пережить вместе с ней, и услышать, что она скажет. Ее мнение всегда оставалось для Глеба единственной точной оценкой человеческих отношений и его собственного поведения среди вечных раздоров, непонимания и смуты. Это была его лакмусовая бумажка. Он сам себе ее нашел — одну и на всю жизнь.

Ася сидела напротив, а он говорил, глядя в ее глаза, и никак не мог остановиться, потому что лишь одна Ася на всем белом свете умела его слушать и, наверное, — пусть это странно звучало — никто никогда не был ему настолько нужен, как она. Потом появилась Олеся. И тогда Ася заболела.

Что случилось, Глеб так до конца и не понял. То ли сработали дурные гены, то ли роды сломали ее, но у Аси началась депрессия с тяжелыми срывами, порой приводящими к попыткам отравления. Довольно долго — только к попыткам. Он лечил ее у лучших психиатров, консультировал в Канаде, жена несколько раз лежала в отличных клиниках, и как-то вдруг получилось, что Глеб уверился в ее полном выздоровлении. Да и врачи так считали. Но они жестоко ошиблись. Всех обмануло внезапно ровное настроение Аси. Она была опять дома, Олеся — при ней, а Глеб, забыв о возможной беде, вновь занимался поэзией и собой, собой и поэзией.

Начался как бы второй, безоблачный период в его жизни. Второй и последний. Все лучшие поэтические строки, созданные Глебом в те по-настоящему счастливые годы жизни рядом с Асей, были ею навеяны и ей прочитаны. Позже Витковского стали печатать и читать, но в то время даже одна публикация стоила Глебу больших усилий. Редакции долго, с маниакальным упорством его отвергали. А он писал и писал. Тогда он как раз начал свой впоследствии знаменитый поэтический цикл "Женщины".

И эти сильные мужчиныБыли как мальчики слабы,Писали пьесы и картины,В задумчивости терли лбы.И посвящали, посвящали,Колена скорбно преклонив,Свои великие печалиОбычной женщине они.Ее творя, о ней лишь споря,Они вставали, все поправ…… Входили женщины в историю,Об этом так и не узнав.

Потом его неожиданно полюбили во всех издательствах. Его стали даже цитировать, но Ася о настоящей славе Глеба так никогда и не узнала, совсем как в его пророческом стихотворении.

А жизнь шла себе и шла вперед, и поневоле нужно было существовать дальше, даже потеряв где-то на перепутье самое главное… К памяти жены Глеб обращался и позже. Но только в поэзии и очень редко.

Над дорогою низко, страшно тучи нависли,Промокшие до черноты.Жизнь имеет один только смысл,Только один — это ты.Лишь один — попрощаться с тобой без тревоги,Завернуться, как в плащ, в серый дождьИ уйти по единственной грязной дороге,По которой ты где-то идешь…И не встретить тебя, не найти, заблудиться,Не потрогать ладонью ладонь…Не вернуться назад, на дороге разбиться…Только бы за тобой, за тобой…

Асе было посвящено и любимое стихотворение Олеси.

Как трудно быть женой поэта,Обыкновенною женой.Почти до самого рассветаВнимать стихам, борясь со сном.Быть критиком, судом быть первым,Поэму в пять утра ценитьИ строчки чувствовать, как нервы,Как строчки, в общем-то, свои.Переживать все неудачиВ сто раз острее, чем он сам.Ослепнет он — остаться зрячей,Заставив верить в чудеса.Родным и самым близким светомС ним рядом быть, одно в одно…Как трудно быть женой поэта,Обыкновенною женой…

В то время Глеб начал откровенно заглядываться на молоденьких девочек. Его возвращения домой стали более поздними, вечерние рассказы — менее откровенными. И Ася, все быстро заметив и поняв, не сделала ни малейшей попытки что-либо изменить. Она объяснила себе происходящее просто и достоверно: Глеб устал, ему надоел привычный ритм жизни, который со временем может надоесть кому угодно. Через месяц-два ее поэт, солнечный и поверхностный, устанет и от своего нового существования, и все вернется на круги своя. Но почему-то никак не возвращалось.

Увлечения Глеба менялись с неудержимой быстротой, но не ослабевали. Встретив юную и прекрасную Арину, тотчас прилипшую к преуспевающему поэту, Глеб почти возненавидел тихую, безответную Асю. Он проклинал ее, хотел, чтобы она исчезла, ушла, умерла… Это страшное, кощунственное его проклятие… Не его ли угадала чуткая Ася, ощутила — и поторопилась исполнить?

Неистовое пожелание Глеба было одномоментно. Оно быстро угасло в нагромождении дел, горечь растаяла почти без осадка в бескорыстной любви юной Арины, и Глеб снова потянулся к Асе, как тянется ребенок к материнской груди, чтобы почувствовать себя сытым, довольным, спокойным… Но тут юная Арина проявила непреклонную волю к победе: она хотела выйти за поэта замуж.

— Девочка моя, — пытался ее образумить Глеб, — ну зачем тебе замуж? Это довольно обременительное и скучное занятие. Семейная жизнь состоит не из одних любовных удовольствий и развлечений, поверь! Радостей в ней как раз маловато. Ты молода и просто пока еще многого не знаешь.

Арина в ответ молчала. Она упорно рвалась к поставленной цели. Но их брак никогда бы не состоялся, если бы не Ася, шагнувшая совершенно неожиданно и спокойно с двенадцатого этажа…

С ее уходом в жизни Глеба, оставшегося столь же оптимистичным, беспринципным и вольным, как ребенок, образовалась черная дыра, о которой он тотчас постарался забыть. Он навсегда выбросил из памяти тот голубой фонтан…

— И я целую руки твои, — прошептал вдруг поэт. — Целую твои руки…

— Что? — изумился Малахов. — Что с тобой? Это новые стихи?

— Нет, Валерий, — с непривычной для него грустью тихо ответил Витковский. — Это как раз очень старые… Еще со времен Аси… Послушай, давай поговорим о другом. Я советую тебе найти подходящую девочку. Посмотри на мою Юрате, она чудо. В Европе много восхитительных малышек вроде нее. Не знаю, почему, но Россия производит на свет более сложные для общения экземпляры. Им явно не хватает легкомыслия. Приходится потратить массу времени и сил, чтобы отыскать здесь одну звонкоголосую Мэри, которых в Европе пруд пруди. Впрочем, я могу и ошибаться…

На прощание Глеб нежно обнял Валерия.

— Дай тебе Бог, мой мальчик! Хотя он значительно чаще отнимает, чем дает. Но все-таки… Пусть тебя не оставит надежда… А этим свистушкам в оборках и кружевах ты никогда не доверяй, они того не стоят. И моя любимая дочь в том числе… Одна сплошная морока. Дай тебе Бог, Валерий…

И вот Бог дал ему вечерний аэропорт в теплом мерцании вытянувшихся цепочками огней. Как мало и как много — возможность бросить все и улететь навсегда!

Олеся, любимая… Спутанные волосы на узких костлявых плечах…

Будь ты проклята, холодная и сырая Москва, прятавшая до поры до времени в своей глубине смуглого мальчика с ночными глазами, явившегося в этот мир только побеждать и завоевывать, завоевывать и побеждать!.. Знал бы ты, Ашот Джангиров, что сделал твой сын! Твой любимый мальчик, такой жестокий, холодный, избравший женщину, старше его на двенадцать лет… Но лучше тебе никогда не знать об этом, потому что, кроме лишней боли и страдания, новое открытие ничего не принесет. И никому не поможет.

Валерий уже стоит возле взлетной полосы и хочет сейчас только одного: избавить всех от себя и избавиться от себя прежнего. Иначе невозможно. Он собирается уйти. И выбор он сделал наконец-то совершенно самостоятельно и осмысленно. Дай ему Бог на этом неизвестном пути!.. Дай ему Бог…

Глеб позвонил Олесе.

— Почему ты не показываешь носа, моя девочка? Вчера у меня был Валерий. Сегодня он улетает.

— Я знаю, папа, — без всякого выражения отозвалась дочь.