Джонатан Франзен - Поправки Страница 3

Альфред стоял посреди своей спальни, гадая, кто и зачем открыл ящики его шкафа – может, он сам? Но предпочел свалить вину за свое замешательство на Инид. За то, что она все это устроила, что именно она и могла открыть ящики.

– Ал! Что ты тут делаешь?

Он обернулся к двери, начал было фразу: «Я…» – и тотчас осекся, ведь, когда его заставали врасплох, каждое предложение делалось непредсказуемым и опасным, словно путь через лес; как только опушка оставалась за спиной, он обнаруживал, что крошки, которыми он отметил дорогу, склевали птицы, проворные безгласные существа, неразличимые в темноте, но прожорливо роившиеся вокруг в таком количестве, что казалось, это и есть тьма, как будто тьма вовсе не однородна, не простое отсутствие света, а кишение темных корпускул. Когда-то прилежный подросток Альфред наткнулся в «Сокровищнице английской поэзии» Мак-Кея на выражение «тьма кромешная», по ошибке прочитал «крошевная» и с тех пор неизменно представлял себе сумрак как мельтешение малюсеньких частичек, как зернистость высокочувствительной пленки, которую используют для съемок при слабом освещении, как своего рода зловещий распад, – отсюда и паника человека, заплутавшего в лесу, где тьма была тенью стаи скворцов, заслонившей закат, или полчищами черных муравьев, густо облапивших тушку опоссума, и тьма эта не просто существовала, а пожирала ориентиры, которые Альфред оставлял для себя, страшась заблудиться; однако ж едва он замечал, что сбился с пути, как время вмиг замедлялось и в зазорах между словами разверзались дотоле неведомые вечности, вернее сказать, он проваливался в зазор между словами и мог лишь неподвижно стоять, глядя, как время течет дальше, уже без него; вот и сейчас легкомысленное мальчишеское «я» Альфреда умчалось напролом через лес и исчезло из виду, а взрослый Ал так и замер в странно-равнодушном ожидании: вдруг перепуганный мальчик, не знающий, куда он попал и в каком месте вошел в эти словесные дебри, сумеет все-таки случайно выбраться на опушку, где его ждет не подозревающая о лесах Инид.

– Вещи свои собираю, – донесся до Альфреда собственный голос. Вроде бы все правильно. Существительное, притяжательное местоимение, глагол. На полу – чемодан, необходимый довод. Он ничем себя не выдал.

Но Инид заговорила снова. Врач предупреждал, что Альфред слегка недослышит. Стоит, хмурится, плохо ее понимает.

– Сегодня четверг, – погромче повторила она. – Мы уезжаем только в субботу.

– В субботу! – эхом откликнулся Альфред.

Жена хорошенько отчитала его, и на время кромешное птичье крошево отступило, но снаружи ветер задул солнце, и стало очень холодно.

Неудача

Нетвердой походкой они шли через длинный вестибюль. Инид старалась щадить больное бедро, Альфред нелепо болтал руками, непослушные ноги шлепали по аэропортовскому ковру, оба смотрели в пол прямо перед собой, отмеривая на пугающем пространстве отрезки по три шага. У каждого через плечо сумка «Нордик-плежелайнз». Всякий, кто замечал, как поспешно эти двое отводят глаза от пробегающих мимо темноволосых ньюйоркцев, всякий, кому бросалась в глаза мягкая фетровая шляпа Альфреда, маячившая над толпой, или желтые шерстяные брюки, которые обтягивали выпирающее бедро Инид, сразу же понимал, что эти старики со Среднего Запада боятся всего вокруг. Но в глазах Чипа Ламберта, ожидавшего их за линией контроля, они были палачами.

Чип оборонительно скрестил локти на груди, одной рукой теребя в ухе стальную сережку-заклепку. Как бы напрочь не выдрать ее из уха – но даже самой острой боли, какой могли бы отозваться ушные нервы, будет недостаточно, чтобы привести его в чувство. Стоя у металлодетекторов, Чип наблюдал, как девушка с голубыми волосами обгоняет его родителей, девушка с голубыми волосами, студенточка, очень даже соблазнительная незнакомка с пирсингом на губах и бровях. Внезапно ему подумалось: если бы он мог быстренько трахнуть эту девицу, то набрался бы решимости для встречи с родителями, а если бы мог трахать ее каждую минуту, то продержался бы до самого конца их визита. Чип был мужчина высокого роста, накачанный на тренажерах, но возле глаз уже залегла сеточка морщин, маслянисто-желтые волосы поредели; если девушка и обратила на него внимание, то, скорее всего, подумала, что для кожаного костюма он староват. Незнакомка быстро прошла мимо, Чип резче дернул за серьгу, заглушая боль от расставания с этим видением – навеки, – и заставил себя сосредоточиться на отце: лицо Альфреда просияло, в толпе чужаков он наконец-то углядел сына. Отчаянным броском утопающего Альфред ринулся к Чипу, схватил его за руку, будто за спасительную веревку.

– Ну вот! – пробормотал он. – Ну вот!

Следом за Альфредом подковыляла Инид.

– Чип! – воскликнула она. – Что ты сделал с ушами?!

– Папа, мама, – сквозь зубы буркнул Чип, надеясь, что девушка с голубыми волосами уже далеко и ничего не услышит. – Рад вас видеть.

В голове у него мелькнула бунтарская мысль насчет сумок «Нордик-плежелайнз» на плечах у родителей: наверно, «Нордик-плежелайнз» рассылает такие сумки всем заказавшим круиз, цинично эксплуатируя дешевую ходячую рекламу, либо преследуя чисто практическую задачу – пометить участников круиза и тем упростить высадку-посадку, либо делая это из лучших побуждений – сплотить пассажиров в единую команду; впрочем, возможно, Инид и Альфред специально сохранили свои сумки от прежней поездки с «Нордик-плежелайнз» и в очередной раз взяли их с собой из ложно понятой лояльности; так или иначе, Чипа возмутило, с какой готовностью его родители превращаются в носителей корпоративной пропаганды, но уже секунду спустя он повесил обе сумки на свои плечи и вместе с ними взвалил на себя непосильное бремя – созерцать аэропорт Ла Гуардия, город Нью-Йорк, а заодно и собственную жизнь, одежду, тело родительскими разочарованными глазами.

Словно впервые, Чип увидел грязный линолеум, водителей – вылитых наемных убийц, потрясавших картонками, на которых были написаны чужие имена, провода, спиралью свисавшие из дыры в потолке. Рядом отчетливо послышалось непечатное ругательство. Снаружи, за большим окном багажного зала, два бангладешца толкали неисправное такси под аккомпанемент дождя и агрессивных гудков.

– В четыре мы должны быть на причале, – известила Чипа Инид. – Думаю, папа рассчитывал посмотреть твой кабинет в «Уолл-стрит джорнал». Ал! – возвысила она голос. – Ал?!

Даже при теперешней сутулости Альфред сохранял былое величие. Густые белые волосы лоснились, словно шкура полярного медведя, широкие плечи – Чип помнил, как энергично двигались длинные мускулы, когда отец порол кого-то из сыновей, чаще всего самого Чипа, – по-прежнему распирали серый твид спортивной куртки.

– Ал, ты ведь говорил, что хочешь посмотреть, где работает Чип? – прокричала Инид.

Ал покачал головой:

– Времени не хватит.

Багажный транспортер крутился вхолостую.

– Ты принял таблетку? – спросила Инид.

– Да, – ответил Ал. Закрыл глаза и несколько раз медленно повторил: – Я принял таблетку. Я принял таблетку. Я принял таблетку.

– Доктор Хеджпет выписал ему новое лекарство, – пояснила Инид, обращаясь к Чипу.

Втайне Чип был уверен, что отец не выражал ни малейшего желания посетить редакцию. По правде говоря, к «Уолл-стрит джорнал» Чип отношения не имел, издание, в котором он печатался (без гонорара), именовалось «Уоррен-стрит джорнал. Ежемесячник трансгрессивного искусства»; кроме того, Чип недавно закончил киносценарий и вот уже почти два года работал (на неполной ставке) корректором в юридической фирме «Брэг Нутер и Спей», с тех пор как вследствие серьезного проступка при соучастии некой студентки лишился должности профессора-ассистента на кафедре текстуальных артефактов в Д-ском университете в Коннектикуте; проступок, граничивший с подсудным делом – родители, разумеется, слыхом об этом не слыхали, – положил конец долгой череде достижений, которыми его мать могла похваляться в родном Сент-Джуде; родителям Чип сказал, что оставил преподавание, поскольку вознамерился писать, а когда сравнительно недавно матери понадобились подробности, он упомянул «Уоррен-стрит джорнал», но Инид послышалось более известное название, и она тут же раструбила об успехе сына своим приятельницам – Эстер Рут, Беа Мейснер и Мери Бет Шумперт, а Чип, хотя не раз имел возможность поправить мать во время ежемесячных телефонных разговоров, напротив, всячески поощрял ее заблуждение, и в результате ситуация усложнилась: с одной стороны, «Уолл-стрит джорнал» получали в Сент-Джуде, но мать словом не обмолвилась, что ищет и не находит имени Чипа на страницах журнала (а стало быть, какая-то часть ее существа превосходно сознавала, что сын там не работает), с другой же стороны, автор таких опусов, как «Креативный адюльтер» и «Во славу притонов», всячески старался, чтобы мать сохранила именно те иллюзии, которые «Уоррен-стрит джорнал» считал своим долгом подрывать. Вдобавок ему уже сравнялось тридцать девять, и в том, как складывалась его жизнь, конечно же были виноваты родители. Поэтому Чип искренне обрадовался, когда мать оставила наконец опасную тему.