Александра Яки - Грусть улыбается искренне Страница 29

Вряд ли бы они потом часто виделись. Инга — девушка слишком хорошо воспитанная, она не стала бы шастать с его компанией по ночным клубам. Но Витьке хотелось верить, что он обязательно заглядывал бы к ней хотя бы разок в неделю. В пятницу, к примеру, после уроков. Сидели бы, пили чай, болтали о всяких мелочах. Мальчишка понимал, что ни с кем другим он не сможет говорить так, как с ней: интересно, открыто, без глупостей. Он может сказать ей многое из того, чего бы никому не сказал. Она не станет смеяться и подкалывать, называть лошарой, всегда внимательно выслушает и даст на самом деле правильный совет, а не отмажется дежурным «всё будет хорошо».

Витя слегка прикрыл окно: дождь разошелся, и капли забарабанили по стеклу, как бешеные. Шмыгнув носом, парень вздохнул и присел на корточки. Шум ливня каким-то дивным эхом отражался в пустынном коридоре, запахло сыростью и гнилыми листьями. Бедный мальчишка, не зная, что ещё думать, устав нервничать и переживать, закрыл глаза. Барабанная дробь дождя за окном, казалось, от этого только усилилась.

Он вдруг сквозь грусть почувствовал неясную, бог весть откуда взявшуюся радость. Дело было в дожде. Он уже слышал шорох точно такого же ливня, завывание точно такого же ветра, точно такой же запах свежести из полураскрытого окна. Он слышал это раньше. Той ночью, когда, разрезав грозовые тучи, на небо вышла серебряная луна.

Ясной картиной эта луна встала перед закрытым глазами Витьки, как настоящая, будто он снова вернулся в ту ночь. Симфония дождя, звучавшая тогда, теперь волшебным образом напомнила Витьке все те необычные, таинственные эмоции. И то, как они с Ингой ловили первые дождевые капельки, и то, как прятались от уборщицы, как нашли её ключи и как открыли склад, построив там домик… Дождь.

Как волшебно приятно было его слушать, припоминая, как было по-детски весело тем вечером, как беззаботно они валяли дурака, не страшась намокнуть или попасться Тим-Тиму. Виктор боялся пошевелиться, чтобы нечаянно не скинуть нежное прикосновение светлых воспоминаний, чтобы не вернуться раньше времени в настоящий жутковатый и грустный серый день. Он жмурил глаза всё крепче и крепче, понимая, что фантом прошлого неумолимо убегает из воображения. Смутные строки припоминались ему из детства, такие горькие, но тихие, что мальчишка сам почти не ощутил, как начал проговаривать их вслух, не чувствуя на губах невесомых слов.

Сжимает душу, бьется пульс,И в безысходность рвётся грусть.И сердце чувствует природу —По ледяной щеке окнаБежит предательски слеза[2]

По шахте с гулом проехал лифт. Виктор нехотя поднялся и оглядел холл. Хорошо, что рядом никого не оказалось, а то что бы люди могли подумать? И впрямь, зачем он сидел, как дурак, с закрытыми глазами и лепетал что-то себе под нос, слушая стихийные буйства?.. Так только Аркаша перед учителями позировал, читая стихотворения на конкурсах юных дарований.

Это ненормально. Витя почувствовал какие-то странные перемены в себе и прислонил разгорячённый лоб к холодному стеклу. Он и сам теперь едва отличался от ненавистного ботаника, но, что странно, ничуть не был огорчён этим. Виктор случайно услышал в дожде что-то родное и вдруг вспомнил четверостишие. Не для того, чтобы отметку хорошую получить, и уж точно не для того, чтобы учительница литературы сказала, какой он хороший мальчик и как тонко чувствует природу. Он не выпендривался и не обманывал никого. А перед кем было задаваться? Он и сам-то вряд ли понимал, откуда на ум приплыли эти строчки. Они не казались ему наигранными, надуманными, неискренними. Он видел в них только то, что чувствовал.

Как же учителя хвалили заучек и любимчиков за то, что они громко и «выразительно» рассказывали стихи. А ведь выразительности в них не было ни капли, только пафос и наигранно печальный взгляд. Им за это ставили хорошие оценки. Они рассказывали и выступали по сути ради оценок и никогда даже не задумывались, что чувствовал автор, когда писал. Сколько боли могло быть в его сердце, чтобы выдать такие рифмы. И от Витькиного сознания поэзия всегда отскакивала как горох от стенки. Но не он был в этом виноват. Откуда счастливому ребёнку знать, что такое настоящие переживания? Не мелочи вроде «ах, она меня любит, а он меня бросил, а в чём же пойти на дискотеку», а настоящие взрослые боль и волнение. Витька жил беззаботно, он даже не представлял, что боли на земле больше, чем блажи, а попав в больницу, вдруг задумался об этом. У него болело сердце за Ингу, и весь мир виделся в другой плоскости.

А фраза эта «в безысходность рвётся грусть» почему-то нагоняла мысли о том свете и о смерти. Парню стало дурно, а на глаза навернулись мелкие капли слёз.

Виктор жалел, что рядом нет Инги. Она бы объяснила, что с ним творится. Она всегда всё могла объяснить. А ещё… она много читала. Но что интересно, обычно только про себя, а вслух — редко. И тихо. «Не выразительно» — как прокомментировали бы многие. Но ей всегда хотелось верить почему-то. Чего стоили хотя бы её: «…Нет больше сил в запасе у него быть выше всех, лишь кроме Бога самого…»

Как точно это было сказано тогда, во время лилового тихого заката. А он, Витька, не вслушался даже, сказал: «Выпендрёж». Сегодня и про него самого можно было бы так сказать… Парню сделалось тоскливо и грустно.

— Вить, а чего это ты тут сидишь?!

Парень резко обернулся на голос: открыв двери в холл, из отделения выглядывала Тамара.

— А чё, нельзя?

— Да можно, — медсестра обиженно поджала нижнюю губу. — Но там вообще-то в палате тебя родители уже полчаса ждут. Я-то думала, ты на процедурах, а ты медитируешь тут.

— А-а-а… Родители? — Виктор ленивыми шагами потащился в отделение. — Как там Инга?

— Спит, сейчас это необходимо, — отозвалась Тамара. — Интересно, что там у вас произошло? Не с бухты-барахты ведь ребёнок сознание потерял.

— Это её личное, — не стал парень пояснять, из-за чего девушка была взволнована.

— Ну, личное не личное, а волноваться ей нельзя было. С такими-то эритроцитами, — поучительным тоном сказала женщина.

— Да там такое дело… — Виктор отмахнулся. — Слушайте, вы её выписывать собираетесь вообще?

— Собираемся, — односложно сказала Тамара Ивановна.

Витька почти подошёл к своей палате и через приоткрытую дверь услышал мамин голос. «Я ему говорила всегда, что там дураки не нужны и что если он хочет поехать в США, то должен учиться», — лепетала женщина. Несмотря на то что Витька всю прошлую неделю яро репетировал, как будет на неё дуться, улыбка настырно, не слушаясь приказа, лезла на лицо. От звука такого родного и самого любимого голоса отступило даже упрямство. Витька постучал себя по голове и, позволив радости официально обосноваться на физиономии, на носочках подобрался вплотную к двери.

— Я ему всегда повторяла, — продолжала воодушевлённо рассказывать мама, — я говорила, что туда едут умы!

— А живут там, выходит, тупы! — резко распахнув двери, крикнул Виктор.

В палате, разом замолчав, перед ним предстали довольный папик и лучезарно улыбающаяся мама. Парню даже страшно стало от их всеобщей весёлости. Неужели это из-за него одного столько радости на лицах этих людей?

— Ой, оболтус! Сам ты тупы! — мать вскочила с места, кинувшись заботливо поправлять ему капюшон пайты. Хотя и выглядело это как сюсюканье, Витька не сопротивлялся.

— Ведь мама дело говорит, — добавил со знанием дела Александр Игоревич. — Поезжал бы учиться за границу. Там такие перспективы.

— Да кто ж против? — улыбаясь, Витя технично выбрался из маминых чрезмерно радетельных рук. — А с чего это вы вдруг сейчас так резко решили зафутболить меня в Штаты?

— Ой, Витюша! — Вера Олеговна чуть не сгорала от радости и ликования. — Ты не представляешь, кто к нам приехал! Тётя Катя из Америки со своим мужем и малышом! Ты наконец увидишь своего двоюродного братика. Этот Стив такой лапушка! А заодно поговоришь с тётей насчёт визы.

— Поговорю, но сначала… — загадочно начал парень, заставив семейство замереть. — Сначала… Сначала, мама, я хочу просто нормально поесть!!!

Дом

Дом. Дома всё родное и привычное. Дома даже пахнет домом. Дома ничего не стесняешься, ни у кого не спрашиваешь разрешения, можно ли включить телевизор. А если хочешь кушать — идёшь спокойненько к холодильнику и делаешь себе царские бутерброды. Дома ты сам себе хозяин: можно спать до полудня и смотреть фильмы до глубокой ночи. Дома уютно и красиво.

Первые дни в больнице обстановка Витьке казалась мерзкой, страшной, белёсо-противной. А через неделю — стала уже привычной. Поэтому дом, родная комната теперь виделась настоящими хоромами. Пушистый синий ковёр, деревянная красивая мебель, любимые плакаты и постеры на стенах, чистые отполированные полки, на которых мама аккуратно и забавно выстроила десятки керамических игрушек. Тёплая семейная фотография на столе, школьный рюкзак, тетрадки… Витька и подумать не мог, что можно так скучать по всему этому. Родные люди кругом! Спокойно. Нет вездесущего и всевидящего ока Тим-Тима, нет его настырных замечаний. Нет лекарств, нет направлений, нет вонючей столовской еды. Только своё, только дорогое.