Андрей Войновский - Врачеватель. Олигархическая сказка Страница 3

– С превеликим удовольствием.

Вторая рюмка, опрокинутая Пал Палычем, показалась ему несоизмеримо приятнее и вкуснее первой. Его давно дремавшее воображение начинало рисовать ему райские кущи, лазурное море, чистое голубое небо… И так далее, и тому подобное.

– Можно я задам вам один вопрос? – осмелел Пал Палыч.

– Вопрос? Валяйте.

– У вас там, на двери, табличка. Я так понимаю, что Херувимов – это вы?

– Вне всяких сомнений.

– Но там написано: «Херувимов Ч. П.» Ваша очаровательная дама называет вас Петровичем. Одним словом, можно еще узнать ваше имя?

– А вы, батенька, сами из двух зол выберите себе наименьшее: «Честный Парень» или «Чрезвычайный Полномоченный». Что вам больше по душе? Лично мне симпатичны оба варианта.

Петрович лукаво захихикал, явно довольный своей шуткой.

– Я ценю ваше чувство юмора, но все же испытываю некоторую неловкость.

– А я вижу. Вижу, что испытываете. И, поверьте, очень доволен этим фактом. По крайней мере, появляется хотя бы небольшая надежда на начало процесса вашего исцеления. Я надеюсь, вы не забыли, что пришли ко мне со своей проблемой, а не арманьяк трескать? Кстати, голубчик, не пропустить ли нам еще по одной?

Петрович ловким и привычным движением разлил содержимое бутылки по рюмкам.

– Ну-ну, дорогуша, что-то я гляжу, опять вы у меня совсем потерялись. Соберитесь немедленно. Все вам мои инициалы покоя не дают. Закроем эту скучную тему. Впредь, милостивый государь, прошу покорно именовать меня исключительно по отчеству – Петровичем. В честь моего легендарного папаши – Святого Петра. Хе-хе. Шутка опять же. Пошлая и неуместная. Признаю, но прошу отметить: своевременная самокритика резко снижает ответственность за вышесказанное. Итак, берите рюмку и давайте-ка махнем по третьей за ваше драгоценное здоровье. Оно, как понимаю, вас сильно беспокоит, не так ли?

Третья рюмка оказалась как нельзя кстати. Пал Палычу подумалось, что именно ее-то ему и не хватало для обретения должного уровня свободы в беседе со своим визави. «И какого черта я так тушуюсь, как последний идиот?» – смело задал себе вопрос Пал Палыч.

– Да не то слово, Петрович. Я вот вам честно скажу: я так измучился! А самое поганое то, что никто ни хрена ничего не знает. Я столько бабок отвалил этим докторам – вы себе просто не представляете.

– Почему? Представляю, даже очень представляю. Не считая пощипывания ляжек и попок медперсонала, восемнадцать тысяч шестьсот пятьдесят зелененьких. Согласитесь, Пал Палыч, при ваших-то доходах сумма просто незаметная. А они вас, уроды… Это я как бы продолжаю ход ваших мыслей, промурыжили там две недели и в итоге ничего не нашли, кроме «генеральского» геморроя.

Резкая боль прошила Пал Палыча в области селезенки.

– Что, голуба, селезеночка пошаливает? Кольнуло, да? Ну надо же! Вот видите, Пал Палыч, как нехорошо несправедливо думать о людях, которые, пусть небескорыстно, но честно и профессионально выполняют свои обязанности. Да и потом, доктора ваши не такие уж и уроды, как вы о них думаете. Все, что от них зависело, они сделали и диагноз вам поставили точный. Вы, голуба моя, действительно, здоровы, как бык в начале корриды (геморрой не в счет). Просто это уже за пределами их компетенции. Интересно другое: почему именно вы?

– Так вы знаете, что со мной?

– Ну, конечно же, знаю. Причина вашего недуга стала мне понятна, как только вас увидел. Если не гораздо раньше. Но почему вы? Почему именно вас?

– Меня? А что меня?.. Вы говорите, что именно меня. Я не совсем понимаю. И что я вообще тогда такое?

– Да в том-то и дело, что вроде бы и ничего особенного, однако вот…

– Доктор! Дорогой мой, я умоляю вас!..

– Я не доктор. Я врачеватель.

– Ну хорошо, пусть так… Петрович, не мучай меня! Я тебя как человека прошу!.. Если знаешь, так скажи прямо, чем же я, наконец, таким болен? Ну что же ты душу-то из меня тянешь?

– А ну-ка сядьте! Голуба моя! Обратно! Вон в то свое мягкое кресло. И берегите нервы! Авось, пригодятся еще. Эка ведь, какие мы нетерпеливые – сословие новообразованное. Привыкли, понимаешь ли, по первому требованию. Это вам не кабак, душа моя, не сауна с девочками и не ваш аляповато-шикарный офис в километре от Кремля. Вот там и безобразничайте! А здесь, можно сказать, таинство! Но вам бы только все в балаган превращать. И потом, милостивый государь, давно ль мы с вами перешли на «ты»? Что-то не припоминаю…

Петрович подошел к окну и некоторое время постоял возле него, скрестив руки на груди.

– А крышу надо было все-таки закрыть. Заметет ведь красавицу. Ну да ладно, это недоразумение мы сейчас исправим. Баронесса, душенька! У меня к вам просьба. Не сочтите за труд спуститься вниз и закрыть машину Пал Палыча.

– Как говорит наш обожаемый клиент: «С превеликим удовольствием», – донеслось откуда-то из соседней комнаты.

– Петрович, простите меня, если можете. Действительно, нервы ни к черту, – попытался оправдаться олигарх.

– Ах, оставьте, голубчик. Какие там еще нервы? Нетерпимость и внутренняя распущенность – вот и все ваши нервы.

Попробовал бы кто-нибудь сказать Пал Палычу нечто подобное за последние семь-восемь лет демократии, после его, Пал Палыча, окончательного становления в крутом водовороте бизнеса. Но сейчас эта мысль даже мимолетно не осмелилась посетить его. Застыв в кресле, Пал Палыч смотрел на врачевателя не то чтобы как кролик на удава, а, скорее, как баран на новые ворота.

– Ладно, Пал Палыч, не будем о грустном, – в сердцах произнес врачеватель. – Поговорим лучше… О еще более грустном. О вас и вашей болезни. Ну, это я опять шучу. Не пугайтесь. Не так страшен черт, как его малюют. Уж мне-то можете поверить, хотя ваш случай очень тяжелый. Я бы сказал, из ряда вон выходящий. Боюсь, придется с вами попотеть. Поэтому предупреждаю сразу – вам это встанет в копеечку.

– Да я готов на любые затраты, – искренность пациента не знала границ.

– А куда вам деваться, голубчик. Тем более, что в вашем положении никакая медицина помочь вам не сможет. Они просто этого не знают. За всю историю человечества ничего подобного не случалось. Вы у нас такой «красавец» первый и пока, хвала Создателю, единственный, не то бы тут такое началось, что и в страшном сне не привидится. Кстати, вас и бессонница одолела. Бедный! Бедный вы мой Пал Палыч! Искренне вам сочувствую.

Появилась пышущая свежестью баронесса с легким румянцем на щеках от февральского мороза.

– Пал Палыч, вот ваши ключики. Вы их оставили в замке зажигания. Непростительная беспечность. Но я все закрыла. Теперь ее не заметет.

– Спасибо вам, баронесса, – поблагодарил Пал Палыч, – только не стоило себя так утруждать.

– Напротив. Это мне было чертовски приятно услужить такому импозантному мужчине. Ах, какая у вас великолепная машина! Я всю жизнь мечтала именно о такой.

– Не вижу проблемы, баронесса. Считайте, что с этой минуты она ваша.

– Как, это правда? – изумилась она. – И вы не шутите, Пал Палыч?

– Нисколько. Мне вообще в последнее время не до шуток.

Легко и непринужденно, не лишенной грации походкой баронесса подошла к сидящему в кресле Пал Палычу и, обхватив его шею руками, уселась к нему на колени. Пал Палыч покраснел, как сваренный в кипятке рак. Давно позабытое чувство за долю секунды овладело им и поглотило его полностью. С какой-то непонятной для себя радостью он вдруг понял, что его душа способна на смятение. Пал Палыч и вправду смутился, как ребенок, чего нельзя было сказать о баронессе.

– Петрович, – пожаловалась она. – Вы же знаете, что это моя вечная проблема. Я долгие годы искала свой идеал. И вот, наконец, впервые встречаю мужчину, способного на такие поступки. Пал Палыч, – ее глаза горели, – я влюблена в вас, будьте моим спутником жизни.

– Некоторая неточность, баронесса, – вмешался в эту трогательную сцену Петрович. – Вынужден напомнить, что вам дарили и замки, и полцарства в придачу, и даже табун породистых рысаков. К тому же Пал Палыч женат и имеет сына. Мальчик учится в Англии. Надо сказать, учится неплохо, почти отличник. Кстати, Пал Палыч, не припомните, где учится ваш сын, в Кембридже или Оксфорде?

Пал Палыч озадачился не на шутку. Он, действительно, не мог вспомнить, в каком именно из этих университетов учится его сын.

– Сын Пал Палыча учится в Кембридже, ему девятнадцать лет, и зовут его Сережа, – слегка щелкнув Пал Палыча по носу, промурлыкала баронесса, вставая с его колен. – А вы, Петрович, черствый сухарь, никогда не желавший понять, что у женщины творится на душе.

– Одну секунду, баронесса, – задержал ее Петрович. – Положите ключики на стол.

Обворожительно улыбнувшись Пал Палычу и положив ключи на стол, баронесса испарилась, а Петрович, достав с полки курительную трубку, расхаживал взад и вперед по комнате.

– Вот хожу, мой дорогой, и размышляю. Вся жизнь людская из сплошных несоответствий. Вы подумайте, как вши, веками ползаем по телу матушки-Земли, а она все терпит и терпит. Овечку состряпали и тут же за себе подобных принялись. Социум клонируем! Ведь это ж додуматься надо! А до идиотизма простая мысль – нельзя переходить грань дозволенного – господам, жаждущим прогресса, в голову-то не приходит.