Герман Садулаев - Иван Ауслендер: роман на пальмовых листьях Страница 3

Лист III

Meeting

В списке выступающих Иван Ауслендер значился в середине второго десятка, поэтому он позволил себе приехать не к самому началу мероприятия, а получасом позже. День был воскресный, жена Ивана была свободна и в относительно хорошем настроении, она доставила супруга к митингу на автомобиле. Эффектно припарковаться у трибуны или хотя бы перед сборищем не удалось: подъезды перекрывала полиция. Жена высадила Ауслендера на тротуар и поехала искать место для парковки в соседних кварталах.

Митинг был согласован на Пионерской площади перед Театром юного зрителя. У края тесной площадки был сооружён помост, на котором стояли колонки со звукоусилением и сменялись ораторы. Перед сценой раздавали белые ленточки и шары, тоже белые. Символика была перенесена с первых протестных акций, которые состоялись в Москве. Иван Борисович прошёл за ограждения и стал не спеша пробираться к подъёму на сцену через довольно плотную массу людей, одновременно оглядываясь, изучая аудиторию и прислушиваясь к словам выступающих. Брал слово националист, и ему аплодировали под жёлто-полосатыми флагами, а под синими и белыми свистели. Выступал демократ, и ему свистели из-под имперских штандартов, а либеральные стяги его поддерживали. Когда к микрофону подходили представители «системной оппозиции», то есть легальных политических партий, получивших свои места в Государственной Думе России и в Законодательном Собрании Петербурга, вся толпа начинала свистеть, улюлюкать и скандировать: «Депутат! Сдай мандат!» Всё это было похоже на игру, на конкурс под руководством аниматоров, массовиков-затейников: кто кого перекричит, пересвистит и перехлопает. Причём шумовым соревнованием дело ограничивалось: было видно, что идти стенка на стенку никто не собирается, бить морды сегодня никому не будут, напротив, митингующие были настроены радостно и доброжелательно даже по отношению к оппонентам и к стерегущим порядок скучающим полицейским.

Иван Борисович наконец добрался до ступенек на сцену, где был остановлен охраной. «Я выступающий», – сказал Ауслендер и стал рыться по карманам в поисках какого-нибудь документа. «Не надо документа, – сказал охранник, – просто назовите свою фамилию». Иван Борисович назвал. Охранник посмотрел на Ауслендера с сомнением. Но тут Иван был замечен со сцены одним из организаторов митинга, темноволосым юношей. «Это Ауслендер, – прокричал юноша, – он выступает, пропустите его». Охрана расступилась, и Иван поднялся на сцену. Предыдущий оратор закончил свою речь, сопровождаемый аплодисментами с одной стороны массовки и свистом с другой стороны. Темноволосый юноша сразу взял микрофон и объявил:

– А сейчас мы предоставляем слово Ивану Ауслендеру, преподавателю из Санкт-Петербургского государственного университета!

Иван Борисович подошёл к микрофону и поглядел на толпу. Перед ним колыхались разноцветные флаги. А под знамёнами стояли люди: две или три тысячи горожан, преимущественно молодых. Когда организатор назвал фамилию Ивана, прежде никому не известную, в кучках националистов стали свистеть – видимо, на всякий случай, заподозрив в ораторе представителя той самой народности, что в упрощённой космологии занимает позицию безусловного носителя мирового зла. Свист скоро стих. Масса молчала и ждала слова. Ждала от Ивана Борисовича.

Ауслендер чувствовал, как у него от волнения подкашиваются ноги и сдавило грудь. Он никогда не выступал перед такой широкой аудиторией. На его лекции в университете никогда не собиралось больше чем тридцать-сорок студентов. В то же время его захлестнул прилив небывалого восторга и вдохновения. Тёплая волна внимания и силы поднималась снизу, от слушателей. А сверху, на небе, из-за серого облака выглянуло зимнее солнце и тронуло светлым лучом покрывшийся мелкой испариной лоб Ивана Борисовича. Ауслендер понял, что надо говорить коротко.

– Товарищи! Братья и сёстры! Почему мы здесь? Потому что мы хотим свободы! Почему мы здесь? Потому что мы хотим справедливости! Мы пришли, чтобы сказать «нет!» тем, кто ворует наши голоса, кто покушается на правду и волю. И мы не дадим, не допустим! Хватит!

Толпа гудела одобрительно. Ауслендер поднял свой взгляд над слушателями и протянул руку в сторону полицейского оцепления.

– И ещё: я хочу обратиться к стражам правопорядка. К полиции, как теперь они называются. Но мне хотелось бы называть их как прежде, милиционерами. Товарищи! Вы такие же, как мы! Вы живёте в одном с нами городе. Когда вы снимаете форму, вы встречаетесь с тем же самым чиновничьим беспределом, вы так же, как и мы, страдаете от развала системы здравоохранения, образования, социального обеспечения. Вас так же, как и нас, обманывают и отнимают у вас волю и правду! Сегодня всё спокойно и мирно, но завтра – завтра вам, может быть, прикажут стрелять в людей. И тогда, я прошу вас, не спешите выполнять приказ! Не стреляйте! Здесь ваши братья и сёстры, друзья и соседи, врачи, которые вас лечат, и учителя, которые учат ваших детей! Мы один народ! Мы вместе!

Митингующие стали скандировать: «Полиция вместе с народом!» Когда Ауслендер отошёл от микрофона, темноволосый юноша пожал ему руку и сказал: «Спасибо! Прекрасная речь!»

Иван Борисович спустился со сцены и смешался с толпой. Он ещё долго не мог отойти от воодушевления и экстаза, всё казалось ему прекрасным и радостным, люди вокруг были как родные. Ауслендер поддерживал речёвки, всем хлопал и никому не свистел (он и не умел этого делать, если честно). Вскоре митинг закончился. Со сцены зачитали резолюцию, собравшиеся проголосовали, взметнув к небу руки, помост заняли техники, убирающие аппаратуру, люди стали расходиться, но не все: тут и там оставались кучки молодёжи, которые курили, смеялись и пританцовывали – из динамиков гремела песня Цоя про перемены.

Ауслендер начал отходить от наркоза. Он вспомнил строчки из песни другой группы, «Ундервуд»: «…А мы с тобой, словно в „Ассе“, стоим на ялтинской трассе, в магнитофоне порвался пассик, этих ли я ждал перемен?..»

Лист IV

Женщины

Иван позвонил супруге и отправился искать машину. Жена грелась в автомобиле. Она сказала: «Я послушала твою речь и ушла, холодно». Автомобиль был припаркован на тротуаре. Когда тронулись, то чуть не столкнулись с пожилой дамой нервного облика, которая отреагировала яростно. Она заставила супругу опустить стекло и словно гранаты закинула в салон слова, полные гнева и горечи:

– Понаставили своих «мерседесов», нормальному человеку не пройти! Это тротуар, он для пешеходов, что вам, дорог мало? Глаза разуй, сучка!

Ауслендеры не стали ничего отвечать на оскорбления, машина медленно сползла с тротуара на проезжую часть и двинулась, встраиваясь в поток. Иван Борисович оглянулся на бедно одетую женщину с лицом, искорёженным обидой на весь свет и отпечатком жизненной неудачи, и подумал о том, что ведь и ради неё, ради её счастья и благополучия он сам только что мёрз на митинге и даже выступал перед народом. Но ничего, когда-нибудь она поймёт! Или не поймёт… Посвящая себя служению людям, не стоит ожидать благодарности.

Супруга молчала. Иван посмотрел на неё сбоку, с пассажирского кресла, и подумал: какая же она у меня хорошая, ладная!..

Иван Борисович супругу любил и уважал. Её звали Виктория.

Напрасно вы подумали, что в отношении женского пола Иван Борисович был пентюх и байбак. В молодости у него было несколько романов. Со своей будущей женой Ауслендер познакомился в университете. Она была на несколько лет младше, Иван Борисович помогал ей писать курсовые. Сначала они просто встречались, потом стали жить вместе, а когда Ауслендер закончил аспирантуру, оформили законный брак.

Своего жилья у Ауслендера не было. А родители Виктории выделили молодым однокомнатную квартиру. Так оказалось, что Иван Борисович стал жить у жены. Это его угнетало. В «Ману-самхите», своде законов и нравственных установлений средневековой Индии, недвусмысленно утверждалось, что зять ни в коем случае не должен жить в доме супруги или с её родителями. Должно было быть наоборот. Но наоборот не получилось. Иван подёргался и затих. Виктория никогда не пользовалась зависимым положением мужа и не упрекала его. Но и авторитета мужа не принимала. Просто у неё самой были сильный характер и ярко выраженные качества лидера.

Время от времени Иван Борисович устраивал локальные бунты. Он кричал, бил домашнюю утварь и ломал мебель. Никаких по-настоящему серьёзных причин для скандалов не было, он всего лишь хотел утвердить себя в качестве главы семьи. По своей натуре Ауслендер был уступчивым и неагрессивным, как жвачное животное. Но агрессия вегетарианского скота страшнее агрессии хищника: взбесившийся бык страшнее тигра именно потому, что он не хищник, агрессия не является для него привычным инструментом выживания в окружающей среде и он совершенно не приучен управлять гневом и ограничивать насилие необходимостью. Производимые психующим Иваном разрушения были непредсказуемы и бессмысленны. Но никакого эффекта борьба не имела. Ответом Виктории была встречная агрессия, выверенная с учётом осознания своих физических возможностей и переходящая в затяжную горестную истерику. Виктория стонала, выла и причитала несколько часов так, словно у неё в один день погибли все близкие люди. Иван думал: вряд ли она станет сильнее убиваться, если я, например, умру; просто потому, что сильнее убиваться для человека невозможно. Вскоре Иван чувствовал себя пристыжённым и виноватым. Бунт захлёбывался. Иван возвращался в смиренное состояние, пытался восстановить разрушенное (получалось плохо, руки росли из одного известного места), приходил мириться и встречал молчание и презрение. Бывало, что супруги не разговаривали по две недели.