Сергей Саканский - Человек-тело Страница 29

С того самого момента, как его молниеносные руки подхватили меня на тротуаре, как я почувствовала его электрические, словно угри, руки, и до вот этой самой минуты, когда я сижу в комнате, а он сидит в своей, за стеной, и я жду, с нетерпением жду его — неужели и сегодня ночью он ко мне не придет? — с того самого момента и на всю жизнь я безнадежно и сладко люблю этого страшного человека.

— И еще, — добавил он, вернувшись к кухонному столу, опрокинув свою чашку и разглядывая натеки кофе внутри, — я буду вынужден немного поучить тебя хорошим манерам, как Пигмалион Галатею. В качестве его невесты тебе придется притвориться занимательной, трагической и трогательной девушкой.

— Намано! — сказала я. — Невеста-гневеста.

— И от таких вот словечек избавиться. Давай за каждое такое словечко, вроде «намано», я буду очень больно щипать тебя за всякие мягкие местечки, очень больно, как настоящий гусь.

— Прикольно! — сказала я, зная, что будет, и Бес немедленно ущипнул меня за жопку так, что остался синяк.

Много было потом таких синяков на всей мне, пока я не престала говорить «намано» и даже «нормально», откуда это словечко произошло, тоже перестала говорить.

— Замечательно! — поправилась я, разглядывая, что там у него получилось на дне кофейной чашки, — это мне пригодится, когда я буду поступать в театральное.

— Вот и проявишь свой актерский талант, — ласково сказал Бес. — И еще одна вещь. Наш писатель очень любит девушек, и тебе придется соответствовать этому имиджу.

— Кто ж не любит девушек?! — воскликнула я. — Если наш писатель, конечно, не гей.

— Ты не понимаешь, — сказал он. — Девушек. Де-ву-шек.

— Целочек, что ли?

— Правильно мыслишь.

— Где ж я тебе возьму целочку, друг мой? Целочку мою мышки в охотничьей хижинке подъели.

— Вот это как раз и не проблема! — весело сказал Бес, впервые за все утро посмотрев мне в лицо, я это точно заметила. — Целочку тебе поставят в институте косметологии. Гименопластика это называется. Стоит пятьсот баксов. Тоже из наследства писателя возьмем. Это очень важно, девушка. Вот здесь, — он похлопал пальцами по лаптопу, опять отправившись на прогулку по комнате, — я прочитал повесть о старике и девочке. Невинность, юность и непорочность — это просто его мечта, как я понимаю. Его безумная ночная фантазия. Это как раз то, чем мы соблазним дедушку наверняка, — и он вскинул голову, маленький, необычайно красивый мой человечек, и лучезарно улыбнулся.

Как же ценна, как люба мне любая его улыбка, что в мою сторону светит! Не любит он меня. Не полюбит никогда, есть у меня такое чувство. Ну и пусть, пусть! Главное в моей жизни — это быть с ним. Просто — всегда, до самого конца его жизни быть с ним.

4

Пятьсот баксов были выброшены зря, также как и ужас, испытанный мною перед операцией. Все вышло само собой: писатель в любом случае бы трахнул меня, в любом случае бы женился на мне.

— А давай ты будешь на свадьбе свидетелем с моей стороны? — для прикола предложила я Богу, но он отказался.

Жаль. Это было бы весело, я люблю заморачивать реальность. Свидетелем были бывшая блядь писателя и его друг Барбошин. Блядь предостерегала меня насчет пьянства молодого мужа. Барбошин, Барбарискин этот, увещевал беречь его друга и не знакомить его с моими подружками, поскольку (он покачал пальцем с хитрой стариковской рожицей) друг его еще тот ловелас.

Техника секса у ловеласа всамделе великолепна, он словно циркач на пенсии. Думаю, что женщина, вкусившая этого мастера один раз, будет помнить его всю жизнь и не раз возвращаться к нему.

Дело не в виртуозности поз: мой юркий мелкий Бес владеет камасутрой не хуже мужа, но в ласках писателя, в играх, которые он бесконечно придумывал, была какая-то особенная интеллектуально-духовная составляющая.

Вот, например, такая игра, писатель называл ее «секс по-христиански». Самое странное, что православная моя сущность ничуть не была возмущена таким вот богохульством.

Наша прекрасная религия гласит: как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы ними поступайте. И вот, придумал писатель такую игру. Игра состоит из многих взаимных ходов. Каждый играющий делает другому то, чтобы он хотел, что тот сделает ему. Например, мужчина сжимает пальцами соски девушки, ласкает их круговыми движениями, нежно пощипывает. Девушка в ответ делает то же самое с сосками мужчины. Теперь ее ход. Например, она засовывает палец мужчине в рот, и это значит, чтобы он сделал ей то же самое.

Я не сразу поняла, что суть этой придумки писателя заключается в том, он хотел раскрутить меня на некоторые примочки, которые были мне противны. Я же должна была делать ответные ходы! И вот, начнет писатель сосать мне пальцы на ногах или того хлеще — язык мне в жопку засунет… Так и приходилось делать ответные ходы, потому что проиграфший[9] получал страшное наказание: с того самого момента, когда он не мог сделать ответный ход, партнер прекращал секс с ним и кидал его возбужденным, додрачивать руками. Слава Богу, до этого ни разу не дошло.

[На полях: «Убью тебя, сука, едва ты объявишься. На самом деле убью. Выходит, я после этого целовал твои говняные губы? Язык, который перелопачивал каловые массы этого человека?»]

Но я отвлеклась, что называется, ушла в лирическое отступление.

Свадебный запой писателя потряс даже меня. Какой там герыч, какие там ломки? Все это жалкие танцы клоунов по сравнению с Великой Ломкой моего молодого мужа. Ты право, Пьяное Чудовище! Вот она, Истина…

Я звонила Бесу и просила забрать меня оттуда навсегда.

— Держись, девочка, — был его ответ. — Всё скоро кончится, ты только немного продержись.

Держаться — это значило выносить тазы с блевотиной, вытирать блевотину тряпкой, обливаться блевотиной, когда писатель, например, неожиданно выпускал струю мне в середину живота, или лежать, стеная от наслаждения, в луже блевотины мужа, когда могучий фаллос утолял меня и мучил… Что-то вроде стихов получается.

В довершение мое чудовище обосралось, разбросав по всей квартире небольшие лепешки говна, словно тут прошло на водопой стадо микроскопических коров.

Все это я вынесла стойко, как оловянный солдатик, потому что была у меня большая и сладкая цель.

5

Где-то вскоре после «свадьбы» я неожиданно открыла для себя способ не врать, или хотя бы врать как можно меньше.

Я стала называть его в третьем лице — это он так думал. Я говорила:

— Как себя чувствует мой любимый?

Или:

— Мой ненасытный сегодня классно кончил?

Он-то думал, что я говорю о нем самом, ему же. Но я говорила совсем о другом человеке и думала в этот момент только о нем. Правда, в своих записях он порой перевирал. Например, когда мы отметили очередной месячник нашей «свадьбы», обожравшись чаем с сухарями, грамотно поупражнялись в кровати и легли на боковую, я как раз так и сказала ему, имея в виду другого, на самом деле любимого мною муччину:

— Писатель мой любимый или нет, хороший или не очень, пусть он даже гений, но для меня он все же прежде всего человек, муччина.

Старый дурачок быстро усвоил мою игру и тоже стал говорить о себе, будто бы о нем. Так он и сказал:

— Но ведь ты полюбила его поначалу именно как писателя, разве не так? Между прочим, в нашей среде, среди выпускников Литинститута, было принято любить и ненавидеть друг друга именно за тексты.

— Да, — сказала я. — Тогда это было так. Но теперь у меня есть его губы, его глаза и ладони, его кукух… — при этих словах я поочередно потрогала его дряхлые прелести.

Вообще, и вправду прелести. Я не могу сказать, что мне не нравился этот кукух, как он его называл.

— Главный наш вопрос был вот какой: а что он пишет? И если какой-то подонок, ублюдок, избивающий мужчин и предающий женщин, писал прекрасные, лучистые стихи, то все поступки ему просто-навсего[10] прощались.

— Ну, можно понять, — сказала я. — Наверное, то, что человек пишет, это и есть его душа… — (Нет у тебя никакой души, ублюдок.) Я очень люблю своего муччину. Он невероятно хороший. Он и сам не понимает, какой он хороший. Думает, бедняга, что плохой.

— Нет, милая. Он очень плохой. Чрезвычайно плохой человек.

Я побледнела. Я возмутилась изрядно. Получалось, что он Беса оскорбляет.

— Не говори так о моем любимом! — с гневом воскликнула я, а он, конечно, принял это на свой счет и, ткнув себя пальцем в волосатую грудь, сказал:

— Он потому и перестал общаться с людьми, чтобы не совершать с ними всяких гнусных поступков.

Меня не волнует, что ты там решил. Я сказала:

— Я все равно люблю его. Это ужасно, правда?

Он прицепился к моей поговорке и сделал какие-то совершенно чундучные выводы, что я не очень-то и прохавала. Ну да, я и впрямь говорю: «Это ужасно, правда», ну и что? А говорю я так потому, что так говорит девушка из моего любимого сериала. А этот сериал он тоже смотрел, со мной за компанию. Оттуда и взял, только и всего. Порой он ваще не помнит, что с ним происходит: ну, это когда «писатель» пьян.