Александр Торин - Осенние рассказы Страница 29

— Да это не мой пиджак. Это физкультура у нас была… — Я смутился.

Одноклассники с тайным восхищением и с завистью смотрели на меня.

— Про эту гадость… мы с твоими родителями разберемся. — Галина Андреевна помрачнела. Слово «эту» она произнесла брезгливо, в пол-голоса. — А ну-ка отдавай сигареты! Немедленно!

Ах да, еще и сигареты… Моя Камея фабрики «Дукат» за сорок копеек с антично-мраморным профилем была разодрана на мелкие клочки и торжественно выкинута в урну.

— О комсомоле можешь забыть, — торжественно заявила Галина Андреевна. — Мы тебя будем прорабатывать и воспитывать всем коллективом.

Генка, пиджак которого я по ошибке напялил на себя, ни в чем не признавался. Мама рыдала, педсовет принял решение о моем полном моральном разложении (и какой приличный был, надо же. В тихом омуте черти водятся). Единственное, что утешало — я иногда ловил на себе загадочные взгляды одноклассниц.

Меня послали на перевоспитание к старшим комсомольским товарищам.

Так получилось, что прорабатывал и воспитывал меня Рафик. Делал он это обстоятельно. Для начала он остался со мной в красном уголке, усадив за солидный стол с зеленым сукном. В углу комнаты стояли знамена, бюст Ленина. А на столе расположился графин с водой и два стакана, ни дать — ни взять сценка из старых советских фильмов.

— Ай-яй-яй, как нехорошо, — зацокал Рафик с восточными интонациями. Говорил он по-русски без малейшего акцента, видимо эти модуляции голоса были генетическими. — И оценки у тебя неплохие, и в комсомол бы пошел одним из первых. И жизнь вся впереди, а здесь такой прокол… Нехорошо. — Он в расстроенных чувствах налил из графина воды и выпил. — Да, недоработали мы. — Рафик потер щеку, на которой пробивалась густая щетина. Восточная кровь давала себя знать. — Ну, рассказывай, — он откинулся на стуле. — Кстати, хочешь бутерброды, мне мама сделала? — он достал из портфеля сверток.

— Спасибо, не хочу.

— Бери а то ты разволновался. Я, кстати, тебя понимаю, мы же мужчины, правда? — подмигнул он мне и похлопал по плечу. — Я тебе скажу, — перешел он на шепот, — если честно, это не преступление. Это — природа. Другое дело, что нельзя нарушать кодекс строителя нового общества. Женщина, она же тоже строитель, надо подходить к делу ответственно. Кушай, вкусная колбаса, маме в спецзаказе дали.

Рафик разломил бутерброд и почти что насильно заставил меня откусить от него кусок.

— Спасибо. Вкусно.

— Вот это другое дело. Ну, рассказывай, — он откинулся на стуле, заложив руки за голову.

— Да и рассказывать-то нечего. Я уже всем объяснял — взял в раздевалке чужой пиджак.

— Э, ты это брось. Зачем очевидные вещи отрицаешь. Кстати, молодец, — он подмигнул. — Относишься к последствиям ответственно. Но вот что куришь — нехорошо. Я, кстати, тоже курю. Но я старше тебя на год. Хочешь? — Он достал пачку «Столичных».

— Так мы же в школе.

— А, брось. Ты со мной. И потом, выветрится, никто ничего не заметит. Кстати, хороший табак. Мне друзья «Мальборо» однажды подарили, так себе. Наши сигареты лучше.

— Спасибо…

— Кури. Но никому не рассказывай. Это будет наш маленький секрет. Понял?

— Понял, — смутился я.

— Молодец. Ты хороший парень, а проступки у каждого бывают. Как говорил Фридрих Энгельс, ничто человеческое нам не чуждо, верно?

— Рафик, — смутился я. — А можно тебя спросить. Глупость конечно, детское воспоминание. Ты и не помнишь, скорее всего, а вдруг. Мне кажется, что я тебя встречал в детстве. Мы тогда в саду «Эрмитаж» жили, около Петровки, и был там такой мальчик, ну как тебе сказать, я ему язык показывал.

— Как не помню, помню конечно. Я тогда здорово обиделся… Ну и дела, выходит, мы с тобой с детства знакомы!

— Да мне до сих пор неловко, дурака валял.

— Нет, мы с тобой теперь друзья детства. — Рафик похлопал меня по плечу, от него пахло одеколоном, молодым телом, вчерашней яичницей с колбасой, подгоревшей на сковороде, и я вдруг почувствовал ауру чего-то родственного, почти что домашнего.

В этой незримой атмосфере свой был своим, и делал для своего уступки и поблажки, в ней было уютно и безопасно. Видимо, это ощущение клана осталось у людей от первобытных племен.

— Нет, ты хороший парень. Послушай, что я тебе скажу, — у Рафика на лице появилось выражение человека, знающего какой-то очень важный, недоступный простым смертным секрет. — Я тебе помогу. Зачем тебе жизнь портить с такой репутацией? Я в комитете комсомола не последняя величина, на следующий год думаю секретарем стать. В райкоме у меня связи, отец же у меня был большим человеком, если не знаешь… Потом расскажу. — Так вот, я помогу тебе. Проводи школьные политические информации. В субботу утром. Нагрузка небольшая. Я тебя научу — берешь газеты, читаешь первую полосу, ножничками вырезаешь. Зачитываешь. Месяца три, и никаких проблем с характеристикой не будет. Ты газеты читаешь, конечно?

— Читаю.

— Какие?

— Ну… — Вечернюю Москву, Литературку.

— Надо читать «Правду», «Комсомолку», «Труд» и «Красную Звезду». Вот, бери — Рафик открыл тумбочку, стоявшую в углу комнаты и достал оттуда пачку газет. — Сегодня среда, придешь завтра после уроков и покажешь свои вырезки. Все-таки ответственность, целая школа тебя слушать будет.

Я принес газетные вырезки и был утвержден на должность школьного журналиста. Рафик был мной доволен, похлопывал по плечу и вдруг рассказал историю своей семьи. Отец его был каким-то опальным деятелем компартии одной из недоразвитых стран, ошибочно вступивших на курс капиталистического развития. А дедушке его, верному слуге падишаха, или султана, однажды прислали шелковый шнурок на тарелке. Шнурком этим полагалось удавиться, что дедушка и сделал. А что ему оставалось — четверо детей, две жены, жаль будет, если их разрубят на кусочки. Поневоле проникнешься ответственностью за передачу генофонда последующим поколениям и верноподданнически удавишься.

Сыну за отца отомстить не удалось. Коммунистическое восстание провалилось. Другой стороне помогал сам президент, и к тому же конкретными долларами и винтовками М16. Неудавшийся коммунист оказался в Хрущевские времена в Москве, женился на Рафиковой маме, а далее история смутная. Согласно официальной версии он нелегально уехал на родину сражаться против антинародного режима и погиб с автоматом Калашникова в руках.

— Ну, хватит лирики, — пафосно сказал Рафик. — Дело отца не погибло. Мы его продолжаем. И ты тоже… Так что не подкачай.

На четвертом этаже школы была «радиорубка» с микрофоном, в который я тоскливым голосом зачитывал сводки новостей. Как ни странно, мои краткие политические информации полюбили: пробормотав содержание скучных передовиц, я умудрялся найти в газетных листах забавные статейки, а иногда и грешил — придумывал новости, отпечатывал заметки на отцовской пишущей машинке. Уже не помню толком эти розыгрыши: то корове-медалистке международных выставок дали послушать диск «По Волнам моей памяти» Давида Тухманова, в результате чего она увеличила надои еще на двадцать процентов, то лесник передового лесничества Брянской области Петухов научил свою собаку обнаруживать городских браконьеров по запаху импортных джинсов, которые эти браконьеры и фарцовщики носили. Все мои розыгрыши пересказывались школьниками с восторгом и проходили без сучка, без задоринки, не вызывая подозрений.

Если пройти от Белорусского вокзала к центру по Тверской, через пару кварталов справа светился несвежими занавесками ресторан «Якорь», ныне там дорогая гостиница для иностранцев, а «Якорь» хотя и сохранил название, стал эксклюзивным рестораном морской кухни.

Раньше все было проще: слева — магазин «Пионер», за которым был переулок, там смутные личности из-под полы торговали дефицитными радиодеталями. И там же был райком ВЛКСМ. В этой точке пространства-времени всех идеологически незрелых школьников поголовно делали комсомольцами из пионеров.

Смуглый Рафик, вольяжно развалившись в кресле, кривил свои арабско-семитские губы и презрительно сообщал желчному первому секретарю ВЛКСМ, мечтающему о должности третьего секретаря КПСС: — Это наш, хороший кандидат. Советский в доску, готов всеми фибрами души труду и обороне. Я его лично знаю.

И кандидату выдавали значок.

В последний раз я встретил Рафика в майский день 1976 года. Я заканчивал девятый класс, и должен был отвезти какие-то ведомости в райком. Рафик прямой дорогой шел на заветную золотую медаль и очень положительные общественные характеристики. Он собирался поступать в Институт стран Азии и Африки, и, будучи сыном опального деятеля коммунистического движения тех самых стран, не сомневался в том, что туда поступит.