Павел Хюлле - Тайная вечеря Страница 29

Этого Бердо не знал.

Хатамани продолжил:

— Три волхва, упомянутые в Евангелии, исповедовали эту религию. Народы Востока, будучи про нее наслышаны, но поклоняясь разным другим богам, сознавали, что начало начал лежит где-то очень глубоко. Совсем как у Юнга, верно?

Бердо не возражал — ему было любопытно, что последует дальше.

— Поэтому евангелист — я имею в виду Матфея, поскольку другие об этом не пишут, — решил показать, что самая древняя религия проявляет интерес к самой молодой. Почитает ее. Высоко ценит. Преклоняется. Так что Иисус осуществляет миссию не только своего народа. Не все знакомы с пророчествами Исайи, но каждому, когда речь заходит о магах, пришедших с Востока, приходит на ум один и тот же архетип. «Вот, Я делаю новое; ныне же оно явится; неужели вы и этого не хотите знать?»[70]

Бердо был слегка ошеломлен. Он ждал чего угодно, только не того, что господин Хатамани начнет разговор с Митры и Зороастра, перейдет к трем волхвам и затем умудрится ловко вставить цитату из Исайи. В точности он ее не помнил, но смысл и авторство, конечно, были ему известны.

Щеглы теперь пили воду из блюдечка. Хатамани сел в кресло напротив Бердо и хлопнул в ладоши. Появился Ибрагим ибн Талиб, везя маленький бар на колесиках; на стол были поставлены крепкий, превосходный кофе, минеральная вода и похожие на халву сладости. Ассистент исчез, прежде чем Бердо успел налить себе в чашку кофе.

— Должен вам кое в чем признаться. — Хатамани одернул широкие рукава своего серо-черного длинного одеяния. — Я — представитель древнего народа. Коротко говоря, перс. И на многое, в том числе и происходящее здесь, смотрю с совершенно иной перспективы. Не хочу сказать, что гляжу в корень, это могло бы кого-то обидеть. Повторяю: с иной перспективы. Вы меня понимаете?

— Да. — Бердо пришел к заключению, что чем меньше будет говорить, тем лучше. — Отлично понимаю.

— То-то и оно, — продолжая священнослужитель, отпив глоток кофе, но не опуская чашки на стол. — Здесь я, в частности, затем, дабы убедить многих в том, что ислам — не обязательно только арабы, а арабы — еще не весь ислам. Toutes proportions gardeés[71]. Попробуйте себе представить древний сенаторский римский род, чьи предки строили свой город еще во времена республики, а потомки в соответствующий момент приняли христианство. Разве это не прекрасно — следовать духу времени? Не из конъюнктурных соображений, разумеется, а понимая, каково направление подспудных течений. Это самый мощный стимул, не так ли?

— Конечно, — согласился Бердо, — даже массовая культура это ощущает.

— Массовая культура в особенности, — одобрительно кивнул Хатамани. — И, естественно, самое важное — оказывать на нее влияние. Ничего не навязывать, нет, — формировать. Разве нормальные родители дают ребенку бритву? Или пичкают его наркотиками? А часто складывается впечатление, будто так оно и есть. У вас слишком много свободы, и оттого вы умираете.

Последние три слова Хатамани произнес твердо, словно оглашая приговор, но без тени превосходства: скорее как хирург, нежели прокурор. А поскольку ровно в эту минуту начали бить колокола на башнях костелов Святого Николая, Святого Иоанна, Святой Елизаветы, Святой Варвары, Святого Иосифа, а также базилики Пресвятой Девы Марии и храма Святых Петра и Павла, Хатамани сменил тему.

— Я защитил диссертацию в исламском, да-да, исламском, университете — занимался трансформацией представлений о фигуре Саошьяна. Вы знаете, о ком я говорю?

— Согласно религии маздеизма, а раньше это было у Заратустры, Саошьян — спаситель, — ничем не выдавая волнения, произнес Бердо, — своего рода мессия. Он поведет человечество на последний бой со злом. Бой, разумеется, победоносный. Следы этой концепции или, скорее, провидения можно найти в Апокалипсисе святого Иоанна Евангелиста. А также у шиитов.

— Превосходно. — Хатамани подлил кофе себе и Бердо. — Я вижу, вы прекрасно осведомлены.

Бердо продолжил шиитскую линию.

— После смерти последнего имама Низара его приверженцы ждали Благовестника Воскресения. Каим аль-Кийама — вот кто должен был вернуться и объявить о возрождении мира.

— А что вы скажете в этом контексте о роли Иисуса? — спросил, тактично склоняя голову, Хатамани.

— Ну что я могу сказать? Эсхатология — не самая любимая моя область. Однако попробую коротко сформулировать несколько основных пунктов. Первым делом, когда воцарится зло, явится Махди, ведомый самим Аллахом. Он установит Золотой век. Затем общий упадок — нравов, религии и всего человечества — станет еще глубже, чем в преддверии Золотого века. Появится Даджаль, ложный мессия. Христианам не составило бы труда распознать в нем Антихриста. И тут-то на землю вернется пророк Иса. Христианский Иисус. Еврейский Иешуа бен Иосиф. Он убьет Даджаля. Женится и объявит миру о наступлении владычества ислама. Через сорок лет он умрет в Медине. И тогда настанет Судный день.

После этого пространного высказывания Бердо в Лазурном зале Свободного университета воцарилась тишина. Перезвон колоколов прекратился. Отголоски города через закрытые окна долетали в зал лишь в виде непрестанного приглушенного шума.

— Невероятно, — сказал Хатамани. — Вы помните все существенные, даже фольклорные элементы! Есть разница между полным незнанием и неполным знанием. Я всегда втолковываю это своим ученикам. Но с вами все обстоит иначе! Ридван[72] распахнул бы перед вами двери настежь. Малик[73], в свою очередь, не пропустил бы вас в свои врата. А если серьезно: ваша тарика[74] начинается от знания. А как бы вы определили веру?

— Все то, что требует подробных разъяснений, далеко от совершенства, — без колебаний ответил Бердо. — Потому не лучшее ли определение веры — лекарство? Пророк говорит, что Бог создавая страдание, не мог не создать от него защиты. Вот вера — такая защита. По крайней мере, в моем представлении.

Предлагаю оставить Антония Юлиана Бердо с этим признанием. Ты, конечно, понимаешь, что говорил он так явно вопреки своим убеждениям. Ему бы скорее следовало сказать господину Хатамани, муфтию северной части нашей страны, что, по его ощущениям, вера существует вечно и начала не имеет, но вместе с тем вера — то, у чего всегда есть начало и что не существует. Иными словами — по теории Бердо, — это относится и к Богу. Но мне уже не хочется развивать эту тему и пересказывать комплименты, прозвучавшие из уст Хатамани, его заключительные замечания по поводу самых древних религиозных откровений, явленных Заратустре Ахура-Маздой, а также упоминать о заверениях муфтия, что такой исключительной личности, как Бердо, ему на жизненном пути встречать еще не доводилось.

Бердо же, пока Хатамани неспешным шагом, взяв под руку, провожал его до дверей Лазурного зала, как ни странно, ни о чем, связанном с религией, уже не думал. Зато ему вспомнилась не так давно прочитанная в Scientific American статья о некоем классе морских животных — асцидиях Ciona intestinalis, которые весьма нестандартным способом решили проблему эволюции. У личинок асцидий имеется спинномозговая трубка с мозговым пузырьком на конце, соответствующим головному мозгу позвоночных и позволяющим личинке двигаться и охотиться, однако при развитии во взрослую особь ее строение значительно упрощается: теперь, отыскав достаточно безопасную нишу, актиния ограничивается тем, что обеспечивает себя кормом. По мнению биологов, это поразительное явление обусловлено эволюционным механизмом выживания: в стабильных условиях для Ciona intestinalis мозг — слишком тяжкое, энергоемкое бремя.

Лишь покинув Лазурный зал, Бердо, будто очнувшись от летаргии, во внезапном озарении вспомнил, где — много лет назад — видел явно не последнего в университете человека, являющегося правой рукой господина Хатамани и называющего себя не своим (тут нет никаких сомнений) именем Ибрагим ибн Талиб. Да, конечно: это тот самый мужчина с висящим на плече «Калашниковым», который застал его в сторожке Михайлы.

Что-то в душе у Бердо оборвалось, но он ничем этого не показал. Уже у самой двери, услужливо приоткрытой Ибрагимом ибн Талибом, спросил:

— Вы любите мотоциклы?

— Не меньше чем вы, — последовал ответ, — а может быть, даже больше.

Направляясь в кафе «Маска», Бердо снова ощутил запах той горной реки, дешевого табака и оружейной смазки.

Глава VI

Двенадцатый

А теперь послушай историю иного рода.

Дом на холме хранил множество тайн, а еще там были никому не известные коридоры, ведущие в удивительные места: даже наделенному высшим знанием не пришло бы в голову, что такие могут существовать. Иногда, отправляясь на ночные прогулки, он заходил так далеко, что его охватывал панический страх: сумеет ли вернуться? Инез — Хозяйка Зари — на многое закрывала глаза, но если кого-либо из ее придворных утром не оказывалось на месте, гневалась. Он испытал это на собственной шкуре: несколько дней его больно кололи иголками. Привязанный к своему ложу, он страдал от страшных колик и запоров, вызванных отравленной пищей. Тогда величайшая тайна еще не была открыта: события, будто рассыпавшиеся бусинки, лежали, беспомощные, на дне ящика, поджидая, пока их соединит нить света. Прежде, правда, ему иногда посылались неясные знаки или предзнаменования, но, опасаясь взвалить на себя непосильное бремя, он предпочитал о них не вспоминать.